Сам князь, одетый в черный балахон на голое тело, тоже находился рядом. Сжимал обсидиановый нож, который Пламенный привез из Звенигорода, и был весьма и весьма серьезен.

– Можно начинать?

– Сейчас… луна взойдет.

Перекресток трех дорог.

Найти несложно, окружить солдатами еще проще. Главное, расставить их так, чтобы никому не было видно лишнего. Ни к чему.

Компроматом на таких фигу с кем попало не делятся!

А вообще, очень удобное место. И недалеко от поместья, и рядом с лесом, и речка неподалеку – дорога и идет вдоль речки, а потом ответвляется к лесу.

Гавриил лично начертил круг.

Мишель установил в его центре корзину с ячменем. Рядом с костром. Там же стояла чаша с водой.

Гавриил вздохнул – и прошел в круг. Чувствовал он себя явно неуверенно. Но – назвался груздем, пожалуй на сковородку!

Гаврюша взял факел и поджег его.

– Приведите жертву.

Пламенный кивнул – и в круг втолкнули связанного человека.

Мужчина, лет сорока, по виду из благородных, связан плотно, как колбаса, рот заткнут, чтобы не мешал своими высказываниями жертвоприношениям… Гавриила он явно узнал, бешено завращал глазами, но кто там его спрашивал?

Это жертвоприношение, здесь не место эмоциям.

– Хелла, к тебе взываю!

Гавриил затушил факел в ритуальной чаше. Потом трижды обошел противосолонь вокруг костра, включая в этот круг и жертву. Окропил человека водой из чаши, в которой затушил факел.

Посыпал ячменем.

А потом воздел кинжал.

– Хелла, твоим именем! Тебе посвящаю!

Нож опустился.

Правда, попал Гаврюша не с первого раза, пришлось еще дважды бить, прежде, чем человек замер, испустив последний вздох.

Тишина стояла такая, что казалось, слышно даже тяжелое дыхание Пламенного.

А потом…

Совы летят бесшумно. А потому, когда над костром возник белый призрак, все шарахнулись, а Гаврюша как-то тоненько, по-бабьи взвизгнул.

– Ой, мама!

Насчет мамы – неизвестно. Но визг его не уберег.

На светлейший лоб шлепнулся крупный шматок птичьего помета. Жирный такой… сова явно не голодала. И еще один – контрольный.

Птица сделала круг – и улетела в темноту, ехидно разухавшись откуда-то из леса. Оно и правильно, озверевший Гаврюша выхватил у сына пистолет и высадил по лесу малым не всю обойму.

Птице, правда, не повредил. Но какое-то дерево точно пострадало, метнулось в темноту нечто крупное… животное какое?

Да, наверное…

А Гавриил разразился таким матом, что конюх Гришка, которому вчерась кобыла на ногу наступила, почувствовал бы себя жалким дилетантом. От как благородный-то господин скажет, так сразу чувствуется и опыт, и умение…

Учиться надо!

А не кобылам под хвост заглядывать!

Пламенный благоразумно молчал. В принципе, и так все было ясно. С тем же успехом лично Хелла могла бы возникнуть над костром и плюнуть Гаврюше на крохотную и тщательно маскируемую плешку на макушке.

Жутко это…

Когда белый призрак, на белых крыльях… вот сейчас Пламенный и прочувствовал. И осознал.

И передернулся.

Решение о ликвидации Петера принимал именно он, пробивал тоже он, приказы отдавал он… Так что и ответственность его.

Когда считаешь, что ТАМ ничего нет и не будет – не так страшно. Ясно же, там пустота, и жить надо здесь. А вот когда тебя вдруг примораживает, и ты осознаешь, что боги живы…

Что колокол звонил не просто так…

Что пушка стреляла не из-за происков врага….

Вернусь в Звенигород – прикажу снять обе реликвии и переплавить к едрене вше!

В том, что Тимка утянулся вечером на рыбалку, ничего удивительного не было. Мать ему сунула кусок хлеба, натертый чесноком, дала луковку и кусок вяленой же рыбы – и рукой махнула.

Иди, сынок.

Рыбаком Тимка был удачливым, и в вершах его перебывало немало крупной рыбы. Считай, семья с нее и жила. Батька-то горькую попивает частенько, а когда пьянка да гулянка – не до работы. Тимка и то уж решил, что как подрастет чуток, так выкинет отца за порог. Ишь ты, мать на поденщине горбатится, лишь бы мелких прокормить, а он только и знает, что пить да гулеванить!

Но пару лет еще подождать придется, сейчас Тимка маловат. Хоть ему и четырнадцать, а все одно, со взрослым мужиком ему не сладить, и надел свой не поднять.

Сейчас, зимой, конечно, какая рыбалка!

Но вершу установить можно. Тимка так и делал, а чтобы за ним не увязались, ходил вечером. Ночью даже…

Честно говоря, рыбачил он у господского дома. Неподалеку…

Тор Гавриил рыбку ловить любил, а потому у поместья ее часто прикармливали. И рыба там была хорошая, крупная, жирная… только вот вряд ли он с пониманием отнесется к Тимкиным нуждам.

А и плевать!

Маменька и малышня голодать, пока он жив, не будут!

Когда Шарик, взятый с собой за компанию, вдруг заскулил, прижал хвост и потянул Тимку в темноту, паренек послушался сразу. Собака – зверь умный, зазря не сбрешет, значит, чует недоброе. А что сказать не может, так и сам дураком не будь!

Так что Тимка прижался под берег, накрылся беленой холстиной, которую всегда брал с собой на такой именно случай, затащил под нее пса – и отлично все видел.

И как круг рисовали, и как тор Гавриил убил того человека, и сову…

Ой, мамочки, это что ж деется-то!?

И даже слова тора Гавриила: "без благословения я на трон не сяду…"

И сложно было б не услышать, разорялся означенный тор так, что его в Звенигороде услышать можно было. Хорошо еще, жом Пламенный предусмотрительно приказал своим людям заткнуть уши.

А вот Тимка все слышал.

И соображал.

В четырнадцать лет, на деревне, уже не ребенок. Все он отлично понял… о таких делах среди мальчишек страшные сказки ходили, если что!

И о жертвах баяли… Темной богине то служит!

Это что ж!

Ихний князь, значитца, душу запродал, чтобы на трон сесть? И с освобожденцами стакнулся? Ихнее знамя не узнать сложно было…

Кажись, да.

А богиня-то его и не принимает…

Но Тимка честно рассказал только маменьке.

А маменька – куме. Дело-то такое… страшное дело!

Примерно через три дня знала вся деревня. Через неделю – соседние деревни.

А там и по Русине понеслось – не остановишь. Но кто будет слушать сплетни всякого быдла? Доказательств-то нет?!

В гостиной тор Гавриил лично прошел к столику с напитками, набуровил себе благородного дубовика в стакан – и жахнул полный.

Посмотрел на Пламенного. На сына.

– Будете?

Мишель качнул головой. Переглянулся с Пламенным.

– PapA, объясните, что случилось?

– А до тебя не дошло? – окрысился Гавриил.

– Нет… подумаешь, птица. Летела – и что?

– Болван. Вот так и понимаешь, что кретина родил…

Мишель сдвинул брови.

– PapA, хватит ругаться. Скажите ясно, что не так?

– Все не так. Хелла нашу жертву не приняла, – неожиданно спокойно ответил Гавриил. И налил себе еще стакан дубовика.

– И что? Народу плевать, он все одно в Единого верит…

– Народ, е-мое, да кого интересует это быдло!? – на глазах пьянея расхохотался Гаврюша. – В кого скажем, в того и верить будут! И плевать на них три раза! А вот заживо сгнить не хочется! И тебя, полудурка, хоронить – тоже.

– Э….

– Плоды просвещения, бать их так! И мать-перемать тоже, – выругался на глазах пьянеющий Гаврюша. – Не веришь, идиотушка! Нет бы подумать, чего тут этот тип штаны протирает? Его б воля, давно б ты в землице гнил, да ромашками снизу вверх любовался!

Жом Пламенный с интересом посмотрел на Гаврюшу. У него бывают проблески сознания? Как интересно и неожиданно!

– То-то и оно, что в отличие от тебя, болванчика паркетного, этот тип кое-что знает! Потому и боится! Потому и бегает сюда! А мог бы обойти условие, так обошел бы…. Да жить охота…

– Отец, так что теперь делать? – достали Мишеля пьяные откровения.

– За… и бегать, – разъяснил Гаврюша. – Наследника искать. Или наследницу, кого там этот… и… назначил! А иначе никак…