Прошло уже несколько часов с тех пор, как погибли Пустельга и Камачо. Время тянулось тягостно и мучительно. Разговаривать больше не хотелось, к тому же американцы и Стеценко демонстративно старались не замечать друг друга.

– Тихо! – вдруг встрепенулся Андрей. – Слышите?

Да, я тоже обратил внимание: гвалт и возня за стеной вдруг усилились, затем начали удаляться, пока не смолкли совсем.

– Ушли или хитрят? – быстро поинтересовался Стеценко.

– Кто же их знает… – с сомнением проговорил я.

Я подошел к двери, приложил ухо к железному люку.

Ничего.

Бюреры – хреновые охотники, они не умеют таиться и выжидать, их всегда выдает негромкое бормотание, хихиканье и постоянная беготня. И если рядом ничего не слышно, то можно быть уверенным, что их рядом и нет. Впрочем, сегодня нельзя быть уверенным абсолютно ни в чем.

– Их мог прогнать выброс, – сказал я. – Видали, какой мощный был? Какие-нибудь излучения или инфразвук.

– И что? Попробуем выглянуть наружу?

Я окинул взглядом остатки своей команды. Американцы внимательно смотрели на меня. Стеценко смотрел на дверь.

– Здесь нам все равно верная смерть, – произнес я. – Прорываться надо по-любому. И лучше всего это делать, пока бюреров в окрестностях немного.

– Ясное дело, – отозвался Стеценко.

– Андрей, откручивай затвор, – распорядился я. – Нежно. Я выгляну наружу. По первому же знаку закрывай дверь ко всем чертям.

Стеценко уселся за пульт у дверей и отключил запирающую электронику. Вакуум-затвор дрогнул и слегка подался. Мы сделали небольшую паузу, но радостного верещания карликов снаружи так и не донеслось. Некоторое время я напряженно вслушивался в тишину, затем подал знак Галлахеру и Донахью откручивать затворный штурвал.

Вакуум-затвор дрогнул и пополз в сторону.

На всякий случай я сначала сунул в образовавшуюся щель ствол автомата. Никто не попытался вырвать его у меня из рук. Тогда я убрал автомат и высунул в коридор голову, быстро покрутил ею по сторонам. Похоже, карликов поблизости действительно не было. Противоположная стена была заляпана мутной кровью и брызгами мозгов. Трупов бюреров в коридоре не оказалось – собратья забрали их с собой либо сожрали на месте. Не в их привычках бросать столько дармового мяса.

Держа оружие наготове, я осторожно протиснулся в щель, прижался спиной к стене, стараясь периферическим зрением удерживать одновременно оба конца коридора. В коридоре было тихо, не угадывалось ни малейшего шевеления. И ладушки!

– Быстро! – зашипел я. – Скорее, пока они не вернулись!

Стеценко и Галлахер выскочили из бетонного склепа как ошпаренные. Донахью высунул голову наружу и зашептал:

– Хемуль, я не могу оставить Альваро здесь! Его надо похоронить по-христиански!

– Слушай, сейчас нас тут всех похоронят! – вполголоса зарычал я. – Мартин, я все понимаю, но сейчас не время сопли размазывать!

Донахью сдался. Он, похоже, и сам понимал, что хватил лишнего, и выступил только для очистки собственной совести. Типа сделал все, что мог, но не сумел преодолеть обстоятельств. Для американцев такие психологические трюки почему-то очень важны.

Я повел остатки своей группы к другому выходу из катакомб – через тот, что засыпал Акулья Пасть, мы, разумеется, выйти уже не могли. Осторожно, перебежками, останавливаясь возле каждого дверного проема или перпендикулярного коридора, внимательно прислушиваясь, стараясь не выдать себя ни малейшим звуком, мы понемногу приближались к свободе. Бюреры словно разом провалились в преисподнюю. Я не мог поверить, я боялся поверить себе, что путь наверх открыт.

Правильно боялся. Луч моего фонаря внезапно уперся в наклонную стену из кусков бетона, грунта и песка, намертво перегородившую тоннель. От последнего, особо мощного выброса просела почва, и в некоторых местах не выдержали даже мощные перекрытия бункера.

– Назад, – мрачно скомандовал я.

Мы вернулись к перекрестку и двинулись по перпендикулярному тоннелю. И через некоторое время снова уткнулись в свежую осыпь.

Знакомая волна удушья начала подниматься из глубины груди. Не имело значения, что лабиринт тоннелей был довольно обширным и просторным – похоже, мы оказались замурованы в нем заживо. Клаустрофобия снова стучалась в сознание.

Мотнув головой, я повел команду в обход. Тут столько коридоров, должен же быть хоть один выход на поверхность, засыпанный хотя бы наполовину… Я нервничал все сильнее и сильнее: мы все больше углублялись на незнакомую мне территорию, а карта катакомб осталась на компьютере Камачо, который утащили с собой карлики-клептоманы. Мы вполне могли заблудиться здесь и составить компанию безумному военному сталкеру.

Перед очередным тоннелем я помедлил. Нет, не туда. Черная пасть этого коридора слегка пугала меня, чего я не ощущал в других тоннелях. Значит, мы туда не пойдем. Все просто. Ощущение опасности в Зоне – чувство почти физическое и безошибочное – после нескольких ходок начинает работать как часы. Лучше ему доверять.

Я увел свою группу влево.

Однако через четверть часа поисков я убедился, что другого пути нет. Все прочие тоннели либо оказались завалены грунтом, либо обрывались тупиками и лабораторными помещениями. Несколько раз мы наткнулись на брошенные стоянки бюреров, большие комнаты, заваленные всяким мусором. Дышать в них не представлялось возможным – на полу по колено было засохшего дерьма. Наверное, именно поэтому общины карликов все время кочуют табором по катакомбам, периодически меняя места стоянок.

Снова остановившись перед пугающим коридором, я начал тщательно прислушиваться к тишине.

– Что, плохо? – поинтересовался Донахью.

– Тс-с-с! – оборвал я его.

Интересно, тот едва различимый шум впереди действительно похож на бормотание бюреров или это уже нервное?

Я снова перевел взгляд на Мартина:

– Плохо – это не то слово. Боюсь, там, впереди, – гнездо бюреров. Но у нас другой дороги нет. Запомните: первыми ни в коем случае не стрелять! Только при нападении. Если взрослых дома нет, у нас есть шанс проскочить без ущерба…

Мы медленно и осторожно двинулись вперед.

Мои опасения подтвердились самым блестящим образом. Бормотание усиливалось по мере того, как мы приближались к концу коридора. Помещение, которым заканчивался коридор, было сквозным, это я помнил, приблизительно восстановив в голове карту. Но нам еще следовало как-то его миновать.

Я быстро окинул взглядом открывшийся перед нами зал. Это действительно было гнездо. Вдоль стен, в ворохах грязного тряпья и скомканной бумаги, сидели женщины-карлики с омерзительными голыми младенцами на руках, злобно сверкали на нас глазами, непрестанно что-то бормоча – то ли переговариваясь, то ли просто по привычке. Некоторые что-то жевали – похоже, трупы расстрелянных мной бюрерских мужиков пришлись кстати. Детеныши постарше возились и кувыркались прямо среди мусора на полу. Воняло здесь, как в хлеву.

Посреди помещения у бюреров был установлен переносной алтарь, вокруг которого в завораживающем и живописном беспорядке были разложены различные предметы: старая покрышка от колеса, пара проржавевших до основания автоматов, кислородный баллон, перевязанные шпагатом пачки бумаг, уже почти превратившиеся в труху, армейский ботинок, какой-то выпотрошенный до основания научный прибор. Эти и многие другие вещи были расположены по своим местам любовно и точно, словно расставленные рукой художника-авангардиста, их цепочки завивались спиралями вокруг алтаря и снова распадались на отдельные ручейки.

Похоже, все боеспособные бюреры внезапно покинули тоннели, срочно отправившись куда-то по приказу Хозяев. Нашлось, видимо, какое-то более важное задание, чем выколупывать нас из крепости. В гнезде остались только самки и детеныши, ментальная сила которых была сравнительно невелика.

И еще, что мне совсем не понравилось, – раненые.

Около десятка карликов, подстреленных нами в тоннелях, лежали в углу на полу. У некоторых были раздроблены конечности, одному пуля пробила голову. Завидев нас, они зашевелились, начали свирепо скалиться, бормоча что-то неразборчивое. Стеценко инстинктивно вздернул автомат.