Евсеич, повысив голос, что-то сварливо сказал матросику, и это привело ее в себя. Рулевой довернул штурвал, подходя ближе к правому берегу. С правого борта вдалеке проплывали, почти невидимые, подъемные краны Архангельского порта. «Самсон», пропуская стоявшие ночь на рейде океанские суда, прижимался к берегу, пропуская их к причалам. Лада вспомнила слова Евсеича про «гуляющие песчаные гряды», но только открыла рот, как старик сам успокоил ее.

– Нам-то можно и под берегом ходить, хоть и волна там короткая, противная, а у них, – он показал на проплывающие мимо корабли, – осадка – ого-го. Ладно, я пойду в машину схожу – в море выйдем, надо будет ходу добавить, а Михеич жаловался, что сальники текут. Посмотрю, как у него дела, – он пошел было к выходу, но вернулся, – ты, если на палубу пойдешь, вот, бушлат одень, почище какой выбери. Уж больно у тебя одежа к морю не приспособлена.

Он вышел из рубки и застучал тяжелыми ботинками, спускаясь по трапу. Матросик замер возле рулевого колеса, изредка, со щелчком, доворачивая его. До берега оставалось, как прикинула Лада, метров триста, когда он завращал штурвал, выходя на прежний курс. Волна ударила корабль в борт, чай плеснулся из кружки на палубу, Лада ойкнула.

– Это только начало, – мельком оглянувшись, сказал парнишка, – вот, когда из Двинской губы выйдем, вот тогда начнет болтать.

– А вы давно плаваете?

– Третий год, – солидно ответил рулевой, – только моряки не плавают по морю, а ходят. Плавает знаете что?

– Что?

– Э-э…, – замялся парень, – в общем, ходят моряки.

Лада допила чай, поднялась со стула и, поставив кружку на рундук, встала рядом с матросом. Тот покосился на нее, словно ожидая подвоха.

– Вас ведь Вениамином зовут? – спросила Лада.

– Да, – коротко ответил тот, – только мне не нравится, когда полным именем называют.

– Почему?

– Евсеич, когда рассердится, Витамином обзывает. Похоже ведь, да?

– Совсем не похоже, – покачала головой Лада. – А сколько вам лет?

– Уже восемнадцать, – солидно пробасил Вениамин.

– И уже три года плаваете…, простите, ходите по морю? А Никита Евсеевич?

– Он лет сорок, наверное.

Палуба покачивалась под ногами, нос корабля, вздымаясь на встречных волнах, падал вниз, поднимая фонтаны брызг. Ладе было тепло и уютно. Она вспомнила, как мечтала в детстве о далеких морях, о фрегатах, летящих над волнами под облаком парусов. Она даже закрыла глаза, представляя себя плывущей на флибустьерском судне навстречу буре…

Вздохнув, она открыла глаза. Если бы еще здесь не так пахло рыбой.

Берег уходил вдаль. Кривокрасов выплюнул папиросу, затоптал ее и полез в карман шинели.

– Это вас Евсеич не видит, товарищ сержант, – сказал Назаров, кивнув на окурок, – он бы целую лекцию закатил о том, что сорить на палубе имеет право лишь капитан. Потому, как матросам он – царь и бог, а значит за ним они убирать обязаны.

– Виноват, – пробормотал Кривокрасов. Подобрав с палубы окурок, он бросил его за борт, – про царя и бога я уже слышал. Мне приказано передать вам пакет, товарищ лейтенант. Вот, пожалуйста.

Назаров, сломав сургучную печать, вытащил письмо. Михаил отошел в сторону, чтобы не мешать ему.

– Ну, что, – сказал Назаров, пряча письмо в конверт, а конверт в карман, – поступаете в мое распоряжение, товарищ сержант. Правда, с некоторыми оговорками. Если хотите, могу дать почитать.

– Не обязательно. Скажите своими словами.

– Вы освобождаетесь от караулов, да и, в общем, вообще от несения службы. Задача у вас одна – обеспечить безопасность Лады Алексеевны Белозерской.

– Чем я и занимался, – проворчал сержант, – а какие задачи у товарища старшего инспектора?

– Он будет в лагере моим заместителем.

– Не знаю, где вы служили раньше, товарищ лейтенант, но явно не в охране лагерей. Боюсь, вам с ним без конфликтов не обойтись. Уж очень он специфически понимает свою должность, судя по его рассказам.

– Он ее будет понимать так, как прикажу я, – сухо сказал Назаров. – Что за проблемы были у вас в дороге? Со старшим инспектором?

– С ним я управился, – усмехнулся Кривокрасов, – проблемы другого рода.

Не торопясь, вспоминая каждую подробность, он рассказал о ночном нападении в поезде. Нахмурясь, Назаров слушал, опустив голову. Между бровей пролегла складка. Когда Михаил закончил рассказ, он внимательно посмотрел на него.

– Вы ведь тоже не из Главного Управления Лагерей, так?

– Нет. Полтора года работал в третьем отделе НКГБ. Это обыски, аресты, наружка, установление, а до этого девять лет в МУРе.

– Однако! – Назаров приподнял бровь, – как же вас угораздило?

– А-а, – Кривокрасов махнул рукой, – отправили на усиление. Начальник отдела особо тяжких бился – отдавать не хотел, но пришлось. С ГБ не поспоришь.

– Н-да, – протянул Назаров, – судьба играет человеком. Закуривайте, – он открыл пачку «Казбека». – А вы угадали, я тоже по другой части работал. Слушай, Михаил, давай на «ты»? – неожиданно предложил он, протягивая руку.

– Согласен, – улыбнулся Кривокрасов, пожимая крепкую ладонь.

– Ну, и отлично. Да, а числился я за первым управлением. Впрочем, когда начинал, назывался он ИНО ГУГБ НКВД СССР. Сразу и не выговоришь.

– Постой, – Кривокрасов прищурился, вспоминая, – первое управление? Разведка за границей? А теперь в ГУЛАГЕ? Ну, вы…, ты попал, лейтенант. Это оттуда? – Михаил указал на шрам над бровью.

– Оттуда. Осколком под Гвадалахарой зацепило.

– Так ты в Испании был? Вот это да! Обязательно расскажешь.

– Расскажу.

Не торопясь двигаясь, они дошли до носа корабля. Холодный ветер, с запахом соли, рыбы и водорослей, норовил забраться под одежду. Кривокрасов поднял воротник шинели, повернулся спиной к ветру.

– А как тебе твоя подопечная? – спросил Назаров.

Михаил пожал плечами. Что он мог рассказать о Белозерской. Да, практически, ничего, хоть и производил тот злосчастный арест и конвоировал ее на всем пути от Москвы до Архангельска.

– Странная девушка, но, по-моему, неплохая, – сказал он.

– Чем же странная?

– Ну, например, говорит, что предвидела свой арест. Буквально, во сне видела. Даже знала мое имя-отчество.

Назаров хмыкнул, посмотрел вдаль, где серые волны смыкались с облаками.

– Это еще ничего, – сказал он задумчиво. – Это ты так говоришь, пока в лагере не побывал.

Корабль сменил курс, пошел вдоль низкого, поросшего соснами берега. Мимо прошел танкер, глубоко сидящий в воде, еще два крупных судна, протащился буксир, выбрасывая в воздух клубы черного дыма. Волнение усилилось, брызги летели через борт, ветер относил их в лицо, чайки жалобно кричали, кружась над головой. «Будто плачут», – подумал Кривокрасов. Смотреть, кроме волн, было не на что и они, не сговариваясь, пошли в рубку. Кривокрасов шел первым, открыл дверь и вытаращил глаза: Лада Белозерская стояла у штурвала, а парнишка в ватнике, прижав руку козырьком к глазам, командовал ей.

– Два румба вправо. Так держать. Прямо по курсу пиратская бригантина, на абордаж, орлы!

– Есть капитан, – откликнулась девушка, увидела вошедших Назарова с Кривокрасовым и, рассмеявшись, тронула ладонью рулевого, – Веня, нас самих на абордаж взяли.

Смутившись так, что покраснели уши, парень перехватил у нее штурвал, проверил по компасу курс и стал напряженно вглядываться вперед, хотя смотреть, особо, было не на что.

– Ой, вы только Никите Евсеевичу не говорите, – попросила Лада.

– Не скажем, – усмехнулся Назаров, – а где он.

– В машинное отделение пошел, – ответил рулевой.

– Ну, пойдем и мы, поищем капитана. Вы с нами, Лада Алексеевна?

– Да. Пока, Веня, не скучай.

– Нам скучать некогда, – солидно ответил паренек, – мне еще три склянки стоять до смены.

Выходя из рубки, Лада увидел судовой колокол, и протянула руку к нему.

– Смотрите, колокольчик!