Боррас сверкнул глазами и вновь потупился.

– Что ты напала? Ты сыщик, что ли? – И, не дожидаясь ответа, продолжил: – Не знаю я, кому эти письма…

– Так тут же написано! – поразилась Флана. – Вот, смотри! Князю фон Виллару, барону фон Траубергу, барону фон Дербингу…

– Фон Дербингу? – воскликнул рыжий. Открыл рот. Подумал. Закрыл.

– Ты чего это? Продолжай! – подбодрила его девушка. – Расскажи-ка мне: почему не знал, кому письма? А заодно расскажи, что ты на фон Дербинга так дернулся?

Парень долго мялся, а потом признался шепотом:

– Читать я не умею…

– И только? – Флана от всей души рассмеялась. Вот в чем дело! Чего там стесняться? Половина Сасандры едва-едва может собственное имя накарябать на купчей. Тоже мне – грех. – А про Дербинга что скажешь?

– Его это письма, – вздохнул Боррас.

– Не поняла… У него с головой не в порядке? Сам себе письма пишет!

– Да нет. Письмо, видать, старшему фон Дербингу. А сумка молодого.

– Так ты все-таки спер! – Флана хлопнула ладоши.

– Что ты меня вором бесчестишь все время?! – не выдержал парень. А на глаза его нешуточные слезы навернулись. Флана умела отличать истинную обиду от напускной, наигранной и поняла – не притворяется. Правда не крал.

– Ну, извини… – Она протянула руку и осторожно погладила рыжего по плечу. – Честно, прости… Я не хотела тебя обидеть.

– Ладно. – Боррас улыбнулся через силу. – Я не обиделся.

– А раз не обиделся, расскажи: кто такой фон Дербинг?

– Нет, ты точно из тайного сыска! – Парень уже улыбался. Но сквозь его веселье проскальзывала настороженность. С контрразведкой не шутят.

– Скажешь тоже! Какой из меня сыщик? Просто любопытная. Ты разве не знал, что женщины страшно любопытные? Я теперь не успокоюсь, пока из тебя всю правду о фон Дербинге не вытяну.

Боррас махнул рукой:

– Эх, не хотел говорить… Но придется.

– Придется, придется. Смелее давай!

И он заговорил. Вначале запинаясь, через силу, а потом речь полилась все вольнее и вольнее. Парень рассказал, как служил конюхом в вельсгундском посольстве в Аксамале, как был приставлен послом, господином т’Клессингом, сопровождать в изгнание – точнее, в высылку на далекую родину – молодого фон Дербинга, бывшего школяра из университета. Молодой вельсгундский дворянин оказался замешан в драке в день тезоименитства матушки его императорского величества, да живет он вечно… Драка дурацкая, и место для драки позорное – бордель «Роза»…

– «Роза Аксамалы», – неожиданно для него договорила девушка.

– Ты откуда знаешь? – выпучил глаза Боррас.

– Знаю, – отрезала Флана. – Вельсгундца Гураном зовут?

– Да…

– Где он теперь?

– В Аксамале остался. Мы же поменялись одеждой. Он теперь – я, а я – он…

– Ясно! Собирайся! – Флана вскочила на ноги, проваливаясь в сено по колени. – Теперь мне еще нужнее в столицу!

Если парень и поразился, то постарался сохранить невозмутимое выражение лица. А если сказать честно, он уже устал за сегодняшнее утро удивляться. Еще больше ему надоело выглядеть дурачком в глазах взбалмошной девицы. Такой загадочной и такой красивой…

Он спрыгнул со скирды и, отряхиваясь на ходу от сухих травинок, побежал седлать коней. Надо так надо. По дороге разберемся с причиной.

Услыхав громкий свист, Кулак натянул поводья коня и поднял правую руку.

– Тише!

Кир привычно схватился за меч, заметив краем глаза, что студент, трясущийся в седле, как мешок с дерьмом, вкладывает болт в желобок взведенного арбалета. Ты гляди! Хоть чему-то выучился.

Прочие наемники, уцелевшие после штурма замка ландграфа Медренского, придержали коней, взялись за оружие. Их осталось мало. Меньше десятка. Почти каждый был ранен.

Кулак отделался довольно легко. Глубокий порез на плече – корд графского охранника соскользнул с железной руки кондотьера. Да! Именно с железной руки! Догадка, осенившая Кирсьена в подземелье, оказалась верной. Мудрец позже объяснил новичку, что седобородый предводитель банды лишился десницы давно, еще во время войны в горах Тумана. Больших подробностей Кир не дождался. Что ж, и на том спасибо…

Сам Мудрец с трудом ворочал шеей. Это ему досталось не в бою, а когда Кир, ощутив власть над стихией воды, разбивал запоры их затапливаемой темницы и вытаскивал товарищей наверх. В пылу схватки верзила даже не заметил ущерба, но теперь любое движение головы отзывалось острой болью. Мудрец кряхтел, бурчал что-то под нос о колдунах, которые предела своей силушки не знают, но не сердился. Он вообще старался принимать жизнь, как она есть, без жалоб и возмущений.

Коморнику банды, Почечую, в драке выбили три передних зуба, от чего старик очень страдал. «Энто же надо… энтого… – сокрушался он. – До шедой бороды… энтого… дожить с жубами, и чтоб вот так… И не по пьяне… энтого… а в чештном бою!»

Пустельга изредка трогала пальцем порез на щеке. Шальной болт рванул.

Белый, единственный дроу в отряде, баюкал левую руку. Хорошо, конечно, что левую, но из лука все равно не постреляешь, а ведь это любимое оружие остроухих.

Бучило кряхтел, всякий раз с трудом устраиваясь в седле. Он получил мало того что болезненную, но еще и позорную рану. Когда, преследуя ландграфа, они выламывали входную дверь бергфрида,[10] чужая стрела вонзилась ему пониже спины, прямо в мясистую часть. И самое обидное, что стрела принадлежала не графским стражникам, а кому-то из крестьян повстанческой армии Черного Шипа, в союзе с которыми наемники штурмовали замок. Охотничья, на крупную дичь. Ну и ладно… Зато не срезень, который перебил бы жилу, и не бронебойная, способная пройти навылет.

Кир и Антоло отделались несколькими порезами. Их и ранами можно не считать. Ерунда.

Невредимым остался лишь Клоп – пучеглазый аксамалианец. Вот уж загадка так загадка. Малый вроде бы и не мастер клинка – из всего отряда хуже него с мечом управлялся только Антоло, начавший учебу совсем недавно, и не трус – пробирался в замок через промоину, вместе с пятеркой Мигули (к слову сказать, из всей пятерки только он и уцелел), а в драку лез напористо и зло, не прячась за чужими спинами. Видно, правду про таких говорят – в рубашке родился.

Еще трое наемников остались залечивать раны, воспользовавшись гостеприимством Черного Шипа. Тедальо, которому досталось, кроме двух стрел, пригвоздивших его к воротам, еще и две рубленные раны; Лошка, лишившийся почти всех зубов и языка; тьялец Перьен по кличке Брызг с проткнутым легким. Брать их с собой было сущим безумием – не выдержат дороги верхом, а телега, как ни крути, помеха всему отряду, быстро не поедешь.

Главарь повстанцев сопел, краснел, чесал затылок и бороду. И его можно понять: да, пока вместе били ненавистного ландграфа, сосущего соки из всей округи, наемники могли считаться союзниками крестьян, но что делать, когда Медренский сбежал подземным ходом, замок захвачен, а вчерашние соратники, как по волшебству, превратились в одну из воинских частей армии захватчика? Он, помнится, еще спрашивал у Кулака – не собирается ли тот разрывать договор с генералом Риттельном дель Овиллом? На что кондотьер, сославшись на «Уложение Альберигго»,[11] ответил кратко: «Одна война – один хозяин». И ничего не поделаешь – для уважающих себя наемников это святой закон, что бы ни болтали об их продажности в регулярных частях. Тогда вожак крестьян махнул рукой: мол, чему быть, того не миновать, но предложил оставить раненых. Взял обещание с Кулака, что с ландграфом Медренским тот обязательно расправится.

Услышав просьбу Черного Шипа, наемники только переглянулись. Уж в чем, в чем, а в этом их желания совпадали. Слишком много банда Кулака натерпелась от ландграфа и его людей, слишком много бойцов и преданных товарищей потеряла.

Едва перевязав раны, уцелевшие воины принялись искать следы сбежавшего правителя. И здесь удача улыбнулась им лишь благодаря опытным охотникам, которые в отряде Черного Шипа составляли не меньше трети. Подземный ход заканчивался в глубоком яру в четверти мили[12] от холма, на котором высился замок. Взрытый копытами суглинок ясно указывал – шесть всадников (сам господин граф, загадочный барон Фальм, Джакомо-Череп и еще трое – латники или слуги) направились отсюда на северо-восток.