– Как думаешь, к утру доберемся? – спросил Шепард.

От Ретвуда до Милденхолла было миль пятнадцать. Соммерс пожал плечами.

– Добраться то доберемся, – проворчал он, – ты молись, чтобы с утра полетов не было.

– А куда летать-то? – беззаботно отозвался Том, – в Норвегии нам под зад дали, над Германией днем не очень-то полетаешь. Придем, завалимся, через неделю у меня отпуск. Эмили донимает: когда приедешь, да когда приедешь? Может, жениться, а?

– Дурацкое дело не хитрое. Ты только не забудь, что, бегая по чужим женам, ты портишь чужую жизнь, а женившись угробишь жизнь собственную.

– Надо будет при случае довести до миссис Соммерс твою точку зрения, – хохотнул Шепард.

– А то она не знает. Слушай, не беги так. Все равно раньше шести часов не дойдем.

Том сбавил скорость, пошел рядом. Дорога была пустынна, чуть впереди, в стороне, показалась спящая деревушка.

Питер Соммерс летал на бомбардировщиках с начала войны, и до этого пять лет служил в авиации. Шепард пришел к ним в экипаж, на «Велингтон», только три месяца назад, когда Келли, прежний стрелок, был ранен в лицо осколками зенитного снаряда и ослеп на один глаз. Отличительными признаками нового стрелка были рыжие волосы, улыбка до ушей и неисправимый оптимизм. Самуэл Хорнер, командир экипажа, приняв от Шепарда рапорт о прибытии для дальнейшего прохождения службы, отвел Соммерса в сторону и предупредил, что с этого момента тот несет личную ответственность за «мальчишку». Как вскоре выяснилось, Шепард, помимо оптимизма, обладал исключительной драчливостью. Излечить его не смогли ни внушения командира, ни гауптвхта, ни просьбы Соммерса. Кулаки у Питера чесались постоянно, а больше, чем подраться, он любил только свои пулеметы, прикрывающие заднюю полусферу «Велингтона». На учебных стрельбах Шепард он показал такие результаты, что коммандер Пирс, завершая разбор учений, заметил, что некоторым повезло родиться «с серебряной ложкой во рту», а капрал Шепард появился из чрева, видимо, с пулеметом «браунинг» наперевес. За те семь вылетов, что они совершили с новым стрелком, на его счету уже было два сбитых самолета противника: ночной истребитель, который опознать не удалось, и Bf-109, вывалившийся на них из-за туч, когда они возвращались с бесплодных поисков тяжелого немецкого крейсера «Шарнхорст» в норвежских фьордах. Только за этот уникальный талант Питеру и прощали частые стычки во время увольнительных.

Достав пачку сигарет, Шепард вытряс пару, поймал одну губами и протянул пачку Соммерсу. Питер чиркнул зажигалкой, прикрыл огонек, поднося его к сигарете стрелка.

– Выпить хочешь? – спросил он.

– Можно. А где взять?

– Есть такие люди, которые сначала думают о будущем, а после уже смотрят, кому в рыло дать, – сказал Соммерс, доставая фляжку.

Сделав глоток, он почувствовал прилив сил и передал флягу Шепарду. Тот приложился, зашипев от боли в разбитых губах.

Настроение понемногу улучшилось. Чтобы скоротать дорогу, Соммерс стал вспоминать начало войны. Шепард, всегда с благодарностью слушавший летные байки, даже рот раскрыл, боясь пропустить хоть слово.

– Сейчас что, сейчас делай, что хочешь, – говорил Соммерс, – а вот раньше, бывало, пока не уткнешься носом в цель – не дай тебе бог бомбы сбросить. Во избежании потерь среди гражданского населения. Помню, в сентябре тридцать девятого пошли на Брюнсбюттель – разведка донесла, что там то ли линкоры, то ли крейсера немецкие. А стояли они в гавани. Погода черт те что. Двое наших прорвались, так им даже бомбы сбросить не дали. Просто в куски разнесли, а остальные даже и не приблизились. Днем летали, представляешь? Почти без прикрытия. Только на обратном пути «харрикейны» встречали. Тех, кто остался, естественно. Но самое поганое дело было под Рождество. Слышал, небось? Две дюжины – двадцать четыре «Велингтона» из трех эскадронов: девятого, тридцать седьмого и нашего, сто сорок девятого, пошли на Шиллинг Роуд и Вильгельмсхафен. Хотели подойти с двух сторон, но нас встретили стодесятые еще над Гельголандом. Две машины сгорели сразу, остальные, вроде, прорвались. Но оказалось, Bf-110 просто отвалили, чтобы не попасть под свои зенитки. Там был ад! Мы шли почти над водой, в нас не стреляли только что из рогаток. Я уже радистом летал, сижу в турели, в носу, так кажется, будто все пули в меня, все снаряды. Я кричу: Сэм, отворачивай, а он как закаменел. Линн – тот вообще полоумный. Прилип к прицелу и ничего вокруг не видит. А кругом «Велингтоны в море рушатся… Одни, второй, вот еще один взорвался. Сбросили мы бомбы, это нас и спасло: самолет подскочил, Сэм дал крен вправо, потом влево. Все, вроде, зенитки позади, а тут опять „мессершмидты“. Справа, с моря и сверху. Сэм прижал машину к земле – траву бреем. Слышу, Келли из хвостовой турели длинными лупит, аж пулеметы заходятся, а мне и стрелять некуда – трава да кусты перед глазами мелькают. Вышли мы прямиком к Голландской границе. Немцы отвалили, огляделись мы – слева еще кто-то ползет, из правого двигателя дым, кусок киля как бритвой срезало. Ну, кое-как развернулись мы, крюк заложили на пределе дальности, так все равно достали нас – пара „свободных охотников“. Но тут уж мы в облака нырнули, а вышли аж над Портсмутом. Едва горючего до базы хватило. Тринадцать машин потеряли, тринадцать экипажей, черт возьми!

– С ума сойти, – восторженно воскликнул Шепард. Забежав с другой стороны, споткнулся, и заглянул Соммерсу в лицо, – слушай, а на Рур ты летал?

– Было дело. Тоже не сахар. Поначалу было легко: ночью летали, бомбили по площадям. Там же сплошные заводы, промахнуться сложно. А потом немцы организовали систему прожекторных полей. Считай от Мюстера к западу сплошная полоса света. Там даже не сотни, наверное, а тысячи прожекторов стояли. Правда, оставили не прикрытые сектора. Для нас специально. А там стодесятые поджидали. У них на ночных истребителях есть теплопеленгаторы и на короткой дистанции ты как на ладони. Помнишь ТТХ Bf-110? Две двадцатимиллиметровые пушки и четыре пулемета впереди. У него такой курсовой залп, что если попадет – все! Самолет в щепки разлетается. Сам видел. Наши из береговой обороны летчика со сбитого «свободного охотника» подобрали. Как раз со стодесятого «мессершмидта». Так он рассказывал, что когда дает залп, впечатление, будто машина, как на тормозах встает. Так, что если увидишь гада двухкилевого на хвосте нашего «железного герцога», бей, пока стволы не заклинит, или патроны не кончатся. И не вздумай промазать.

– Да мне бы только увидеть, – мечтательно сказал Шепард.

Луна постепенно догоняла их, заходила сбоку, стараясь заглянуть в лицо. По сторонам потянулась вересковая пустошь. Звездное небо медленно поворачивалось вокруг Полярной звезды. Шепард вздохнул полной грудью.

– А знаешь, я люблю ночные полеты. Особенно, если погода как сегодня. Видимость – миллион на миллион, море где-то там, под ногами, далеко, даже если шторм, все равно спокойным кажется. А над головой звезды. Такие огромные, что просто хочется хватать их и набивать карманы.

Соммерс усмехнулся.

– А зачем тебе звезды в карманах?

– Эмили отвезу. Обрадуется, наверное, а? – Шепард снова заглянул Соммерсу в лицо: не будет ли смеяться?

– А моей крошке звезды без надобности, – сказал тот, – ей ребенка подавай. Пристала, как репей.

– Ну, а ты?

– А что я. Если женщина что-то решила, лучше не спорить. Да и пора уже – десять лет женаты. Так, что к зиме ожидается пополнение экипажа.

– Ну что ж, поздравляю.

– Спасибо. Ты только пока не трепись. Линда сглазить боится, даже теще не сказала.

– А как назвать…

– Погоди, – Соммерс придержал его за плечо, – машина навстречу, видишь?

– Ага. Прячемся?

Соммерс подумал, потом кивнул и потащил Шепарда с дороги. Они едва успели плюхнуться в вереск, как старенький паккард протарахтел мимо.

– Видал? – спросил Соммерс, – машина командира дивизиона. Не иначе из Ретфорда позвонили, поехал разбираться. Не видел, многих наших взяли?