Распевая о себе, папа наклонялся вперед и внимательно изучал наши лица в зеркало заднего обзора; когда он переходил к Саре, она гордо задирала свой подбородок, а мама поворачивалась назад и улыбалась нам, после чего начинала интересоваться, не выросли ли мы из своих купальников.

Больше всего мне не хватает посиделок с мамой на кухне, когда она гладила, а я рассказывал ей о том, что пишу, с кем встречаюсь и что думаю о своих друзьях. Мне не хватает прикосновения ее рук, когда она меня стригла и при этом так сосредотачивалась, что упиралась языком в щеку Мне не хватает ее хитрого вида, когда она заменяла масло на маргарин, считая, что я этого не замечу, или запихивала остатки фасоли в крестьянский пирог, чтобы та не пропала. Мне не хватает звяканья ее спиц, когда она вязала, сидя на диване, и хруста турецкого гороха, который она любила есть перед сном. Мне не хватает ее крика «Поставь меня на место! Поставь меня на место!», когда я обнимал маму и поднимал вверх. Мне не хватает совместных поездок в фургоне, когда мама развозила глаженое белье, а я просил ее ехать помедленнее, так как она забыла дома очки. Мне не хватает ее рассказов о всех тех выходках, которые она совершала на обедах Би-би-си, куда вынуждена была ходить вместе с папой: о том, как ее вытошнило в Альберт-холле и Ферджи был вынужден переступать через ее блевотину, или о том, как она сидела рядом с генеральным директором Би-би-си, являющимся одновременно председателем совета директоров фирмы «Маркс и Спенсер», и, не зная, о чем с ним говорить, сказала: «Мне нравятся ваши чипсы из креветок».

Вчера вечером мистер Командир смотрел телевизор, который принесла ему молодая пара — вероятно, его дочь и зять. Зять вел себя очень почтительно и все время смотрел на мистера Командира, когда тот что-нибудь говорил, — так обычно смотрят умные собаки, когда не знают, что их ожидает — похвала или пинок под зад.

Мы все вместе посмотрели итальянский детективный сериал «Комиссар Кестлер», и мистер Командир время от времени отпускал какие-то замечания, чтобы удостовериться в том, что никто не отвлекается. Потом вместе со стариком он посмотрел программу о динозаврах. Старик то и дело засыпал, но мистер Командир все время будил его своими замечаниями. Единственная реплика, которую я понял, звучала: «Ну и здоровые!» («Che grande!») У меня это вызвало настоящий прилив чувств к мистеру Командиру — это надо же, смотреть фильм о динозаврах и при этом удивляться, что они такие большие!

Сегодня в нашей палате появился новый пациент. Старика куда-то перевели. Новичок был по-настоящему изумлен, когда мы начали крошить остатки обеда для голубей. Поскольку я занимался этим вместе с мистером Командиром, он, вероятно, решил тоже к нам примкнуть. Так что в результате на тарелке мистера Командира оказались яблочная кожура, крошки от рогаликов и нарезанные сырные корки. Мистер Командир, как всегда, указал на голубей, улыбнулся мне и сказал: «Piccione»[5]. Сегодня я тоже улыбнулся ему в ответ и повторил: «Piccione». От этого его улыбка стала еще шире.

Получил письмо от папы, написанное на его фирменном бланке «Морис Голден, шеф-редактор Би-би-си-2». Письмо оказалось коротким и сводилось к следующему: «Старик, я понимаю, что очень сложно иметь преуспевающего отца. Я понимаю, что ты предпочел бы, чтобы я был неудачником, но ничего с этим не могу поделать. Однако я хочу, чтобы ты знал — я все равно люблю тебя, вне зависимости от того, что ты делаешь. Ты совершенно не обязан мне что-то доказывать. Я говорю это абсолютно серьезно. Чарли очень по тебе скучает и просит передать привет, то же самое относится и ко мне. Твой любящий отец». К этому еще был добавлен шутливый постскриптум, что наконец-то мне удалось заработать серьезную болезнь.

Меня приняли на отделение журналистики в Шеффилд, и к концу следующей недели нужно дать ответ, приступлю ли я к занятиям, так как их надо оплатить. Папа позвонил, чтобы спросить меня об этом. Он сказал, что решать мне, но чек он уже отправил, хотя, если я передумаю, он его аннулирует.

«Говорит Джей Голден из Патенаско. Тот самый Джей Голден, перенесший бронхиальную пневмонию, снова возвращается в студию». На самом деле мысль о том, чтобы стать репортером, меня привлекает. И действительно, множество знаменитых писателей начали с репортерской деятельности.

Кроме этого, я сегодня поговорил с Шоном. Его номер телефона дал мне папа. Я спросил, как у него дела в Шотландии, и Шон ответил, что все в порядке. Он был у нового психиатра, который прописал ему торазин, а через три недели ему предстоит пройти сканирование мозга.

Я спросил, не собирается ли он когда-нибудь вернуться, и он сказал, что его родители пристраивают к коттеджу отдельное крыло для него.

— К тому же папа записал меня в колледж, так что не знаю.

Я хочу ему сказать, что мне глубоко наплевать на то, что он гей, что я страшно по нему скучаю и мне будет его ужасно не хватать, когда я вернусь домой, но не знаю, как все это выразить, так что в результате это произносит Шон:

— И я никогда не хотел тебя трахнуть, — говорит он.

Эта формулировка вызывает у меня дикий смех, который отдается болью в спине, и Шон тоже начинает смеяться, так как даже не догадывается о том, как он просто и ясно все выразил. Потом мы умолкаем, и я говорю, что напишу ему письмо. Шон обещает ответить, хотя на самом деле он никогда этого не сделает, да и я скорей всего тоже.

У нас появился новый обычай. Теперь, прежде чем сесть за стол, мы смотрим за окно — прилетели ли голуби. Потом все обмениваются понимающими взглядами, и мистер Командир с улыбкой сообщает, что все голуби очень жадные. Вчера, уже окончательно овладев словом «piccione», я первым посмотрел в окно и сказал: «Hanno fame» («Они голодные»), что вызвало бурю восторга у мистера Командира.

К тому же мне сегодня впервые позволили принять ванну. Я сидел в ней так долго, что сестра начала беспокоиться. Дело кончилось тем, что я пропустил папин звонок, а когда он перезвонил, то сказал, что это очень здорово, что я сижу в ванне, когда он звонит, — в точности как дома. Я сказал, что написал ему письмо, и он ответил, что будет его ждать.

— Знаешь, я сейчас лежал в ванне и думал — так вот, он абсолютно точно говорит «Сулллла». «Сулллла — да будет проклято его имя и весь его род».

— Нет, Сул-ла, ударение на «ла», — возражает папа. — Сул-ла — да будет проклято его имя и весь его род.

— Нет, ты ошибаешься, — говорю я.

— Нет, это ты ошибаешься, — говорит папа.

— Папа, я думаю, у нас все будет хорошо, — говорю я. — У меня такое чувство, что все будет хорошо.

— Ты действительно так думаешь? — спрашивает он, и я слышу, как у него срывается голос. — Надеюсь, старик.

Перед вами исключительно живой Джей Голден, который готов занять свое место в Шеффилде.

«Мистер Голден, не правда ли, ситуация была довольно рискованной?»

«Да».

«Мистер Голден, не расскажете ли нам, о чем вы думали в тот момент, когда поняли, что вам не удастся стать настоящим писателем?»

«Без комментариев».

«Мистер Голден, вы по-прежнему скучаете по Джемме? Вы не собираетесь с ней встретиться?»

«Без комментариев».

«Мистер Голден, нам известно, что она обнимается с другим, каким-то очень высоким мужчиной. Вы не хотите что-нибудь сказать о его росте?»

«Простите, господа, мне нечего сказать по этому поводу».

«Мистер Голден, он очень высокий. Почти два метра».

«И она действительно с ним обнималась. Это уже доказано».

«Мистер Голден, раньше вы очень любили высказываться по поводу роста других».

«Извините, господа, я очень занят. Я хочу приступить к своим новым обязанностям. Я все сказал. Спасибо. До свидания».

Приношу благодарность своему другу Дэвиду Томасу за неоднократное опустошение запасов бумаги формата А4 за спиной начальства для распечатки этого текста. Спасибо подруге Дайне Робинсон за талантливую имитацию смеха при сороковом прочтении романа, а также за то, что она втайне от меня отослала его Кертису Брауну. Я благодарен Питеру Робинсону за то, что он выделил мой роман из потока поступающих в издательство рукописей, а также Саре Холловей за то, что она настояла на покупке этой книги и отредактировала ее. Я благодарен Сюзанне Лэм, Энтони Китсу и всем остальным сотрудникам «Ориона», которые участвовали в ее издании и рекламе. И наконец, не могу не выразить благодарность своему отцу, чьи помощь, советы и подзатыльники оказались просто бесценными, хотя и весьма болезненными.