– Двадцатый век на дворе, прогресс, цивилизация, – схватился Морунген за сердце. – Географически это Европа. А здесь какие-то племена, каннибализм, вождей с такими именами едят не моргнув глазом! И плюют на карательные органы. Уму непостижимо… Ладно, это вообще не мое дело. Спроси этого людоеда, как его зовут и знает ли он, как проехать к хутору Белохатки.

Хруммса сделал серьезное и строгое лицо и затарахтел с пулеметной скоростью:

– Бурнуса тумпита, у та муну кукута? Куку та лягунда Белохатки – юк юк?

Туземец неопределенно махнул рукой в сторону кустов:

– Эль сумпупа, тумпита Усан Мунапа. Белохатки лукумба ляпасам, лягунда юк юк эмбасааба. А, муну тумпита варум варум лягуруп?

Переводчик рассмеялся:

– Он говорит, что зовут его Усан Мунапа, живет в этих краях давно, но о Белохатках ничего не слышал. Еще говорит, что в тех кустах сидит его брат, у него со вчерашнего вечера с животом плохо, сейчас он у него спросит про Белохатки.

Морунген окинул подозрительным взглядом фигуру каннибала, вздрогнул, подумав, отчего может болеть живот у такого существа, и торопливо заговорил:

– Да, скажи ему, что если он поможет нам найти хутор, то получит шнапс и шоколад и… хорошее лекарство от живота.

Поскольку дикарь уже скрывался в зарослях кустарника, Хруммса что было сил закричал ему вслед:

– Эмбасааба смока, тумпита лягунда Белохатки, кват куф чамписа шнапс, шоколад, уздамбока цикута.

Туземец вернулся на редкость быстро, волоча за собой неразгибающегося брата; свободной рукой он активно жестикулировал, еще издалека вопя переводчику:

– Уздамбока цикута?! О! Джагобумба! Белохатки туруп туруп, юк лягунда! Мичачага улукемба, мамата чоп!

Хруммса казался очень довольным:

– Герр майор, он говорит, что понял. За шнапс, шоколад и лекарство от живота они обязательно покажут дорогу до Белохаток, где бы они ни находились. О, эти дикари за джагобумбу и мать родную продадут.

Если дикари вначале и побаивались танка, то уже спустя полчаса ехали на броне, как заправские немецкие пехотинцы. Для полноты сходства не хватало только губных гармошек. Они без умолку лопотали на своем странном трескучем наречии и постоянно вовлекали в разговор невозмутимого Хруммсу, выглядевшего весьма респектабельно в кожаном комбинезоне и огромных мотоциклетных очках.

Складывалось впечатление, что дикари в упор не видят, насколько отличается от прочих людей странное фиолетовое существо, и что им буквально каждый день приходится общаться с танкистами, карликами и гордостью и цветом германской нации.

В свою очередь, майор, цвет и гордость германской нации, счел знакомство с русскими людоедами даже забавным и подумал, что рассказ о них будет пользоваться чрезвычайным успехом в светских салонах (как видим, майор фон Морунген оставался невероятным оптимистом).

Дитрих приосанился, наклонился к Усану и, перекрывая шум двигателя, заорал ему в ухо:

– Хорошо, допустим, ты не знаешь, кто такие партизаны. Но ты хоть можешь себе представить красного партизана?!

Хруммса наклонился к дикарю с другой стороны и заорал ему в другое ухо:

– Тумпита ута ута амба снуп снуп?

Туземец явно оживился, глаза у него заблестели, а затем он недвусмысленно облизнулся:

– Пузимута… таон партизана тум… вонта джагобумба смакота мунуп! Чикамута Белохатки, чикамута мусуп, тумпита укаюка чоп чоп смока!

Хруммса перегнулся через плечо дикаря и заорал уже Дитриху:

– Он говорит, что не знает точно, но подозревает: красная партизана – зверь гораздо вкуснее шнапса и шоколада, если великий белый охотник так часто о нем спрашивает. Белый охотник ищет Белохатки скорее всего потому, что поймать красную партизану можно только там.

Дитрих обвел дикаря долгим взглядом и проникновенно заговорил:

– В Германии многие восхищаются великой русской культурой. У вас были Чайковский, Толстой и Достоевский. Мы считали вас серьезными противниками, мы воюем третий год и увязли в вашей стране по уши, и вот оказывается – это война с какими-то дикими племенами! Господи, о чем это я? Какой Чайковский?..

– Чайковский смока о! – охотно откликнулся второй папуас. – Чоп чоп!

– Ничего не понимаю, – обратился Морунген к полиглоту. – В голове не укладывается.

– Спокойно, майор, спокойно. Без паники. Шоколад нравится им гораздо больше, так что нас они трогать не станут. А в подробности я бы вам посоветовал не вдаваться, – сказал мудрый Хруммса.

– Нет, – продолжал настаивать Дитрих, – как же вы докатились до людоедства?

Переводчик пожал плечиками, но вопрос добросовестно перевел:

– Унта бусуюмба, тумпита няп няп смакота?

Туземец страдальчески наморщил лоб, смутился и принялся разглядывать ужасные ногти на собственных ногах.

– Бабута ко… няп няп! У!.. Юмба, ужажа тумпита но джагобумба.

Хруммса сочувственно доложил:

– Бедствуют они, говорит. В последние годы совсем одолели пауки-яйцееды, расплодились в таком количестве, что сожрали все яйца и тех, кто их несет, во всей округе. Никакого, говорит, спасения. Теперь даже поговорка такая появилась: в голодный год и жук – мясо.

Морунген ошарашенно уставился на полиглота:

– Так отчего же они не едят этих, как их… яйцеедов? Или те такие невкусные?

– Здравая мысль, господин майор, – согласился Хруммса и с интересом обернулся к папуасу: – Мусумбуса, бабута няп няп тумпита но джагобумба?

Тот чуть не расплакался, объясняя на пальцах суть страшной трагедии, постигшей его народ:

– Бабута смока, бабута о! О-о! Уздамбока цикута, мамота чоп скрук скрук тумпита каюка!

На сморщенном личике карлика отразилось явное сочувствие:

– Он говорит, беда в том, что яйцееды не только очень вкусные, но и весьма полезные для здоровья. И все, кто их ест, хорошо себя чувствуют, растут сильными и смелыми. Но им яйцеедов есть нельзя, потому что это священные покровители племени. Шаман узнает – костра не миновать. Сам обедом станешь.

Немец грустно посмотрел на ногти туземца и вполголоса сообщил:

– Да, скверная вышла история. Прав был отец, коммунизм – опаснейшая штука. Что с людьми делается! Но ничего, вот доберемся до Белохаток, я покажу этим красным комиссарам…

В этот самый миг из ближайших к дороге зарослей с оглушительным треском и топотом, улюлюкая и завывая, выкатилась толпа папуасов, как две капли воды похожих на Усана и его страдающего животом брата. Совершенно не обратив внимания на рокочущий танк, толпа пересекла лесную дорогу и скрылась в чаще с другой стороны.

Союзные папуасы, завидев родичей, заволновались, завертелись беспокойно на месте и закричали, обращаясь к пробегающим:

– Ука чугунда чамписа?! Якамота бурну бурну?!

Из леса донесся далекий крик:

– Тумпита бум! А, ляпасом каюка! Смакота мунуп!

Туземец решительно обернулся к Дитриху и, как честный человек, сообщил, глядя ему прямо в глаза:

– Белохатки но муюба! Атрука мусуп. Тумпита ута ута. Укаюка чоп!

После чего, ухватив взбодрившегося брата, спрыгнул с брони и рванул вслед за соплеменниками, развив при этом завидную скорость. Хруммса спохватился не сразу, но спохватившись, закричал ему вслед:

– Пузимута бесумека вонта джагобумба?!

Туземец задорно выкрикнул:

– Чикамута мусуп, тумпита чоп смока!

Морунген, потрясенный до глубины души, теребил полиглота за локоток:

– Что случилось, почему они убежали?

Хруммса виновато пожал плечами:

– Да черт их знает, майор. Говорят, соседнее племя напало на их деревню. Вот они и обрадовались. Побежали воевать. Для них это важнее всего. И скальпы, и престиж, и положение в обществе, и свежее мясо – все с доставкой на дом. Да и совесть чиста: не они родственников ни за что ни про что обидели.

– Каменный век, – заметил Генрих.

– Поразительно, – согласился Вальтер. – Если мы все-таки останемся живы, сяду писать диссертацию.

– А я постараюсь забыть все это как страшный сон, – поделился Клаус заветной мечтой.