— Могу. Мне и проходить не надо — я сразу на двух сторонах и живу.

— Что там? Расскажи! — взмолилась Дивина. — Я ведь сама не знаю, давно ли тут сижу, может, думаю, на той стороне уже целый век прошел, все умерли, кого я знала, а я и не заметила!

— Там Новый год сегодня.

— Новый год?

— Ну да. Потому я и пришел за сыночком.

— Да уж я чую, кто-то пришел! — раздался от порога еще один голос, и оба собеседника разом обернулись. — Кто-то такой пришел, что его и не зовут, да и дверь перед ним не затворишь! Ну, здравствуй, Князь Волков!

В дверях стоял Лес Праведный — высокий старик, седой, как снег, с длинной белой бородой и ледяными серыми глазами. Лес Праведный всегда был такой же масти, как лес: весной — серо-бурый, голубоглазый, летом — зеленый, осенью — рыжий и желтый, а зимой — белый. Ледяной посох в его руках звонко постукивал по обледенелым ступенькам, с подола и рукавов белой шубы летели легкие снежинки.

— Здравствуй, дядя! — Князь Волков снова встал и поклонился, как младший старшему, но без робости, дружелюбно.

— Не соскучилась тут, внучка? — спросил Лес Праведный, опускаясь на лавку. По теплой избушке полетел свежий морозный дух. — Дай, думаю, проведаю. Ну что, тепло ли тебе?

Старик усмехнулся, и Дивина улыбнулась, потом вздохнула:

— Тепло, батюшка, только скучно. Так хочется на белый свет поглядеть! Даже не знаю, много ли времени прошло. Вот, за все время первый гость у меня.

— Да уж, этот гость одиноким девицам опасен! Недоглядел я! — Лес Праведный усмехнулся, потирая ус, а Князь Волков шутливо обиделся:

— Ну что ты, дядя! Зачем позоришь? Это не я, это братец мой, что огненным змеем летает![54]

— Знаю, знаю, за сыночком пришел. Ладно, не бойся его, внучка, он тебя не обидит. А на что тебе в белый свет? Ты здесь живешь, не старишься, красота твоя девичья не вянет. Хоть сто лет пройдет, а ты все та же будешь, как цветочек лазоревый.

— Я, может, и та же. А... другие?

— Какие — другие? — Лес Праведный наклонил голову и лукаво глянул на нее из-под белых косматых бровей. Эти брови почти занавешивали глаза, так что поймать его взгляд было нельзя, но это и к лучшему. — О ком тебе грустить?

Дивина опустила глаза. Ей хотелось сказать о Ледиче, но она не смела.

— Ты мой указ нарушила, обручилась, — продолжал старик. — Молчи, я знаю почему. Раз слово дала, нарушать его нельзя. Но раз уж ты жениха от смерти спасла, а он тебя не спас — пусть теперь сам сюда за тобой приходит. Тогда, может, и отпущу.

— Но как же он придет за мной, если не знает, где я? Даже если искать будет — только и узнает, что пропала в лесу.

— Вот пусть в лесу и ищет. Вот весна придет...

— А она еще не пришла — весна? — Дивина оглянулась в сторону окошка. Заслонка была отодвинута совсем чуть-чуть, да и снаружи уже почти стемнело, но все же в щель было видно немножко синего зимнего воздуха. — Я все думаю: может, это у меня здесь все тот же день, а у них там уже сто лет прошло...

— Этого не бойся. Пусть у тебя здесь хоть сто лет пойдет, а как захочешь туда вернуться, вернешься в любой день. Захочешь — в тот, из какого ушла...

— Нет, в этот не хочу! — Дивина вспомнила и содрогнулась.

— Ну, в другой можно. Там уже Новый год. Везде угощение нам готово, вот, пойду собирать! — Лес Праведный усмехнулся и взял из сеней огромный, во всю спину, плетеный короб.

— Ты туда пойдешь! — Дивина вскочила и всплеснула руками. — Дедушка, миленький, отец мой родной, возьми и меня! Хоть ненадолго возьми, хоть на один вечерочек!

— Ну, хочешь, возьму! — Лес Праведный рассмеялся, лукаво поглядывая на нее и показывая, что видит все ее мысли. — Только ты не думай: все равно ты теперь моя, захочу — сразу назад верну, как рукавицу за пояс. От меня не сбежишь.

— Как захочешь, так вернешь, только пусти меня хоть на один вечер с людьми погулять. У всех праздник, а я что же, одна тут буду сидеть?

Она посмотрела на Князя Волков, словно просила поддержки; он сделал ей какой-то знак бровями, подмигнул, словно обещал что-то.

— Ну, идем! — Посмеиваясь, Лес Праведный запахнул шубу, и теперь шуба почему-то оказалась уже не белой, а бурой, как у медведя.

Шапка его превратилась в медвежью голову с оскаленной пастью, на руках и на поясе зазвенело множество бубенчиков. Дивина, на ходу заматывая платок на голове, побежала за стариком, уже открывшим дверь и перешагнувшим порог. Казалось, если сейчас же не успеть проскочить вслед за ним в приоткрытые врата, то он уйдет один, а она опять окажется на той же опостылевшей пустой поляне. Дивина даже не заметила, что ее полушубок странно потемнел и потяжелел. Вслед за стариком она выпрыгнула из избушки и сама не видела, что с ней сталось, — но даже медведь, окажись он здесь вечером, от удивления, наверное, сел бы прямо на снег.

Перед новогодними праздниками поиски пришлось прекратить: не такое настало время, когда можно бродить по лесам. Дни сделались такими короткими, что казалось, с утра и не рассветает. Сквозь дневные сумерки отчетливо, хотя и молчаливо, проглядывал иной мир. Наступал солнцеворот, земной мир и мир вечный сближались, чтобы на миг отразиться друг в друге и опять разойтись. Все разъезды прекратились: в такие дни легко заехать прямо на тот свет.

В Ольховне тоже готовились к празднику. Девушки и молодые женщины, поначалу напуганные появлением чужой дружины и сидевшие по домам, теперь снова стали собираться с куделью и рукоделием в подклеть княжеского терема, к жене боярина Далибора. Многие из полотеских кметей тоже ходили на посиделки к ольховским девушкам. Несколько раз приглашали самого Зимобора, и он приходил, но и там, глядя на румяных, немного смущенных присутствием князя девушек, думал о Дивине.

В ночь солнцеворота на площадке святилища разложили огромный костер, помогая новорожденному солнцу одолеть зимнюю тьму. На конце каждой улицы разожгли от его огня другие костры, поменьше. Весь городок теперь был окружен огненными замками, запиравшими путь голодной зимней нечисти и обогревающими предков, которые в эти темные ночи приходят проведать потомков. На каждом крыльце, на каждом окошке стояла в горшках каша из цельного зерна с черемухой, лежали в мисках блины, прикрытые чистыми новыми полотенчиками.