На мгновение мысль о том, чтобы и в самом деле покончить счеты с жизнью, показалась мне привлекательной.

– Хочешь повторить, дорогой? – спросила Дебора.

– Нет, – ответил я, – пока нет.

А потом пришла печаль. Конечно, для мужчины естественны такие ощущения. Но прежде мне не доводилось испытывать печаль такой силы. Мне вдруг показалось, что я опорочил светлый образ мисс Бартон, живущий в моем сознании. И меня охватило ужасное раскаяние. Вот почему, когда я услышал крик боли, мне показалось, что он вырвался из моей груди. Однако смех Деборы убедил меня в том, что крик донесся из соседней спальни; а когда я услышал новый крик, мне показалось, что ему предшествовал странный хлопок.

– Но почему кричит мужчина? – спросил я.

– О, это месье Вогван, – ответила Дебора, пытаясь превратить моего грустного петушка в ворона.– Вогван по-французски означает «удар».

– Я совсем о нем забыл, – признался я.

– Его секут хлыстом.

– Хлыстом? Боже мой, как он может получать от этого удовольствие?

– В самом лучшем виде. Я и сама несколько раз его била. Но мне это не нравится. Слишком тяжелая работа. Дело в том, что месье Вогван умеет терпеть очень сильную боль. И чтобы доставить ему удовольствие, мне приходилось наносить удары изо всей силы. Английское извращение – так они это называют, но месье Вогван познал его, когда был рабом на французской галере. Его спина может сама рассказать его историю – никогда прежде я не видела ничего подобного.

И вновь я услышал крик Морнея в ответ на удар хлыста.

– Майор хочет, чтобы его пороли, для того чтобы все вспомнить? Как чудовищно!

– Думаю, все гораздо сложнее. Он сам говорил мне, что терпит эти порки для того, чтобы ненависть к французам и католикам никогда его не покидала.

Последние слова Деборы смутили меня окончательно. Однако это позволило мне отвлечься от мыслей об оскорблении, которое я нанес мисс Бартон. Я даже хотел сказать Деборе, что мужчины способны и на более отвратительные поступки, чтобы получить наслаждение, но побоялся, что Дебора обвинит меня в лицемерии, и предпочел промолчать. Тут Дебора издала неприличный звук, и я решил покинуть ее постель.

Я как раз начал мочиться в горшок (еще один отличный способ избежать триппера), когда услышал, как дверь соседней спальни распахнулась и сапоги Морнея застучали по ступенькам лестницы.

– Почему ты так торопишься? – спросила меня копия мисс Бартон.

– Потому что он не знает, что я здесь. И мне неизвестно, куда он теперь отправится.

– О, я могу тебе рассказать, – предложила Дебора.– Он направляется в Голландский дом, на другой стороне реки, в Ламбет-Марш.

– Зачем?

– Не за тем, чтобы ему погадали цыганки. Это ужасное заведение. То, чего человек с деньгами не может там купить, в другом месте можно не искать. Однажды он хотел взять меня с собой. Предложил гинею, чтобы я согласилась делать это с другой женщиной. Ну что ж, я не против. Безопаснее, чем с мужчинами. Немножко полизать ее киску и чуть-чуть постонать. Но я слышала, что рассказывают об этом заведении. Несчастные девочки, которые уходили туда работать, обратно не возвращались.

Получив за шиллинг описание дороги в это сомнительное заведение, я вышел на Флит-стрит, взял экипаж, проехал по Уайт-Стэарс в Ченнел-Роу, где услышал крик лодочника:

– Эй, кому на юг!

Я пересел в лодку, которая тут же поплыла на противоположный берег реки. На черном пологе неба появилась луна, похожая на изогнутый желтый ноготь. Посреди реки лодку накрыло густое облако тумана, и огни в окнах домов засверкали, точно ожерелье из желтых бриллиантов.

До сих пор мне не удалось отравить жизнь моей жертве; к тому же я с трудом представлял себе, как расскажу дяде мисс Бартон о том, куда меня завело преследование майора Морнея. Еще труднее было представить, как я оправдаю свои расходы. Позволит ли мне джентльмен и дальше общаться с его племянницей, если я посещаю подобные заведения? В особенности если речь идет о Ньютоне, человеке, который порицает распущенность и озабочен высокими материями, для которого тело и его потребности имеют значение лишь с точки зрения научных экспериментов. Всякий раз, глядя Ньютону в глаза, я представлял себе, как он касается их шилом. Что он может знать о человеческих слабостях?

Лодка отчаянно раскачивалась, и мне казалось, что мы почти не движемся по серой воде, а высоко над нашими головами, подобно визжащим демонам, парили чайки. Постепенно мы приблизились к противоположному берегу, туман поредел, и из него возникли похожие на скелеты остовы кораблей. Где-то далеко залаяла собака, я шагнул на берег, и наступила тишина.

Лэмбет оказался большим, небрежно застроенным поселением на берегу Темзы со стороны Суррея. Большинство зданий теснились вокруг церкви Святой Марии, а еще дальше виднелись черные мачты кораблей. С востока Лэмбет был отделен от Саутуорка болотами, где там и сям попадались разрозненные домишки и одинокие таверны. Мне пришлось обнажить шпагу, как только я сошел на берег, поскольку на южном берегу было гораздо темнее и навстречу мне попалось несколько оборванцев весьма угрюмого вида. Я направился на восток вдоль Нэрроу-Уолл, как мне посоветовала Дебора, пока не оказался возле лесопилки, а там свернул на юг и зашагал через грязное поле к ряду небольших домиков. Здесь, под знаком звезды, часто обозначающей дом греха, я нашел дом, являвшийся целью моих поисков. Заглянув в грязное окошко, через которое виднелся желтоватый огонек свечи, я постучал.

Дверь открыла женщина приятной наружности, однако ее кожа показалась мне слишком желтой, а глаза неподвижно смотрели в одну точку. Я тут же заплатил ей десять шиллингов за вход – немалая сумма по тем временам, – и она впустила меня внутрь. Мои ноздри наполнил сладкий аромат густого табачного дыма.

Женщина взяла мой плащ и повесила его на крючок. Тут я узнал шляпу и плащ майора, висевшие рядом. Значит, Дебора не ошиблась.

– Ну, – заговорила она со странным акцентом, и я решил, что она голландка, – с чего начнем? Выкурите трубку или посмотрите шоу?

Я никогда не был любителем курения – оно вызывало у меня кашель, – поэтому ответил, что хочу посмотреть шоу. Казалось, такой ответ ее немного удивил, но она отвела меня за потрепанную зеленую занавеску, где я увидел ведущую вниз лестницу. Мы вошли в маленькую неопрятную комнату, на стенах которой были развешаны грязные зеркала. Единственным источником света служило несколько свечей. В тени сидело пятеро мужчин весьма мрачного вида. Они явно дожидались начала какого-то представления. Я не знал, что будет дальше, но предположил, что меня ждет нечто вроде танцев голых женщин. Майора Морнея здесь не оказалось, и я подумал, что он предпочел сначала выкурить трубку. Так или иначе, но я решил не прятаться и выбрал себе место, чтобы майор сразу же меня заметил, как только зайдет в комнату.

Мое дыхание стало прерывистым, потому что все в омерзительной комнате было наполнено ожиданием чего-то ужасного. Однако меня это не смутило.

Наконец две женщины ввели в комнату монахиню и начали над ней жестоко издеваться: сначала они плевали ей в лицо и били по щекам, а потом раздели догола и заставили лечь на живот прямо на пол. Затем ее привязали за руки и за ноги к стойкам, расположенным в углу комнаты. И все это время угрюмые бледные мужчины молча наблюдали за происходящим, словно их не волновали издевательства над монашкой. Я тоже молчал. Я не знал, монашка она или нет, можно было лишь сказать, что волосы у нее подстрижены коротко, как это принято у женщин, расстающихся со всем мирским; однако она была хорошенькой и молодой – едва ли ей минуло двадцать лет. Ее обнаженное тело вызывало желание.

Именно в этот момент майор спустился к нам, и я отметил, что он выглядит больным или пьяным. Он даже не взглянул в мою сторону и уселся на свободный стул.

После того как ноги и руки несчастной были крепко привязаны, один из зрителей встал и начал бить ее хлыстом, осыпая ее проклятиями и называя католической шлюхой. Поток непристойностей поражал, а ярость, с которой он хлестал девушку, была неподдельной – я даже начал опасаться за жизнь несчастной. Тут я вскочил на ноги и назвал этих людей чудовищами, которые не имеют права так обращаться с женщиной. Я призывал их воздержаться от подобных развлечений, но смотрел только на майора. Наконец он меня узнал, и в его желтых глазах сверкнула такая ненависть, что по спине у меня пробежал холодок. Возможно, все дело было в его глазах, но в еще большей степени на меня произвел впечатление щелчок взведенного курка и холод дула пистолета, прижатого к моей щеке.