Больше сил уже нет. Руки сорвались. Она упала на снег. Теперь записная книжка будет обязательно замечена теми, кто обнаружит их тела. Тела?… Как странно это звучит. Нет, еще не тела! Еще бьется сердце. Плохо, но еще слушаются руки. «Большевик не смеет умирать, не сделав всего, что он может сделать». Блокнот крепко пригвожден к дереву. Он далеко виден на бурой шершавой коре. Но еще не все сделано, нет, еще бьется сердце, а раз бьется, надо бороться за себя и товарищей… Да что же это так бухает? Неужели чудится? И опять снег сыплется с веток. А вдруг действительно близко стреляют?… А сердце еще бьется. Нет, нет, еще не все сделано… Вот…

Муся садится на прежнее место, под защиту выворотня, кладет неподвижные головы спутников к себе на колени. Ей кажется, что так друзья ее больше защищены. Теперь с тыла они прикрыты не только от ветра и метели. На все это уходят остатки энергии. Но ночь уже побледнела. Ближайшие деревья вышли из полутьмы.

«Рассвет!» — догадывается Муся. Может быть, солнце спугнет, прогонит их, этих… Нет, злые морды маячат в сугробах совсем близко. Оскаленные рты. Кристаллики инея осели на щетине усов. Желтые клыки порывисто цедят взволнованный парок. Большой лобастый зверь с белесо лоснящейся шерстью, нервно поводя широкими боками, осторожно выступает вперед. Он уже совсем рядом. Вот он, не сходя с места, как-то весь подобрался, точно в снегу утонул, и глаза у него сощуренные, будто целятся. Вся стая теснится чуть позади, не выходя из кустов, ворча, огрызаясь. Утренний ветерок доносит до Муси запах псины.

Снег резко скрипнул под лапами лобастого. Усилием указательных пальцев обеих рук Муся нажимает спусковой крючок. Резкий слитный треск длинной очереди гремит в овраге, эхо гулко раскатывается по лесу, и с вершины сосны неслышно сыплется сухой, колючий, искрящийся снежок…

…Была на исходе уже третья неделя с того дня, когда Советская Армия, перейдя в гигантское контрнаступление, неожиданно обрушилась на основные ударные силы, стянутые фашистами в район Москвы, разгромила их и, принудив их остатки к беспорядочному отходу, начала победоносно двигаться вперед, нанося врагу новые и новые удары нарастающей силы.

Сбылось то, о чем мечтали миллионы советских людей в тылу, на фронте и за линией фронта, на оккупированной земле. Тугая пружина разжалась, и удар был так сокрушителен, что до основания потряс не только немецко-фашистскую армию, но и все разбойничье гитлеровское государство.

Дивизия генерала Теплова, находившаяся в авангарде одной из армий Калининского фронта, успешно прорвала вражеские укрепления, перешла замерзшую реку и одной из первых на этом участке ринулась преследовать противника. Ни временные оборонительные рубежи, наспех воздвигавшиеся врагом на пути наступления, ни арьергардные бои, которые немцы то и дело затевали на лесных опушках, у придорожных высоток, возле балок, ручьев, у околиц деревень, ни танковые засады, ни постоянные контратаки с земли и с воздуха не могли ее остановить.

Все воины дивизии, начиная от самого генерала Теплова, высокого, широкоплечего, седеющего человека с большими руками молотобойца, с просторным лбом ученого, до телефонистов, не устававших передавать в батальоны приказы об ускорении движения, до ротных поваров, научившихся готовить пищу на марше, до письмоносцев полевой почты, сгибавшихся в эти дни под тяжестью наспех нацарапанных солдатских «треугольничков», заключавших в себе хорошие вести, — все были кровно озабочены развертыванием этого трудного наступления.

Наступали днем и ночью, без сна и часто даже без отдыха. Полевые кухни, с готовым варевом двигавшиеся в колоннах, источали сытные запахи. Но останавливаться было некогда, обеды стыли, и солдаты подчас довольствовались сухарем да горсткой снега, съеденными на ходу. Лишь бы не замедлить это победоносное движение, лишь бы не дать врагу оторваться, опомниться, привести себя в порядок!

Нравственный подъем, вызванный радостью великой победы, был так могуч, что люди, позабыв о себе, были способны на невероятное. Когда пушки, автомашины с боеприпасами и продовольствием застревали на дне заснеженных оврагов так, что стальные тросы, протянутые к ним от вспомогательных тягачей или тракторов, лопались и не могли вырвать их из снежной пучины, люди на руках выхватывали из сугробов и выносили буксовавшую технику.

Вслед за артиллерийскими дивизионами шли, вытянувшись цепями по обочинам снежных дорог, вереницы мирных жителей — старики, женщины, подростки. В мешках, перекинутых наперевес через плечо, они несли снаряды. Это жители освобожденных деревень посильно помогали своей армии наступать по глубоким снегам.

Да, это были славные дни! Дивизии двигались по дорогам, прокопанным в сугробах, как траншеи, и вехами на них служили им полузанесенные снегом трупы врагов, брошенные противником пушки, повозки, сожженные машины. Шли по деревням, которые можно было угадать лишь по надписям на дорожных указателях. В редкую свободную минуту варили пищу из концентратов в печах, стоявших, как казалось, среди чистого поля; пили воду из колодцев, журавли которых говорили солдатам о том, что здесь, где сейчас ветер беспрепятственно гоняет снежные вихри, издавна были селения, уничтоженные врагом.

Самый вид этих мертвых мест поднимал в солдатах яростную неутомимость.

Так, с непрерывными боями, дивизия генерала Теплова прошла на запад десятки километров, пока не наткнулась на прочный рубеж, который вражеским саперам удалось организовать здесь, в лесном краю, по крутому берегу знаменитой русской реки, недалеко от ее истоков.

Река эта была здесь невелика. В засушливое лето дикие козы перебегали ее по камням перекатов, даже не замочив брюха. Но берег, который неприятельское командование выбрало для того, чтобы приостановить наступление, был высок, обрывался вниз желтыми песчаными откосами, такими крутыми, что стрижи, зная, что ни зверю, ни человеку на них не забраться, выкопали на верхней их кромке глубокие гнезда.

За обрывом, у самого его гребня, начинался сосновый бор. Немецкие саперы повалили его, из бревен настроили доты. Огонь их был организован так, что можно было держать под обстрелом каждую точку низкого левобережья. Там же, где крутизна обрыва, подмытая и обрушенная вешними водами, была более отлога, саперы обледенили ее. Скаты эти, представлявшие наиболее уязвимые места обороны, превратились в скользкие горы, по которым невозможно было вползти не только искусному стрелку, но и дикому зверю.

Вот на этом-то запасном береговом рубеже противнику и удалось задержать дивизию генерала Теплова, наступавшую в первом эшелоне.

Проведя разведку боем, генерал Теплов сразу же понял, что брать эти укрепления штурмом и думать нечего. Он выждал ночи и под покровом метели бросил в атаку специальные подразделения лыжников. Но враг уже успел организовать на подходах к оборонительным рубежам сигнализацию. Атака была отражена. Дивизия остановилась. С каждым часом гас боевой порыв, цена которому известна всем, кто бывал в наступлении.

Гонцы из штаба армии один за другим привозили приказы: немедленно наступать. Сам командующий фронтом, хладнокровный, опытный, талантливый полководец, которого Теплов уважал еще за смелые операции у Халхин-Гола, вызвал комдива к телефону, сердито выбранил его за преступное топтание на месте и посоветовал «поднажать на хитрость».

Поднажать на хитрость! Об этом думал и сам комдив, имевший навык лесных боев еще с дней сражения с белофиннами. Он выпросил у командующего несколько артиллерийских дивизионов, поставил их против наиболее уязвимых участков вражеского рубежа; ближе к реке подтянул все имевшиеся в тылу дивизии автомашины и тракторы и приказал в течение ночи двигать их по рокадным дорогам низины, реветь моторами, греметь гусеницами и намекнул при этом начальникам колонн, что не следует очень взыскивать с водителей за плохую маскировку фар. Между тем лыжники и все разведывательные подразделения дивизии были сведены в одну часть, снабжены маскхалатами, вооружены автоматами, гранатами, легкими пулеметами, штурмовыми ножами и сосредоточены в леске, против самых неприступных участков берега.