Поэт Алёна Басилова:
– Когда Овсей Дриз доживал свои последние дни на этой земле, он предупредил: я вас рассмешу, не плачьте. В день похорон через все кладбище на тележке привезли его гроб к могиле, открываем – а это не Овсей, имевший, как известно, благородную внешность пророка Моисея, а какой-то ужасный амбал с квадратным подбородком. Мы кинулись обратно, опять через все кладбище, и дальше – к провожатым этого усопшего. А те даже не заглянули в гроб и нашего Овсея уже почти захоронили!.. Действительно, такой хохот потом стоял!..
– Когда мы вернулись из Америки, – рассказывал брат папы, дядя Валя, – у нас баба Мария тогда совсем еще не говорила по-русски. Мы подружились во дворе с сыном дворничихи Васей. Он был страшным хулиганом и матерщинником, но мы многое имели от этой дружбы. И вдруг из окна: “Вальтер! Лион! На хаузе!..”
Дяде Вале было одиннадцать лет. Он спросил у своей тети:
– Ася! Я умру?
Ася, в ужасе:
– Валя! Ты голодный?
Баба Мария – внуку Андрею:
– Иди жру!
– Не жру, – поправлял он ее, – а жри! Надо говорить: иди жри!
– Не учи меня своим хулиган манер!..
– А свой холодильник американский, – рассказывала баба Мария, – мы продали Льву Кассилю…
Тишков – мне:
– Ты жертва стиля. Не донести свою мысль пытаешься до человека, а соблюсти стиль. Это и в писательстве, и в жизни. Поэтому тебя мало кто может понять, практически никто. Витиеватые интонации, заковыристые слова, намеки, тонкости, и в результате получается эффект, обратный тому, на который ты рассчитываешь!
Яша Аким:
– Всем, кто тебе близок и дорог, позвони и скажи, чтобы слушали Шнитке!..
Старый приятель поведал мне, что уже пять лет как разочаровался в сексе – это принесло ему облегчение и даже радость.
– А ты совсем не изменилась, – он обнял меня на прощание. – Как будто тебе не шестьдесят лет, а… сорок два.
– Ты тоже! – говорю. – Как будто секс тебя не интересует не пять лет, а всего… три.
– А ты слышала историю о том, как я не узнал английскую королеву? – спросил Леонид Бахнов. – Иду вечером по Трафальгарской площади, смотрю, у театра собралась толпа – все взволнованные и чего-то ждут. Оказывается, на премьеру вот-вот прибудет королева. Я тоже остановился и пробрался поближе. Вдруг подъехали черные машины, оттуда появились несколько леди и джентльменов и прошли прямо возле меня – на расстоянии вытянутой руки. Но я не понял, кто из них королева. А спросить постеснялся – они же все англичане, а я человек смешанной национальности…
– Красная площадь прекрасная, красивая, – говорил Резо Габриадзе, – но я вот только сейчас посмел об этом сказать: там не хватает запахов, там должно пахнуть пирожками, ванилью, торговые ряды стоять. Верблюд принес рахат-лукум, так ведь было когда-то – живая жизнь… Там нет запаха и того веселого ярмарочного шума…
На избирательном участке все кашляют, чихают, какие– то старухи сумасшедшие, старики…
Тетка в маске, член избиркома, обращается к девушке:
– Вы в первый раз?
– Да…
– Поздравляю! – Она поднялась, пожала девочке руку, после чего торжественно вытащила из-под стола и вручила ей книгу “Мой дед умер молодым”.
Я говорю Якову Акиму:
– Мальчик у меня совсем большой. Взял деньги, ушел и вернулся с елкой.
– Спасибо, что не пропил, – отозвался Яша.
Писатель Владислав Отрошенко увидел у меня в туалете “Мокшадхарму” из своей библиотеки и вскричал:
– Марина! Это настоящий поступок дзен-буддиста – читать такие книги в отхожем месте!
Свою книгу хокку Отрошенко послал японскому императору. Повесть “Почему великий тамбурмажор ненавидел путешествия” – отправил королю Бутана.
Но ни от кого из них не получил ответа.
Художник Володя Каневский:
– Я в деревне был – хотел пробыть до третьего сентября, а за мной никто не приехал. Тут заморозки ударили, а у меня ни теплых одежд, ничего, дом не приспособлен, уж я утеплялся, утеплялся, потом глюки начались. Там нет электричества, в семь часов как стемнеет, я спать ложусь, проснусь в два ночи и до утра прислушиваюсь. Чуть ветка треснет или звук какой – все чудятся шаги. Серебряную свадьбу один спраздновал. Ну ладно, думаю, заначу что-то ко дню рождения в декабре. Так месяц и прожил…
В революционную пору преобразований над бурлящим собранием Союза писателей вдруг полетела бабочка.
– Боюсь, что это траурница, – сказал Юрий Коваль.
– Может, все-таки шоколадница? – спрашиваю.
– Приглядимся!.. – сказал Коваль и достал из кармана свой красный монокуляр.
Как-то, возвращаясь с гастролей, в аэропорту Шереметьево Резо Габриадзе увидел человека, которому явно была нужна помощь. Реваз Леванович подошел и предложил понести его чемодан. (“Хотя я сам еле иду!” – заметил Резо.) Поддерживая друг друга, обмениваясь лекарствами, они подошли к автобусу.
– А вы, простите, кто? – спросил этот человек.
Резо представился.
– А я – Альфред Шнитке…
Восьмого марта лечу домой из Новосибирска – над Омском, Курганом, Томском и Екатеринбургом, Казанью и Чебоксарами. Неожиданно первый пилот объявляет:
– Хотя за бортом шестьдесят градусов ниже нуля, я вас поздравляю, дорогие женщины, с праздником весны! Желаю, чтобы в вашей душе было постоянное ощущение полета, а в сердце всегда жила любовь…
– Видела в Иудейской пустыне черного козла, – сказала Дина Рубина. – На голове его из рогов была сплетена корона. И когда он взглянул на меня – я тебе клянусь, это было на самом деле, – он ухмыльнулся.
В Малеевке с авоськой, из которой торчали какие-то исписанные бумаги, по тропинке в лес решительно прошагал прозаик С. Мы с моим сеттером Лакки подкрались к нему поближе и увидели, как он развел костер и стал жечь рукопись. Прямо непонятно было – кидаться выхватывать ее из огня или не надо. Хорошо, я вспомнила: когда Жуковский заснул во время чтения трагедии Гоголя и Гоголь бросил ее в камин, Василий Андреевич сказал: “И правильно сделал…” И не стала.
Галя-реаниматолог:
– Если б я все начала снова, я бы в роддом пошла работать, а не в реанимацию…
– А дела какие? – говорит художник Володя Каневский. – Никто ничего не заказывает, ничего не покупает. Обещали две тысячи долларов – дали двести. Кто-то не хочет заплатить, кто-то не может. Один должен был мне большую сумму, всё обещал отдать, а тут его инсульт хватил, он выжил, самочувствие хорошее, но память потерял. Вообще ничего не помнит. Ну, я не жалуюсь, все так и должно быть. Теряешь каждый день кого-нибудь, и сам уже на передовой. Озарений у меня, наверное, не будет, откровений тоже, наверное. Я уже в жизни ничего такого не свершу. Я достиг своего потолка и теперь буду на этом уровне работать. Есть – мне есть что, просто я теперь больше не плачу за квартиру…
“Марина-сан, – пишет мне письмо японская славистка, профессор филологии Яско Танака, – получили наш журнал «Костер» с вашим рассказом? Совсем некогда переводить русскую литературу. Родители мешают жить и работать…”
“Ходили с Женей Мониным на выставку, – рассказывает художник Виктор Чижиков, – и Женя говорит, показывая на картину:
