Однажды Коваль сказал:

– Вот напишу роман и умру.

Написал… и умер.

– Ах вы какие, – горевал Лёня. – Как же так можно говорить? Надо: “Напишу роман и начну второй!” Жил такой писатель, – рассказывал мне Тишков, – у него была норма – пять страниц в день. Если он заканчивал роман на четвертой странице, тут же сочинял новое заглавие и начинал следующий…

Когда мы провожали Коваля, все с такой любовью говорили о нем – если б Юрий Осич услышал, а он, я уверена, слышал, то остался бы очень доволен. Кто-то сказал, что Коваль был велик и прост. Юлий Ким возразил:

– Юра не был великим. Он был м-м-м-мастер, э-э-м-мастер!..

– Когда Юра входил в помещение, – говорил Виктор Чижиков, – ты чувствовал, что вокруг все наполнилось смыслом, и себя ощущал немного не зря живущим на земле…

Его друзья вспоминали наперебой, как с ним легко пилось, что с ним даже как-то особенно елось.

– Как он стоял!..

– Как он сидел!..

– А как он… глотал! – сказал художник Николай Устинов.

Леонид Сергеев, близкий друг Коваля, старался сохранить объективность:

– Юра был противоречив: любитель и знаток природы, а тут же и охотник, и снял вальдшнепа, и того подстрелил, и этого. Он в сумке носил пакет лекарств на все случаи жизни, и тут же лежали водка и сало. В деревне он держал овец! На шашлык! Мало кто об этом знает. Я ему говорю: “Ты будешь жариться на сковородке после смерти”, а Юрка: “Нет, меня Бог любит”.

– Если б инопланетяне прочитали Коваля, они бы прониклись симпатией к землянам, – сказала Дина Рубина.

– Читала в Лондоне лекцию, – сказала Бородицкая, – и приводила Артура Гиваргизова в пример как яркого представителя современной детской литературы.

– А нельзя меня было привезти как живой пример? – спросил Артур.

Журналистка Анна Черняховская некоторое время работала в ЮНЕСКО, занималась инфицированными СПИДом, и ей надо было найти на обложку журнала обаятельного героя, оптимистичного, привлекательного, косая сажень в плечах. Но обязательное условие – у него должен быть СПИД и нетрадиционная ориентация.

С большим трудом в городе Орле ей отыскали именно такого человека.

Он звонит ей и говорит извиняющимся голосом:

– Анна, так все совпадает, но у меня нет СПИДа.

– Поздравляю! Поздравляю!!! – радостно закричала Черняховская.

Писатель Павел Френкель – Яше Акиму:

– А какой у Марины пес?

– Точно не могу сказать, – ответил Яков Лазаревич, – но, когда ему было два года, он руками доставал мне до шеи.

– Мой первый муж, – сказала Люся, – очень заинтересовался твоим письменным столом, все стал хватать и перекладывать бумажки с места на место. Пришлось ему сказать: “Вообще Марина не разрешает нам трогать у нее ничего”. Я испугалась, что он сядет к тебе за стол и начнет записывать в твой блокнот свои мысли!

Серёжка:

– Ой, до чего же мы дошли! Продаем подарки, прячем деньги и в трудный момент для этих людей им их отдаем!

Осенью в нашей избушке в Уваровке кто-то разбил окно, в поисках неизвестно чего перевернул весь дом и утащил две банки смородинового варенья, которое летом наварила Люся.

– Ну и хорошо, – сказал Лев, приехав и оглядев учиненный кавардак. – Хоть чайку попьет с вареньицем, а не водку!

Телефонный звонок, я взяла трубку, и чей-то ужасно знакомый голос мужской попросил Лёню.

– Он в Уваровке.

– А можно ему туда позвонить?

– А кто его спрашивает?

– Слава Полунин.

– …Выдумываете! – говорю я.

– Нет, правда.

– Вы что – настоящий Слава Полунин?

– Да, – говорит он. – Я ему звоню по мобильному, мне дал Юрочка Рост, а никто не подходит.

– Наверное, он вышел в сад… – сказала я.

Слава Полунин звонил из Франции, приглашал Лёню к себе на день рождения – с Луной. И прислал ему “Приглашение к Славе”:

“Дорогой Леонид!

Мы давно знаем о Вас и Вашем проекте, в который мы просто влюблены! И книжка у нас есть ваша «Черный юмор для белых и цветных».

Вот Вам приглашение на праздник «720 ЛУН», и если Вы сможете принять в нем участие вместе с Вашей Луной – мы будем очень рады!”

“Добрый день, Слава! – отвечал ему Лёня. – Очень Вы зажгли меня своим приглашением на лунный праздник, и я прямо сразу рассказал моей Луне о таком удивительном приглашении. Она, конечно, загорелась еще ярче, чем я! Но так вот бывает в жизни, что наши возможности не совпадают с нашими желаниями… Именно в это время у меня очередная гастроль – Луна и водолазы готовятся к поездке в Балаклаву. А уж очень бы хотелось побывать у Вас в гостях. Но в следующий раз! Пришлите Ваш почтовый адрес, я отправлю Вам щепотку лунного света в спичечном коробке.

Обнимаю!

До встречи на Земле, хотя Луна-то вот она, здесь…

Леонид”.

Моя свекровь Раиса Александровна, приехавшая с Урала, кочующая в Москве от одного сына к другому, от второго к третьему, уезжая от младшего Лёни к старшему Валере:

– Вот я вам борщ наварила на пять дней – до моего возвращения.

– А поедешь домой на Урал, – сказал Серёжка, – свари нам борща – на год…

В 90-х годах мы как-то особенно сблизились и подружились с Юрием Вячеславовичем Сотником. Я сделала о нем радиопередачу, в которой он поведал мне о своей судьбе, как работал фотографом и журналистом, сплавлялся по северным рекам, служил кочегаром в бане и даже был золотоискателем…

В то время он был уже стар, почти не выходил из дому, жаловался на плохое самочувствие, но все-таки потихоньку выпивал. Вот я ему рассказала, что познакомилась с армянской ясновидящей и целительницей Алмаст, он заинтересовался, и я привела ее к Сотникам.

Мы устроились на кухне. Алмаст в полной тишине пронизывает Юрия Вячеславовича гипнотическим взглядом. И через некоторое, довольно долгое, время произносит одну-единственную фразу, ужасно насмешившую Сотника.

Она сказала нараспев, войдя в глубочайший контакт с высшими силами:

– Дедушка, не пей!

Радиопередачу о Юрии Сотнике я записала на кассету и собиралась отвезти ее, подарить Юрию Вячеславовичу.

– Да зачем ему это нужно? – недоумевал Седов. – Восемьдесят три года – не надо ему!

– Посмотрим, – говорю, – когда тебе будет восемьдесят три года…

– Я тебе так скажу, Марина, – серьезно произносит Седов, – может, тебе это не понравится, но если я в свои восемьдесят три года попрошу послушать передачу о самом себе – значит, я зря прожил свою жизнь.

8 декабря 1997 года в Доме детской книги на Тверской мы прощались с Юрием Вячеславовичем Сотником.

– Юра мне рассказывал, – говорил поэт Роман Сеф, – как в тридцатые годы выселяли с обжитых земель адыгейцев. А те по профессии были канатоходцы. Тогда они протянули через ущелье канат и говорят: “Вот пройдите – и мы уйдем!..” Так те и вернулись ни с чем… Юрий Вячеславович прошел по канату свою жизнь, – подвел итог Роман Сеф. – Этот путь закончен. Царствие Небесное.

– Он был аристократ, – сказал Яков Аким. – А с общественной точки зрения Юра никогда не пропускал бюро.

Тут вышел какой-то старый художник-неформал:

– Ир, – обратился он к жене Сотника, – тебе будет неприятно вспомнить, мы с Юрой погуляли и выпили немало, много было приключений, но я не могу здесь сейчас о них рассказывать…

Поэт Володя Друк:

– Я иду по Манхэттену и думаю: как хорошо, что меня уже нет.