– Я люблю вас еще больше потому, что вы честны со мной, – произнесла Паолина. – Вы дороги мне таким, какой вы есть, независимо от ваших поступков. Вы можете как угодно порицать себя, но я никогда не замечала, чтобы вы поступали дурно или бесчестно с теми, кто слабее вас. Вы взяли меня с собой, потому что знали, что я осталась без дома и без друзей, и это было в вашем духе. Я полагаю, что вы бы сделали то же самое для любой другой женщины, даже если бы она не отличалась красотой и нисколько вас не привлекала.

Она коротко рассмеялась, но смех ее был больше похож на всхлипывание.

– И вы взяли с нами бедного Альберто, так как понимали, что его ожидает в случае возвращения. Я всегда видела вас готовым подбодрить или утешить добрым словом слуг и всех тех, кто никогда не сможет отплатить вам ничем, кроме симпатии и преданности. Все это значит для меня гораздо больше, чем любые другие ваши поступки, которые вы сами считаете предосудительными.

– Мне бы хотелось верить вам, дорогая, – ответил он. – Но я всего лишь был с вами искренен, когда говорил, что эта любовь явилась для меня ударом. За свою жизнь я любил многих женщин, и не достоин даже коснуться подола вашего платья.

Сэр Харвей положил руки ей на плечи.

– Забудьте меня. Забудьте как можно скорее. Но я всегда буду хранить в своем сердце память о вас, и если когда-нибудь со мной случится беда, я вспомню о том, как вы однажды сказали мне по своей доброте и невинности, что любите меня.

– Вы говорите так, словно собираетесь покинуть меня, – прошептала Паолина, подняв на него глаза. – Куда бы вы не направились, я поеду вместе с вами.

Сэр Харвей покачал головой.

– Вы останетесь здесь, – произнес он. – Мы оба должны остаться до тех пор, пока вы не выйдете замуж за графа.

Из груди Паолины вырвался стон, похожий на крик раненого животного.

– Я не могу! Ведь я же люблю вас!

Сэр Харвей уселся рядом с нею и взял руку девушки в свою.

– Послушайте, любовь моя, – произнес он мягко. – Я должен рассказать вам о себе. Я родился в Англии, моим отцом был сэр Кортней Дрейк из Уоттон – Парка в Вустершире. Он был очень гордым и своенравным стариком, порою даже деспотичным, и, как любой подросток, я всеми силами сопротивлялся его власти, хотел жить своим умом и быть хозяином самому себе.

Я отправился в Лондон и вскоре примкнул там к веселой беспутной компании молодых людей, которые тратили все свое время на бега, петушиные бои и азартные игры, вызывая тем самым недовольство среди более благонамеренных придворных в окружении его величества короля Георга Второго.

– Должно быть, вы тогда изрядно повеселились, – пробормотала Паолина, невольно улыбнувшись.

– Даже больше, чем следовало, – признался сэр Харвей. – Хотя я осмелюсь заметить, что наши развлечения многим выходили боком. Молодым людям свойственно пренебрегать чувствами других людей.

– Только не вам! – поспешно перебила его Паолина.

– Да, и мне тоже, – отозвался он с улыбкой. – И мой отец, как я полагаю, под влиянием своих соседей по графству, людей солидных и всеми уважаемых, составил завещание, по которому он назначал своего младшего брата, а моего дядю, моим опекуном до тех пор, пока тот не решит, что я достоин принять во владение наши родовые поместья. Я, конечно, понятия не имел о том, что содержалось в завещании, пока мой отец не умер после продолжительной болезни шесть лет спустя. Мне тогда исполнилось двадцать три года, и я считал, что обладаю достаточными способностями, чтобы самому справляться со своими делами. Однако мой дядя, которого я всегда недолюбливал и который питал ко мне те же чувства, отказался дать свое согласие на передачу в мои руки дома и поместий. Он заявил, что является моим опекуном и намерен оставаться им и впредь. Можете себе представить, как я был разъярен при мысли, что мне навязали воспитателя, чуть ли не няньку, когда моим единственным желанием было стать хозяином в собственных владениях.

– Но не думал же ваш дядя, что такое положение будет длиться вечно?

– Именно на это он и рассчитывал, – ответил сэр Харвей. – Втайне от моего отца он растратил громадную сумму денег. А тут ему представился случай обеспечить себе безбедное существование до конца своих дней. Единственная трудность заключалась в том, что я, конечно, никогда бы с этим не примирился. Дядя переехал в Уоттон-Парк, и я заявил ему, что намерен немедленно довести все дело до сведения короля. И вот тогда он придумал весьма ловкий ход.

– Что же он сделал? – спросила Паолина.

– Он обвинил меня в воровстве!

– В воровстве! – эхом отозвалась Паолина.

– Да, – подтвердил сэр Харвей, и девушка поняла по горькой усмешке на его лице, как глубоко это обвинение потрясло всех его домашних. – Конечно, у него не было для этого никаких оснований. Он обвинил меня в том, что я будто бы украл у него какие-то векселя, которые были помещены на хранение в сейф моего отца, а единственный ключ от этого сейфа после смерти отца находился у меня. Как я уже сказал, что было ложью от начала до конца, и мне кажется, что и сами эти векселя существовали только в его воображении. Но, как бы там ни было, он опередил меня и сам отправился в Лондон, чтобы обратиться к королю. Он встретился с Его величеством и убедил его в том, что любой скандал в столь высоких кругах был бы нежелателен и самым лучшим выходом для меня было бы навсегда покинуть страну. Иначе говоря, стать по воле его величества изгнанником.

– Но я не могу в это поверить! – воскликнула Паолина. – Как можно было допустить подобную несправедливость?

– Обо мне шла дурная слава, – ответил сэр Харвей. – Я успел изрядно досадить своими выходками кое-кому из наиболее влиятельных министров Его величества. Все они близко знали моего отца и были готовы поверить всему, что мой дядя – человек их круга – собирался им сообщить. Мне передали решение короля, и, так как я был вне себя от гнева, я предпочел гордо удалиться, намереваясь отряхнуть прах Англии со своих ног и даже не пытаясь отстоять свои права в суде или обеспечить себя достаточной суммой денег на существование. Теперь, когда у меня было время все обдумать, мне мой поступок кажется глупым, но тогда меня охватила такая ярость, что я был не в состоянии рассуждать здраво.

– Я вас вполне понимаю, – пробормотала Паолина.

– Я поднялся на борт корабля, твердо решив доказать всем и каждому, что вполне способен обойтись без денег, без веса в обществе и даже, если понадобится, без доброго имени. Каким-то образом мне удалось выжить, но оказалось, что своим вызовом я нанес вред только себе самому. Некоторое время спустя я смирил свою гордыню и написал письмо Его величеству, в котором подробно пересказал ему свою историю и умолял позволить мне вернуться домой с тем, чтобы принять во владение свои поместья. Я пошел на это вопреки собственным убеждениям, и все же, стоило мне подумать о дяде, который жил в моем доме и распоряжался на моих землях, как у меня внутри все переворачивалось! Однако моя жертва оказалась напрасной. Его величество не соизволил ответить мне.

– Как это чудовищно! – воскликнула Паолина. – Мне так искренне жаль вас.

– Я знаю, – ответил он мягко. – Но теперь, надеюсь, вы поняли, почему я не могу просить вас разделить мою участь? У меня нет денег, и все мое достояние – это мой ум и моя шпага, которые поддерживают меня во время странствий.

– Но мне ничего больше и не нужно, – пробормотала Паолина.

Он улыбнулся немного грустно.

– Они далеко не всегда могут обеспечить меня крышей над головой или куском хлеба.

– Для меня это не имеет значения, пока я буду рядом с вами, – с жаром произнесла Паолина.

Он приподнял рукой ее подбородок, обращая лицо девушки к себе.

– Не говорите так, моя дорогая, – взмолился он. – Мне от ваших слов только тяжелее.

– Разве вы не понимаете, что я не могу молчать? – спросила она. – Вы не можете прогнать меня теперь. Вы не вправе заставлять меня выйти замуж за графа. Как это возможно, когда я люблю вас? Я не стану возражать, даже если нам придется жить в убогом крошечном домике или бродить по дорогам босиком. Мне все равно, пока мы с вами будем вместе.