– Это твоя работа… – шутил Кишкин, показывая Мыльникову на пробитую по берегу Суходойки сакму. – Спасибо тебе скажут.

На Маяковой слани партия Кишкина «затемнала», и пришлось брести в темноте по страшному месту. Особенно доставалось несчастной Оксе, которая постоянно спотыкалась в темноте и несколько раз чуть не растянулась в грязь. Мыльников брел по грязи за ней и в критических местах толкал ее в спину чернем лопаты.

– Ну ты, скотинка богова… – ворчал он. – Ведь уродится же этакая тварина!

У конца Маяковой слани, где шла повертка на кордон, партия остановилась для совещания. Отсюда к Каленой горе приходилось идти прямо лесом.

– Мина, смотри, не ошибись! – кричали голоса. – Кабы на Малиновку не изгадать…

Река Малиновка была правым притоком Мутяшки, о ней тоже ходили нехорошие слухи. Когда партия двинулась в лес, произошло некоторое обстоятельство, невольно смутившее всех.

– Тятька, кто-то на вершной проехал, – заявила Окся, показывая на повертку к кордону. – Остановился, поглядел и поехал…

– Да куда поехал-то, чучело гороховое?

– А за вами…

Кишкину тоже показалось, что кто-то «следит» за партией на известном расстоянии.

Ночь на первое мая была единственной в летописях золотопромышленности: Кедровскую дачу брали приступом, точно клад. Всех партий по течению Меледы и ее притоков сошлось больше сотни, и стоном стон стоял. Ровно в двенадцать часов начали копать заявочные ямы и ставить столбы. Главная работа загорелась под Каленой горой, где сошлось несколько поисковых партий, кроме партии Кишкина; очутился здесь и Ястребов, и кабатчик Ермошка, и мещанин Затыкин, и еще какие-то никому неведомые люди, нагнавшие из города. Всем хотелось захватить получше местечко на Мутяшке, о которой Мыльников распустил самые невероятные слухи. На Миляевом мысу, где Кишкин предполагал сделать заявку, произошла настоящая битва. Когда Кишкин пришел с партией на место, то на Миляевом мысу уже стояли заявочные столбы мещанина Затыкина, успевшего предупредить всех остальных.

– Руби столбы, ребята! – командовал Кишкин, размахивая руками. – До двенадцати часов поставлены… Не по закону!

– Врешь, у тебя часы переведены! – кричал Затыкин, показывая свои серебряные часы. – Не тронь мои столбы…

Поднялся шум и гвалт… Матюшка без разговоров выворотил затыкинский столб и поставил на его место свой. Рабочие Затыкина бросились на Матюшку. Произошла настоящая свалка, причем громче всех раздавался голос Мыльникова:

– Батюшки, убили!.. Родимые, пустите душу на покаяние!..

Темнота увеличивала суматоху. Свои не узнавали своих, а лесная тишь огласилась неистовыми криками, руганью и ревом. В заключение появился Ястребов, приехавший верхом.

– Что за драка? – крикнул он. – Убирайтесь вон с моего места, дураки!..

– Давно ли оно твоим-то стало? – огрызался Кишкин охрипшим от крика и ругани голосом. – Проваливай в палевом, приходи в голубом…

Ястребов замахнулся на Кишкина нагайкой, но вовремя остановился.

– Ну, ударь?!. – ревел Кишкин, наступая. – Ну?.. Не испугались… Да. Ударь!.. Не смеешь при свидетелях-то безобразие свое показать…

– Не хочу! – отрезал Ястребов. – Вы в моей заявке столбы-то ставите… Вот я вас и уважу…

– Но-но-о?

– Да уж видно так… Я зачертил Миляев мыс от самой Каленой горы: как раз пять верст вышло, как по закону для отвода назначено.

– Андрон Евстратыч, надо полагать, Ермошка бросился с заявкой на Фотьянку, а Ястребов для отвода глаз смутьянит, – шепотом сообщил Мыльников. – Верно говорю… Должон он быть здесь, а его нет.

Кишкин остолбенел: конечно, Ястребов перехитрил и заслал Ермошку вперед, чтобы записать свою заявку раньше всех. Вот так дали маху, нечего сказать…

– Вот что, Мыльников, валяй и ты в Фотьянку, – шепнул Кишкин, – может, скорее придешь… Да не заплутайся на Маяковой слани, где повертка на кордон.

– Уж и не знаю, как мне быть… Боязно одному-то. Кабы Матюшка…

– Я вот покажу тебе Матюшку, оборотню! – пригрозил Кишкин. – Лупи во все лопатки…

– А как же, например, Окся?

– Ну тебя к черту вместе и с твоей Оксей…

Когда взошло солнце, оно осветило собравшиеся на Миляевом мысу партии. Они сбились кучками, каждая у своего огонька. Все устали после ночной схватки. Рабочие улеглись спать, а бодрствовали одни хозяева, которым было не до сна. Они зорко следили друг за другом, как слетевшиеся на добычу хищные птицы. Кишкин сидел у своего огня и вполголоса беседовал с Миной Клейменым.

– Так где казенные-то ширпы были? – допытывался он.

– А вон туда, к самой горе…

– И старец там лежал под елочкой?..

– Там… Теперь места-то и не узнаешь. Ужо казенные ширпы разыщем…

– Ну, а как насчет свиньи полагаешь? – уже совсем шепотом спрашивал Кишкин. – Где ее старец-то обозначил?..

– Да прямо он ничего не сказал, а только этак махнул рукою на Мутяшку…

– На Мутяшку?.. И через девицу, говорит, ищите?

– Это он вообще насчет золота…

– Значит, и о свинье тоже, потому как она золотая?..

– Может статься… Болотинка тут есть, за Каленой горой, так не там ли это самое дело вышло.

– Да ведь ты говорил, что мужик в лесу закопал свинью-то?

– Разве говорил? Ну, значит, в лесу…

Окся еще спала, свернувшись клубочком у огонька. Кишкин едва ее разбудил.

– Вставай ты, барышня… Возьму вот орясину, да как примусь тебя обихаживать.

– Отстань!.. – ворчала Окся, толкая Кишкина ногой. – Умереть не дадут…

Кишкину стоило невероятных усилий поднять на ноги эту невежливую девицу. Окся решительно ничего не понимала и глядела на своего мучителя совсем дикими глазами. Кишкин схватил ее за руку и потащил за собой. Мина Клейменый пошел за ними. Никто из партии не слыхал, как они ушли, за исключением Петра Васильича, который притворился спящим. Он вообще держал себя как то странно и во время ночной схватки даже голосу не подал, точно воды в рот набрал. Фотьянский дипломат убедился в одном, что из их предприятия решительно ничего не выйдет. С другой стороны, он не верил ни одному слову Кишкина и, когда тот увел Оксю, потихоньку отправился за ними, чтобы выследить все дело.

– Один, видно, заполучить свинью захотел, – возмущался Петр Васильич, продираясь сквозь чащу. – То-то прохирь: хлебцем вместе, а табачком врозь… Нет, погоди, брат, не на таковских напал.

С другой стороны, его смешило, как Кишкин тащил Оксю по лесу, точно свинью за ухо. А Мина Клейменый привел Кишкина сначала к обвалившимся и заросшим лесом казенным разведкам, потом показал место, где лежал под елкой старец, и наконец повел к Мутяшке.

– Ну, народец!.. – ругался Петр Васильич. – Все один сграбастать хочет…

Ему приходилось делать большие обходы, чтобы не попасть на глаза Шишке, а Мина Клейменый вел все вперед и вперед своим ровным старческим шагом. Петр Васильич быстро утомился и даже вспотел. Наконец Мина остановился на краю круглого болотца, которое выливалось ржавым ручейком в Мутяшку.

– Ну, ищи!.. – толкал Кишкин ничего не понимавшую Оксю. – Ну, чего уперлась-то, как пень?..

– Да я тебе разве собака далась?! – огрызнулась Окся, закрывая широкий рот рукой. – Ищи сам…

– Ах, дура точеная… Добром тебе говорят! – наступал Кишкин, размахивая короткими ручками. – А то у меня, смотри, разговор короткий будет…

Окся неожиданно захохотала прямо в лицо Кишкину, а когда он замахнулся на нее, так толкнула его в грудь, что старик кубарем полетел на траву. Петр Васильич зажал рот, чтобы не расхохотаться во все горло, но в этот момент за его спиной раздался громкий смех. Он оглянулся и остолбенел: за ним стоял Ястребов и хохотал, схватившись руками за живот.

– Ах, дураки, дураки!.. – заливался Ястребов, качая головой. – То-то дураки-то… Друг друга обманывают и друг друга ловят. Ну, не дураки ли вы после этого?..

– А ты проходи своей дорогой, Никита Яковлич, – ответил Петр Васильич с важностью, – дураки мы про себя, а ты, умный, не ввязывайся.