— Ну что ж, дорогая, — весело сказал молодой человек, — даже если это сам сатана, с ним покончено, раз вы о нем рассказали. С ума сходят только в одиночестве. Однако когда же именно вам померещилось, будто вы встретили или услышали вашего косоглазого друга?

— Я слышала смех Джеймса Уэлкина так же ясно, как слышу сейчас ваш голос, — твердо сказала девушка. — Рядом не было никого, потому что я стояла на углу у самой кондитерской и видела сразу обе улицы. Я уже забыла, как он смеется, хотя смех у него такой же странный, как и взгляд. Почти год я совсем о нем не думала. А через несколько секунд пришло первое письмо от Смайса. Честное слово!

— А ваш призрак говорил, или стонал, или что они там делают? — полюбопытствовал Энгюс.

Лаура вздрогнула, но твердо сказала:

— Когда я дочитывала второе письмо Айседора Смайса, где он описывал свои успехи, я услышала голос Уэлкина: «И все-таки вы ему не достанетесь». Он сказал это так отчетливо, словно был тут, рядом. Ужасно, правда? Наверное, я сошла с ума.

— Если бы вы сошли с ума, — сказал молодой человек, — вы бы думали, что находитесь в здравом рассудке. Впрочем, с этим невидимкой и правда что-то нечисто. А так как две головы лучше одной — я же человек деловой, упрямый, — то, право, если вы позволите мне взять свадебный торт с витрины…

Он не договорил — на улице раздался скрежет, и к дверям кондитерской на бешеной скорости подлетел маленький автомобиль. В ту же минуту в магазин ворвался человечек в блестящем цилиндре.

Энгюс, который до сих пор держался весело, чтобы не бередить себе душу, дал разрядку своему напряжению, поспешив из задней комнаты навстречу пришельцу. Одного взгляда было достаточно, чтобы подтвердить жестокую догадку влюбленного. Щеголеватый маленький человечек с дерзкой острой бородкой, умными беспокойными глазками, тонкими нервными пальцами мог быть только тем, чье описание Энгюс сейчас выслушал, — Айседором Смайсом, мастерившим игрушки из кожуры бананов и спичечных коробков; Айседором Смайсом, нажившим миллионы на непьющих дворецких и металлических горничных безупречного поведения. Догадавшись чутьем о притязаниях противника, они смотрели друг на друга с тем особенным выражением холодного великодушия, которое составляет самую суть соперничества.

Мистер Смайс, однако, ни словом не обмолвился о главной причине их вражды. Он выговорил быстро:

— Видела мисс Хоуп эту штуку на витрине?

— На витрине? — повторил удивленный Энгюс.

— Сейчас не время объясняться, — отрывисто бросил маленький миллионер. — Здесь творится что-то непонятное, и надо в этом разобраться.

Он указал лакированной тростью на витрину, недавно опустошенную свадебными приготовлениями Энгюса, и тот с удивлением увидел наклеенную поперек стекла длинную полосу бумаги, которой безусловно не было, когда незадолго перед тем он рассматривал витрину лавки. Последовав за энергичным Смайсом на улицу, он увидел, что на стекле аккуратно наклеено ярда полтора гербовой бумаги, а на ней неровными буквами написано:

— Лаура, — сказал Энгюс, просунув в кондитерскую большую рыжую голову, — вы не сошли с ума.

— Узнаю почерк Уэлкина, — хрипло проговорил Смайс. — Я не видел его уже несколько лет, но он вечно мне надоедает. За последние две недели он пять раз присылал мне угрожающие письма, и я даже не могу выяснить, кто их приносит, разве что сам Уэлкин. Швейцар клянется, что никого не замечал. Теперь этот тип расписывает чуть ли не всю витрину, пока в кондитерской…

— Вот именно, — скромно вставил Энгюс, — пока в кондитерской люди пьют кофе. Что ж, сэр, ценю ваш здравый смысл. Вы правы, надо действовать. Об остальном поговорим после. Минут десять — пятнадцать назад я подходил к витрине, и ручаюсь, никакой бумаги там не было. Значит, он не мог далеко уйти. Однако он и не близко, мы его не догоним. И вообще мы даже не знаем, в какую сторону он пошел. Если хотите послушать моего совета, мистер Смайс, сейчас же свяжитесь с каким-нибудь энергичным сыщиком, лучше всего частным. Я знаю одного на редкость толкового; его контора в пяти минутах езды на машине. Зовут его Фламбо. Он провел несколько бурную молодость, но теперь он безукоризненно честен, и голова у него золотая. Живет он в Хэмстеде, в Лакнаусских Домах.

— Странно, — произнес человечек, поднимая черные брови. — Я сам живу там рядом, в Гималайских Домах. Хотите поехать со мной? Я зайду к себе за этими письмами, а вы сходите за вашим другом-сыщиком.

— Вы очень любезны, — вежливо ответил Энгюс. — Разумеется, чем быстрее мы будем действовать, тем лучше.

В порыве неожиданного великодушия оба церемонно простились с девушкой и вскочили в быстрый маленький автомобиль. Смайс взялся за руль, и, когда они завернули за угол, Энгюс улыбнулся, увидев гигантскую рекламу «Безмолвной прислуги Смайса»: огромная железная кукла без головы несла кастрюлю, а под нею красовалась подпись: «Кухарка, которая никогда не сердится».

— Я и сам пользуюсь их услугами, — сказал, смеясь, чернобородый человечек. — Отчасти для рекламы, отчасти ради удобства. По правде говоря, мои большие заводные куклы и в самом деле приносят уголь, кларет и расписание поездов гораздо проворнее любого живого слуги. Надо только знать, какую нажать кнопку. Но, между нами говоря, и у них есть недостатки.

— Вот как! — сказал Энгюс. — Значит, они не все могут?

— Да, — спокойно отвечал Смайс. — Они не могут сказать, кто доставляет мне угрожающие письма.

Автомобиль Смайса был такой же маленький и юркий, как и его хозяин; собственно говоря, хозяин сам его смастерил. Смайс был помешан на рекламе, но, во всяком случае, он верил в свои изделия. Пока, срезая повороты, Смайс и Энгюс мчались по белой ленте дороги в неживом, но ярком свете раннего вечера, автомобиль словно становился все меньше и невесомее. Скоро дорога стала еще извилистей и круче — они поднимались по спирали, как современные мистики. Дорога шла вверх, в ту часть Лондона, которая расположена так же высоко, хотя и не так живописно, как Эдинбург. Уступы поднимались над уступами, а над ними, в золотых лучах заката, возвышалось огромное, как пирамида, здание, которое и было целью их поездки. Когда они завернули за угол и въехали на изогнутую полукругом улочку, застроенную с одной стороны, все изменилось так резко, словно перед ними внезапно распахнули окно. Они очутились у подножия многоэтажной громады, возвышающейся над Лондоном, над зеленоватым морем кровель. Напротив, по другую сторону усыпанной гравием дуги, тянулся заросший кустарником скверик, похожий не столько на сад, сколько на зеленую стену или живую изгородь. Немного ниже блестела полоска воды, бежавшей по каналу, который наподобие рва окружал эту крепость. Машина пронеслась мимо расположившегося на углу продавца каштанов, а в другом конце дуги Энгюс различил синюю фигуру полисмена, медленно расхаживавшего взад и вперед. Больше никого не было здесь, на тихой окраине, и Энгюсу показалось, что эти двое олицетворяют безмолвную поэзию Лондона. У него вдруг возникло такое чувство, словно они — персонажи какого-то рассказа.

Автомобильчик пулей подлетел к дому и, как бомбу, выбросил на улицу своего хозяина. Смайс тут же принялся расспрашивать рослого раззолоченного посыльного и низенького швейцара в жилете, не разыскивал ли кто-нибудь его. Те заверили, что с минуты, когда он в последний раз их расспрашивал, мимо них никто не проходил, после чего Смайс и слегка озадаченный Энгюс ракетой взлетели в лифте на верхний этаж.

— Зайдите на минутку, — сказал запыхавшийся Смайс. — Я хочу показать вам письма Уэлкина. А потом можете сбегать за вашим другом.

Он нажал спрятанную в косяке кнопку, и дверь сама отворилась.

Дверь вела в длинную просторную переднюю, уставленную большими человекообразными автоматами, стоявшими вдоль обеих стен, словно портновские манекены. Как у манекенов, у них не было голов; как у манекенов, у них были чрезмерно широкие плечи и выпуклая грудь, а в остальном они напоминали человека не больше, чем любой автомат высотою в человеческий рост. Вместо рук у них было по два больших крюка, а чтобы удобнее было различать, их окрасили в зеленый, ярко-красный и черный цвет. Во всех прочих отношениях они были просто автоматы и вряд ли могли привлечь внимание. По крайней мере, в ту минуту никто на них и не взглянул, — между двумя рядами механических слуг лежало нечто более интересное, чем все машины на свете, вместе взятые. Это был обрывок белой бумаги, исписанный красными чернилами, и, едва успела распахнуться дверь, как проворный изобретатель схватил его. Ни слова не говоря, он передал бумагу Энгюсу. Красные чернила не успели еще высохнуть. Записка гласила: «Если вы сегодня были у нее, я убью вас».