– Ну чому це всим нравится мой мешок? Вси думають, шо я його на соби вид великой радости пхаю од самых Белохаток. Руки, можно сказать, прочь од мого мешка!

Последнее восклицание относилось непосредственно к шустрой Пульхерии Сиязбовне, которая плавно обползала Тараса с левого фланга, протягивая все шесть ручек к желанной вещи. От окрика она вздрогнула и обиделась:

– Негоже быть таким жадным и скупым, когда тебя дама просит. Мне отказывать нельзя… («На сносях, что ли?» – не удержался Перукарников.) А ну давай посмотрим, что у тебя там есть!

Салонюк слабо отпихивал бабушку дулом пистолета:

– Пишла, пишла, старая! Ось причепилась! Я тоби не Жабодыщенко, я идейный, военный та партийный лидер – личность неприкосновенная!

Змеебабушка, извиваясь всем телом, ползла за отступающим Салонюком и тихо шипела сквозь зубы:

– Я тебе верный путь указала, а ты думаешь спасибом отделаться? От меня так просто не уйдешь.

– Красива ползет, однако, – восхищенно сказал Маметов. – Зверя, да?

Салонюк понял, что с этой стороны ни помощи, ни сочувствия он скорее всего не дождется. Как мы уже упоминали, бывали у него минуты полного озарения. Поэтому он обратил свой страдальческий лик к самым толковым членам отряда и возопил так, что у них зазвенело в ушах:

– Перукарников, Сидорчук! Чого вы стоите стовпами? Вашого командира насылують, а вам хоть бы хны! Немедленно приймить меры.

Змеебабушка остановилась, присматриваясь к наступавшему на нее Перукарникову:

– Вот вы, мужики, все такие: чуть шо – и сразу за других прячетесь. А когда я была молода…

Впечатлительный Жабодыщенко при этих словах снова перекрестился:

– Свят, свят, свят.

Сидорчук оскалился в нехорошей улыбке:

– Парубки тоди проходу не давали? Так кожна баба каже, вси жинки однакови.

Внимательно послушав беседу, Маметов снова подергал Салонюка за рукав:

– Командира, не зверя, точно?

Тот раздраженно оттолкнул его руку:

– Видчепись, ще тебе тут не хватало со своим зоопарком!

Пульхерия Сиязбовна поняла, что имеет дело с людьми неблагодарными, противными, жадными и вообще недостойными ни любви, ни уважения. Расставаться со своим имуществом они не желали, озолотить ее или порадовать каким-нибудь подарочком по доброй воле не собирались – словом, производили самое отвратительное впечатление.

Змеебабушка показала чудесные острые зубки и обратилась к Перукарникову и Сидорчуку, которые живой стеной загородили от приставучей кикиморы родного командира:

– Нехорошо, нехорошо, мальчики. Такие представительные ребята, а бедную бабушку ни за что обижаете: ничем не угостили, ничего путного не дали, подношения толкового не сделали – никакой пользы от вас нет. Чему вас только в детстве учили?

Салонюк орлиным взором окинул поле будущего боя и увидел, что его боец – Микола Жабодыщенко – одиноко и как-то отрешенно стоит в стороне от проблемы, то есть от Пульхерии Сиязбовны, которая сейчас визгливо отчитывала других партизан.

– Жабодыщенко, – решительно скомандовал Тарас, – скорише будуй плот! – Он с ужасом оглянулся на Пульхерию, – Чи трямзипуф, як в народи кажуть, бо вид цего страху мы николы не збавимось!

Перукарников деликатно предостерег:

– А вы не боитесь, товарищ Салонюк, что эта трогательная дама пожелает с нами поехать? На плоту деваться некуда – вода, вода, кругом вода, – пропел он. – Тогда мы точно от нее не отделаемся.

Салонюк откровенно запаниковал:

– Що ты таке кажешь? Мени и так погано!

Перукарников пожал плечами:

– Ну не стрелять же в нее из автомата, только потому что она такой уродилась. Не по-партизански это, не по-коммунистически… Конечно, бабця – тот еще пережиток скорбного и тяжелого прошлого, потому что в советской стране такое вот уродиться никак не могло.

– На себя погляди, пугало, – огрызнулась Пульхерия. – Печеньица бы лучше предложил, мясца бы, денежку, там, другую.

Хитроумный Сидорчук произнес сладким голосом:

– Мамо, а не пора вам вже до хаты, до дому, мабуть, батькы заждалысь?

Пульхерия даже ухом не повела:

– У всех людей дети как дети – родителям помогают, пользу приносят, а вы что себе думаете?!

Сидорчук усмехнулся:

– Мы вже доросли диты, не треба нам мораль читать. Мы тоже можемо ответить лекцией про межнародну ситуацию та пролетарський интернационализм. Та и запытать, а що вы лично зробылы, щоб приблизить час победы на фашистськими оккупантами? Чи записались вы добровольцем? Чи виддалы кровни гроши на танк чи пушку?

Само собой разумеется, что Пульхерия не поняла доброй половины того, что вещал этот чудной человек. Однако слово «отдали» остро резануло ей слух. Пульхерия Сиязбовна не любила отдавать так же сильно, как любила брать.

Обиженная, она заголосила еще громче:

– Ты мне не груби! Какой большой вырос, а стоишь и сутулишься, старших не уважаешь, почтения не проявляешь: не хочешь бабушке сказать, что у тебя в торбе есть.

Перукарников рассмеялся, показав белые зубы:

– Нам простительно: мы дети леса, партизаны, а это почти что бандиты, только идейно выдержанные, на защите родины.

– Ну шо вин несе?! – разволновался Салонюк. – Народни массы подумають, шо так воно и е.

Пульхерия несколько недоумевала. Обычные ее жертвы к этому времени уже теряли всякую волю к сопротивлению, выглядели жалко и подавленно и были готовы делиться всем, что у них есть. Ну, встречались иногда и очень сильные личности, не без того. Однако чтобы их было сразу несколько… Змеебабушка раздраженно подергала кончиком хвоста и предприняла следующую атаку:

– Ни стыда ни совести. Плохо вы кончите, вот что я вам скажу. Такие, как вы, по кривой дорожке ходят да быстро спотыкаются. Ох-хо-хо, вот так повырастают беспризорниками, потом старшим огрызаются, родителей позорют.

Жабодыщенко внезапно заинтересовался:

– Звыняйте мене, мату ею, за дурный вопрос, а хто ваши батьки та де вони зараз?

Пульхерия даже растерялась на секунду, но затем зашипела с удвоенной яростью:

– А не твое собачье дело! Молод еще, чтоб такие вопросы задавать незнакомым людям, молоко на губах не обсохло. Ты вон лучше на себя погляди, весь грязный, непричесанный, небритый, мать дома, поди, всю извел такими вот вопросами, а теперь ко мне пристаешь!

Сидорчук поддержал боевого товарища:

– Чого це вы так разлютылысь? Мыкола добрый вопрос задав, до того нам всим интересно, хто ваши батьки.

Пульхерия сверкнула глазками:

– И ты туда же, негодник! Постыдился бы у бабушки такое спрашивать! То, что ты еще не выучил, я уже забыть успела.

Салонюк тревожно выглянул из-за широкой спины Перукарникова:

– Выдно, що кума пирогы пикла, бо и ворота в тисти.

Змеебабушка взъярилась:

– Ты мне поязви, поязви! За старшого здесь поставленный, а спрятался, как малец под стол!

Салонюк философски отвечал:

– Каждый командир в лихую годину повинен держать себе в руках та ховатыся в якой-небудь фортеци.

Сиязбовна, напирая на Перукарникова, грозила ему крохотными кулачками:

– Вот я до тебя доберусь, ох доберусь!

Сидорчук, приходя на помощь другу, ее утихомиривал:

– Спокийно, мамо, спокийно, мы не в очереди за ковбасой!

Перукарников едва не свалился в реку, отступая от доведенной до белого каления змеебабушки:

– Вам бы против фашистских танков применить свой неистовый натиск, так Красной Армии и делать было бы нечего на фронте.

Сиязбовна стучала хвостом по земле, шипела и сучила всеми парами ножек:

– Ты мне поостри, пошути! Мал еще распоряжаться, где мне напор применять!

Тут и случилось самое неожиданное. Обычно изо всех бойцов партизанского отряда Микола Жабодыщенко был самым миролюбивым, потому что всякие там схватки с врагами, сражения и борьба отвлекали от отдыха и вкусной, здоровой пищи. Нельзя сказать, что характер у него был кроткий и незлобивый, но для решительных действий ему требовалась очень серьезная причина.