Битый час мы хранили глубокое молчание, всецело погруженные — так, по крайней мере, показалось бы постороннему наблюдателю — в созерцание причудливых облаков дыма, наполнявшего комнату. Что касается меня, то я думал о двух давних событиях, о которых мы беседовали вначале вечера: это было происшествие на улице Морг и тайна, связанная с убийством Мари Роже. И я невольно был поражен каким-то странным совпадением, когда дверь отворилась и вошел господин Г., префект парижской полиции.

Мы встретили его очень приветливо: хоть многое в нем заслуживало презрения, но человек он был презабавный, к тому же мы не виделись с ним уж несколько лет. Мы сидели в темноте, и Дюпен привстал было, чтобы зажечь лампу, но снова уселся, услышав, что гость пришел посоветоваться с нами — точнее, с моим другом — относительно одного происшествия, наделавшего немало хлопот.

— История эта, вероятно, потребует размышлений, — сказал Дюпен, — и нам, пожалуй, удобнее будет обсуждать ее в темноте.

— Это тоже одна из ваших странностей, — заметил префект, называвший странным все, что превышало его понимание, и потому живший среди бесчисленных «странностей».

— Вот именно, — отвечал Дюпен, предложив гостю трубку и пододвинув ему спокойное кресло.

— Так в чем же теперь дело? — спросил я. — Надеюсь, на сей раз речь идет не об убийстве?

— О нет, ничего подобного. Дело очень простое; я думаю, мы и сами с ним справимся! Но мне показалось, что Дюпену будет интересно узнать подробности: происшествие крайне странное.

— Простое и странное? — спросил Дюпен.

— Ну да, и это еще не все. В том-то и странность, что дело-то уж очень простое, а сбивает с толку.

— Может быть, именно своей простотой оно и сбивает вас с толку? — заметил мой друг.

— Что за вздор! — возразил префект, рассмеявшись.

— Может быть, тайна слишком ясна? — прибавил Дюпен.

— О господи, что за мысль!

— И слишком очевидна?

— Ха-ха-ха! Ха-ха-ха! Хо-хо-хо! — захохотал гость. — Ну, Дюпен, вы меня просто уморите.

— Но что же, наконец, произошло? — спросил я.

— Я вам, пожалуй, расскажу, — отвечал префект; сделав длинную затяжку, он задумчиво выпустил струю дыма и откинулся на спинку кресла. — Расскажу в немногих словах, но должен предупредить: дело требует строжайшей тайны, и я наверняка лишусь места, если выяснится, что я кому-то о нем рассказал.

— Говорите, — предложил я.

— Или не говорите, — заметил Дюпен.

— Так вот: я получил извещение от одного высокопоставленного лица, что из королевских апартаментов похищен крайне важный документ. Похититель установлен. Тут не может быть никаких сомнений: видели, как он взял документ. Известно также, что документ до сих пор остается в его руках.

— Откуда это известно? — спросил Дюпен.

— Это ясно из самой природы документа, — отвечал префект, — и потому, что до сих пор не обнаружились последствия, которые должны обнаружиться, когда документ уйдет из рук вора, то есть когда вор употребит его для той цели, ради которой похитил.

— Нельзя ли немножко яснее? — заметил я.

— Хорошо. Поясню: документ этот дает лицу, владеющему им, власть в той именно области, где эта власть имеет особое значение. — Префект любил дипломатические обороты.

— Я все-таки ничего не понимаю, — заявил Дюпен.

— Не понимаете? Хорошо. Предъявление этого документа третьему лицу — я не стану его называть — затронет честь одной очень высокопоставленной особы. Это дает владельцу документа власть над некоей знатной особой, спокойствие и честь которой, таким образом, подвергаются опасности.

— Но, — заметил я, — ведь эта власть зависит от того, известно ли укравшему документ, что обокраденная им особа знает похитителя? Кто же дерзнул бы…

— Вор, — перебил префект, — министр Д., человек, который способен на все достойное и недостойное. Самый способ похищения так же смел, как и остроумен. Документ, о котором идет речь (если уж говорить откровенно, это письмо), был получен пострадавшей особой в королевском будуаре, где она, находясь в одиночестве, принялась читать его и была захвачена врасплох другой знатной особой — именно той, от которой надлежало скрыть письмо. После неудачной попытки сунуть его в ящик она вынуждена была оставить письмо на столе. Впрочем, оно лежало адресом вверх и могло остаться незамеченным. В эту минуту входит министр Д. Его рысьи глаза мигом замечают конверт, узнают почерк на адресе, видят смущение особы — и тайна угадана. Поговорив о делах, министр с обычной своей торопливостью достает из кармана письмо, очень похожее на то, о котором идет речь, развертывает его, делает вид, что читает, потом кладет на стол рядом с первым и продолжает разговор о государственных делах. Наконец через четверть часа уходит, захватив письмо, адресованное вовсе не ему. Особа, которой принадлежало письмо, заметила этот маневр, но не могла остановить вора в присутствии стоявшего подле нее третьего лица. Министр отретировался, оставив на столе свое письмо — самого пустого содержания.

— Итак, — сказал Дюпен, обращаясь ко мне, — условия именно таковы, какие, по вашему мнению, нужны, чтобы власть одного лица над другим была полной: вору известно, что потерпевший знает, кто вор.

— Да, — подтвердил префект, — и вот уже несколько месяцев, как вор злоупотребляет этой властью для осуществления своих крайне опасных политических целей. Обворованная особа с каждым днем все более убеждается в необходимости получить письмо обратно. Но этого нельзя сделать открыто. В конце концов, доведенная до отчаяния, она поручила все дело мне.

— Полагаю, — заметил Дюпен, скрываясь в клубах дыма, — что более проницательного агента нельзя и желать, нельзя даже вообразить.

— Вы мне льстите, — отозвался префект, — впрочем, возможно, что кое-кто и держится подобного мнения.

— Как вы сами заметили, — сказал я, — письмо, очевидно, все еще в руках министра. Обладание письмом, а не его употребление дает министру власть; когда письмо будет пущено в ход, власть кончится.

— Вот именно, — сказал префект, — я и действовал на основании этого убеждения. Прежде всего я решился обыскать дом министра. Главное затруднение состояло в том, чтобы произвести обыск без его ведома. Меня предупредили, что опасность будет особенно велика в том случае, если он узнает о моих замыслах.

— Но, — сказал я, — вы достаточно au fait[36] в подобного рода делах. Парижская полиция не раз уже успешно проделывала такие штуки.

— О да, оттого-то я и не отчаивался. К тому же и привычки министра были мне на руку. Он сплошь да рядом не ночует дома. Слуг у него мало, спят они далеко от хозяйских комнат; это главным образам неаполитанцы, которых ничего не стоит напоить. Как вам известно, у меня есть ключи, с помощью которых можно отомкнуть любую дверь в Париже. И вот уже в течение трех месяцев я почти каждую ночь самолично обыскиваю особняк Д. Это для меня вопрос чести. Кроме того, говорю вам под секретом, награда назначена огромная. Итак, я искал без устали, пока не убедился, что вор все же хитрее меня. Думаю, что я облазил каждый уголок в доме, каждую щель, в которой могло быть запрятано письмо.

— Но разве нельзя себе представить, — заметил я, — что письмо хоть и находится в руках министра, в чем не может быть сомнения, спрятано вне его квартиры?

— Вряд ли, — сказал Дюпен. — Запутанное положение дел при дворе, а в особенности интриги, в которых замешан Д., требуют, чтобы документ всегда находился под рукой и чтобы им можно было воспользоваться в любую минуту. Это для Д. почти столь же важно, как и само обладание документом.

— Воспользоваться им? — спросил я.

— Вернее говоря, уничтожить его, — отвечал Дюпен.

— Да, — заметил я, — в таком случае письмо, очевидно, в его квартире. При нем оно не может находиться, об этом и говорить нечего.

— Разумеется, — подтвердил префект. — Мои агенты под видом бандитов дважды нападали на него и обыскивали его на моих глазах.