– А что на это скажет твоя мать? Ты же знаешь, как она крепка в своих убеждениях. Вряд ли ей понравится, что ты пренебрегаешь торжественными мероприятиями и ношением короны, учитывая, сколько сил она положила на то, чтобы эта корона досталась тебе. Для нее это символ победы.

– Моя мать далеко от Англии, – пренебрежительно проронил Генрих, – и хотя я ценю ее советы, я не всегда следую им. Она правит по-своему, а я по-своему. И не нуждаюсь в побрякушках. Пускай другие красуются в шелках и мехах. Вот мой канцлер в этом мастак, он-то обожает подобные зрелища. И зачем лаять самому, если есть пес?

Алиенора промолчала. Генрих, очевидно, уже все решил, а значит возражать бессмысленно. Что же до Бекета, то тут он прав. Многие с недоумением взирали на канцлера, тратившего немыслимые суммы на пышные туалеты, развлечения, охотничьих ястребов и борзых собак. А вот Генрих только забавлялся и всячески потакал его слабостям, как богатый покровитель, наблюдающий за изголодавшимся ребенком, который набивает рот за господским столом. Иногда король поддразнивал Бекета: то, едва вернувшись с охоты, весь мокрый от пота, ворвется в его столовую и бросит потрошеного зайца прямо ему в тарелку; то заставит канцлера подарить свой роскошный плащ уличному попрошайке. Однако при этом Генрих щедро вознаграждал Бекета, ибо весьма ценил его незаурядные идеи и изощренный ум, способствующий поступлению доходов в казну. И в конце концов, чего ради Генриху самому терпеть всю эту суету с церемониями, коли ему они досаждают, а его канцлеру доставляют удовольствие? Человек, способный быть снисходительным к слабостям своего подданного, воистину обладает величием.

Во время торжественной службы в Пасхальное воскресенье Генрих и Алиенора возложили свои церемониальные короны к высокому алтарю Вустерского собора. Желто-красные отблески свечей отражались в золоте и драгоценных камнях, как будто диадемы излучали силу монаршей власти. Король и королева стояли рука об руку. Трехлетний Гарри протянул руку к позолоченному серебряному венцу на своей голове; нижняя его губа дрожала, в глазах собрались слезы.

– Что случилось, малыш? – склонилась к нему Алиенора.

Мальчик гордо стоял рядом с родителями, олицетворяя их плодовитость и надежную преемственность династии, и вел себя идеально, но Алиенора знала, что маленькие дети непредсказуемы и могут в любой момент разразиться рыданиями. Королева бросала взгляды по сторонам, отыскивая глазами Годиерну.

– Я не хочу класть свою корону на алтарь, – отчетливо и настойчиво проговорил Гарри. – Она моя.

Алиенора слегка улыбнулась:

– Что ж, хорошо. Тебе и не придется. Лишь король и королева могут сделать это, а ты пока что только принц. – Она украдкой взглянула на Генриха, и оба едва заметно улыбнулись.

– Это хорошо, что ты понимаешь, что значит владеть чем-то, – отметил Генрих. – Но запомни мои слова, сынок: пройдет много времени, прежде чем ты станешь носить большую корону и узнаешь, как она тяжела.

Генрих вместе со своим канцлером уселись перед очагом, цедя вино и трепля уши дремлющей борзой. Они только что закончили играть в шахматы, оба удовлетворенные тем, что каждый из них выиграл и проиграл по одной партии, а значит ни один не обошел другого. Теперь, в конце этого весьма удачного дня, они обсуждали государственные дела и опустошали кувшин вина.

– Сегодня, когда я смотрел на вашего наследника с венцом на челе, ко мне пришла мысль, – проговорил Томас.

– Правда? – Генрих заинтересовался.

Канцлер сдвинул повыше рукава, как будто собирался приняться за дело. Рукава были оторочены черным соболем и расшиты жемчужинами и драгоценными камнями. Будь Бекет королем, он ни за что бы не положил корону на алтарь. Он бы брал ее с собой в постель, спал бы с ней, спрятав под подушкой, и демонстрировал при каждом удобном случае.

– Что теперь у тебя на уме?

– Я размышлял о малолетней принцессе Франции Маргарите. Что, если нам обручить детишек?

Генрих оживился и вскочил с места. Ему нравились их с Томасом полуночные беседы. Никогда не знаешь, что он выдаст в следующий момент. В искусстве строить хитроумные планы и проводить их в жизнь ему не сыскать равных.

– Ты говоришь о брачных узах между моим сыном и французской принцессой?

Томас отхлебнул вина из серебряного кубка:

– С помощью этой п-помолвки вы могли бы уладить разногласия относительно Вексена и поддерживать мир с Францией. Если Людовик так и не родит сына, то в свое время муж Маргариты станет чрезвычайно важной фигурой. Вы ничего не т-теряете, сир, в любом случае т-только выигрываете.

Генрих погрыз костяшку большого пальца и принялся в раздумьях мерить шагами комнату. Он представил, как его повзрослевший старший сын торжественно выезжает со свитой, а знаменосцы держат в руках штандарты Франции и Англии на длинных древках. Неожиданно тот случай в соборе, когда ребенок пожелал сохранить корону при себе, показался ему предвестием будущего величия.

– Затея в самом деле дальновидная, – кивнул он. – Но вот согласится ли Людовик?

– Сир, я не решился бы волновать вас пустой надеждой, не будь уверен в успехе. Если мы должным образом представим это предложение королю Франции, он увидит, что оно сулит взаимную выгоду. Его дочь будет королевой Англии, а внук сам сможет взойти на английский трон, так же как ваш – на французский.

Генрих удивленно поднял бровь, но рассмеялся:

– Нам придется взять Маргариту на воспитание при дворе и взращивать в наших традициях, чтобы из нее вышла настоящая англичанка.

– Сир, это само собой разумеется. Если мы успешно провернем это дело, то французскому королю не удастся выдать дочь за другого принца, который может в будущем навредить нашим интересам.

– Томас, я не глупец, – сердито оборвал канцлера Генрих. – План хорош. Приступай, полагаюсь на твой дар убеждения, но держи меня в курсе.

Бекет поклонился:

– Будет сделано, сир.

Король снова прошелся по комнате, потом повернулся к канцлеру:

– Но держи язык за зубами. Пока мы не будем уверены, что дело выгорит, нет необходимости ставить в известность королеву и интересоваться ее мнением.

Бекет ответил плутоватым взглядом:

– Прекрасно понимаю, сир. – Он поклонился.

– Другого я от тебя и не ждал.

Король похлопал Бекета по плечу, и тот удалился.

Потирая руки, Генрих послал одного из пажей привести новую девицу, которую он присмотрел недавно среди обретающихся при дворе потаскух. Когда она проплывала мимо, волосы ее колыхались, как поле зрелой пшеницы, и король приберег ее для себя в качестве вознаграждения за труды. Нынче ночью он сполна насладится сбором сладкого урожая с этого поля.

Алиенора стояла у окна с открытыми ставнями, подставляя лицо приятному ветру, проникающему с улицы в комнату. Был конец мая, но солнце палило, как в середине лета. Алиенора, на седьмом месяце беременности, вся промокла от пота и изнемогала от жары, хотя одета была только в льняную шемизу и легкое шелковое платье. До разрешения от родов оставалось еще два месяца. Думать об этом было невыносимо.

Вошел Варен, управляющий ее двором, поклонился и сообщил, что канцлер просит об аудиенции. Не отворачиваясь от окна, Алиенора прикрыла глаза и издала тяжелый вздох.

– Пригласи его, – помолчав, сказала она, собралась с силами и обернулась к Томасу Бекету, который появился на пороге.

Наряд его, как обычно, был безукоризненным – блио из превосходной материи с широченными рукавами, так что канцлер занимал вдвое больше места, чем требовалось его щуплому телу. Из-под рукавов и над воротом верхнего платья выглядывала белая льняная котта. На среднем пальце правой руки сверкал перстень с зеленым бериллом.

– Госпожа, – Бекет поклонился, – простите, что докучаю вам в такой жаркий день.

– Уверена, вы прибыли не для того, чтобы просто посплетничать, милорд канцлер. Чем могу помочь вам в отсутствие мужа?