За учебным поединком наблюдал пестун Гудимир, на нем был красный военный плащ, его шапка была сдвинута набекрень. Громкий голос Гудимира то и дело подстегивал юных поединщиков:

– Не суетись, Вася!.. Делай шире замах. От плеча руби, а не от локтя!

– Радя, спину держи прямее!.. Шаг вперед и выпад мечом делай одновременно!

Никифор Юшман замер на месте, любуясь двумя юными бойцами, которые выказывали неплохие навыки во владении клинком. «Гудимир знает свое дело! – с довольной улыбкой подумал боярин. – Под его началом княжич Василий непременно станет воином хоть куда!»

Радовало Никифора Юшмана и то, что его сын Радим входит в круг ближних друзей Василия.

К Никифору Юшману приблизился огнищанин Мичура, смуглый и горбоносый. В руках у него была уздечка. Короткий полушубок огнищанина был подпоясан кожаным ремнем, за которым торчала плеть.

– Здрав будь, боярин! – сказал Мичура. – Сынок-то твой скоро перещеголяет княжича и в стрельбе из лука, и в рубке на мечах. Из всех дружков Василия лишь Радим ни в чем ему не уступает!

– Ты далеко ли собрался, друже? – обратился к огнищанину Никифор Юшман, ответив на его приветствие.

– В загородное село, – ответил Мичура, забросив уздечку себе на плечо. – Хочу пустить на продажу залежалый воск и деготь, уже и покупателя нашел. Знаю, что татары где-то близко и из города выезжать опасно, но дело есть дело. Не зря же я состою управляющим княжеским хозяйством.

– Послушай, друже, – Никифор Юшман доверительно положил руку огнищанину на плечо, – исполни одну мою просьбу. Возьми с собой в загородное сельцо челядинку Купаву и оставь ее там недельки на три, чай, работы там хватает.

– Я бы рад, боярин, но Василий осерчает на меня, – возразил Мичура. – Милуется он с Купавой, поэтому я над ней не властен. Купава ныне живет в тереме не как челядинка, а как ровня княжичу и его сестре. Вот такие дела, боярин.

Никифор Юшман понимающе покивал головой.

– Выходит, шибко привязался к Купаве Василий, – задумчиво пробормотал он. – Что ж, такая красавица кого угодно с ума сведет!

– Мне кажется, у Василия с Купавой зашло дальше некуда! – опасливым шепотом произнес Мичура. – Похоже, полюбили они друг друга. Не понравится это Феодосии Игоревне. Ох как не понравится!

Мичура оседлал коня, но из города так и не выехал. По лесной дороге со стороны реки Серены к Козельску подошла татарская орда. Татары разбили стан на равнине между рекой Жиздрой и ее притоком речкой Другусной.

Было 25 марта 1238 года.

Несколько раз татарские всадники подъезжали к воротам Козельска, крича страже на башнях, что хотят вступить в переговоры с местным князем. На переговоры с татарами отправился Никифор Юшман, выехав за ворота верхом на коне. Не доверяя татарам, боярин Никифор надел под одежду кольчугу, а в рукаве свитки спрятал узкий кинжал. Разговор с татарскими послами у Никифора Юшмана получился недолгий.

Вернувшись в город, Никифор Юшман собрал старших дружинников в княжеском тереме. Присутствовал на этом совете и княжич Василий.

В гриднице было довольно жарко от недавно протопленных печей. Девять думных бояр сидели на длинной скамье у бревенчатой стены, их взоры были устремлены на княжича Василия и Никифора Юшмана, сидевших на стульях напротив них. Василий вышел к боярам в длинной княжеской багрянице, расшитой золотыми узорами по круглому вороту, на груди и плечах, на нем также был широкий узорный пояс. Светловолосая голова княжича была увенчана золотой диадемой. Василий старался выглядеть серьезным и невозмутимым, но у него это плохо получалось, так как ему было непросто сдерживать свои эмоции, слыша то, о чем рассказывал Никифор Юшман.

– Разговаривал я с тремя знатными мунгалами, – молвил боярин Никифор, – причем двое послов были мужами, а третья была женщина исполинского роста. Волосы у татарской богатырши были пепельно-рыжие, заплетенные в две косы. У тех двух мужей волосы были черные и тоже в косы заплетены. Шапки у всех троих были одинаковые с острой макушкой и очень густым мехом по краям, одежды тоже были одинаковые, похожие на короткие овчинные шубы, пошитые мехом внутрь. Два мунгала разговаривали со мной по-русски, а женщина все время молчала, хотя было видно, что она понимает, о чем мы толкуем.

Бояре слушали Никифора Юшмана с величайшим вниманием, ловя каждое его слово. Оказалось, что подошедших к Козельску татар возглавляет Гуюк-хан. Это головной отряд Батыевой орды, которая двигается следом. Гуюк-хан доводится Батыю двоюродным братом.

– Послы поведали мне, что Гуюк-хан не желает зла козельчанам, – вел свою речь Никифор Юшман. – Гуюк-хан предлагает нам сдаться без боя. В этом случае татары возьмут с нас откуп в виде мехов, злата-серебра и лошадей, после чего они двинутся дальше в сторону степей. Послы заверяли меня, что всех добровольно сдавшихся мунгалы не пленят и не убивают, мол, так велит их обычай. Но тех, кто упорствует и не желает склонять голову, ждет жестокая расплата: непокорные города татары сжигают дотла, а всех жителей истребляют. При этом послы напомнили мне про Рязань, Коломну, Владимир и другие русские города, разоренные ими за отказ открыть ворота.

Гуюк-хан дал козельчанам два дня на раздумье.

– Что станем решать, бояре? – Никифор Юшман оглядел хмурые лица старших дружинников. – У Гуюк-хана наверняка войск не так много, чтобы взять наш град приступом, вот он и ведет с нами переговоры. Однако скоро к Козельску подвалит Батый со всей татарской ордой, а этот враг будет пострашнее.

В гриднице на какое-то время повисло гнетущее молчание, которое нарушил боярин Полежай.

– Пусть сперва князь скажет свое слово, – промолвил он.

Василий выпрямил спину под взглядами своих бородатых советников. На его безусом лице проступил румянец волнения. Вот он, долгожданный миг: с него, как с князя, первый спрос! Сильный враг стоит под Козельском, доселе невиданный на Руси. Ему, Василию, нужно сейчас высказать свое мнение – сдаваться или нет, – которое может стать решающим на этом совете.

– В давние времена готы-язычники, осаждая Рим, тоже уговаривали его жителей открыть ворота и откупиться от них золотом, – сказал Василий негромко, но твердо. – Не имея сил для войны, римляне уже склонялись к тому, чтобы дать готам отступное. Однако готы с помощью измены сумели ворваться в Рим и подвергли его ужасному опустошению. Безжалостная гнусная сущность готов-варваров все равно прорвалась бы наружу, даже если бы римляне сразу же приняли их условия сдачи. Не золота жаждали готы, выступив на Рим, а крови римлян. Мунгалы такие же язычники, как и готы. Я не верю их льстивым речам, бояре. Нельзя впускать мунгалов в Козельск!

Пример из далекого прошлого, вычитанный Василием из толстых латинских книг, произвел сильное впечатление на некоторых из бояр, в том числе и на Никифора Юшмана.

Увидев, что Василий встал со стула с явным намерением покинуть гридницу, Никифор Юшман спросил, почему он уходит, не дожидаясь окончания совета.

– Хоть я и князь, но всем вам гожусь в сыновья, – ответил Василий. – Не пристало мне вступать в спор со старшими. Уверен, бояре, здравомыслие и жизненный опыт помогут вам принять верное решение в сей трудный час. Я удаляюсь, дабы не смущать вас своим присутствием. Окончательное слово остается за вами, бояре.

Василий повернулся и направился к двери, за которой находилась лестница, ведущая на второй ярус терема, в его покои. Бояре проводили юного князя в полном молчании.

Едва хлопнула дверь, за которой скрылся княжич, Никифор Юшман вновь обратился к старшим дружинникам с тем же вопросом:

– Ну, други мои, что станем делать? Какой ответ дадим Гуюк-хану?

Первым взял слово Ефим Срезень, человек прямой и резкий, отчего и получивший свое прозвище. Срезнем русичи называют жесткого в суждениях человека.

– Нечего тут обсуждать, бояре, – сказал Ефим Срезень, сдвинув брови. – Мунгалы всю Залесскую Русь прошли, никому пощады не давали и нам не дадут, коль мы купимся на их обещания. Надо биться насмерть с этими язычниками узкоглазыми, а не переговоры с ними вести!