– Тогда вы, действительно, ошиблись, – с сожалением сообщила неизвестная, потом запнулась – и вдруг спросила со смешком: – Леш, ты?..

– О Господи!.. – Алексей узнал наконец голос Милы. – Имидж, что ли, меняешь?

– Нет, просто завязала с диспетчерством, – сказала она. – А ты зайти хотел?..

– Вообще-то, да… А что, нельзя?

– Можно, только позже. В полвторого, ладно? И только на полчаса, а то у меня тут несколько визитов сразу…

– Каких визитов? – немного ошалев, спросил Алексей. В голову тут же полезли нехорошие мысли.

– Н-ну… Газета-то – вышла… Все как с ума посходили. Не знают: уезжать, не уезжать… И все – ко мне за советом. Ну так ждать тебя?

– Н-нет… – выдавил он. – В полвторого не получится. Я лучше как-нибудь потом перезвоню, ага?..

– Ну, давай, – сказала она – и пошли короткие гудки.

Положив в свою очередь трубку, Алексей еще секунд пять стоял столбом и пытался переварить услышанное. Та-ак… Стало быть, всполошившиеся новые русские или, как их еще принято называть, «новораши» уже сейчас ломятся на прием к экстрасенсу… К пророчице… блин!..

Спохватившись, он вежливо поблагодарил седобрового, но тот, утратив внезапно приветливость, лишь мотнул в ответ головой и что-то сердито буркнул. Видимо, Колодников испортил ему настроение своим телефонным разговором, и впрямь содержавшим слишком много жульнических слов: фирма, имидж, визиты…

Выйдя из железной калитки, Алексей тоскливо прищурился и огляделся. Ну и куда теперь?.. Опять к ментам – вызволять трудовую?.. Нет, не сегодня… Как-нибудь потом…

А что если взять да заглянуть к Чернолептовым? Вдруг они на этот раз дома…

В трезвом виде Кирюша Чернолептов совершенно не походил на себя пьяного. Под хмельком это был сумасброд, озорник, живчик, однако стоило ему на пару дней завязать со спиртным, как возникал абсолютно другой человек: суровый, задумчивый, то и дело впадающий в оцепенение и вдобавок сомневающийся во всем, что ему самому недавно представлялось бесспорным. К сожалению, двойственность эта отражалась и на его работах: запросто можно было угадать, в каком состоянии он писал тот или иной фрагмент данной картины.

Когда он открыл дверь на звонок Колодникова, достаточно было первого взгляда, чтобы понять: Кирюша не просто трезв – он трезв вот уже несколько дней подряд. Разбойничья рожа окончательно уступила место иконописному лику. Омрачив чело, Кирюша смотрел на Алексея и словно бы припоминал: где он уже мог видеть этого человека? В свободной руке его Колодников углядел крупно и старательно исписанный тетрадный листок.

– Привет, – сказал Алексей.

– Привет… – осторожно отозвался Кирюша. Пожал острыми плечами, повертел, разглядывая, письмо и снова поднял на гостя запавшие глаза отшельника и, возможно, великомученика. – Что такое «человек-порох»? – спросил он с недоумением.

– Чего?.. – растерялся тот.

– Вот… – сказал Кирюша, подавая с порога листок.

С первых строк все стало ясно.

– "Святое письмо"? – удивился Алексей. – Где взял?

– В почтовом ящике…

– Надо же! Лет пять этой дряни не было… – Колодников пробежал старательные каракули по диагонали, споткнулся на знакомых фамилиях, вчитался… Такое впечатление, что содержание письма было скатано с одной из жутких листовок и щедро разбавлено отсебятиной. Ну и, как водится, пересыпано грамматическими ошибками. В конце шли угрозы и требования переписать данный текст двадцать раз и подсунуть знакомым…

– Ну так что это? – не унимался Кирюша. – «Человек-порох…»

– Где? А-а… Вот это?.. «…паложил на рельсу человека пороха…» Понял. Не «человека-пороха», а «человека Пороха». В смысле – человека, которого зовут Порох. Ну, это, видишь ли, был такой подельник у Скуржавого… ныне покойный…

Кирюша наморщил чело.

– А кто такой Скуржавый?

– Слушай, – не выдержал Алексей, возвращая письмо. – Ты так и будешь со мной с порога разговаривать?

Кирюша недоверчиво взглянул под ноги, словно и вправду хотел удостовериться, что стоит на пороге собственной квартиры. Вернее, не то чтобы собственной (квартиру супруги Чернолептовы снимали), но тем не менее…

– Да, верно… – сказал он после краткого раздумья. – Заходи…

Они прошли в единственную и довольно просторную комнату кубических очертаний, где из-под картин не было видно обоев. Светлые возвышенные Иришкины фантазии соседствовали с мрачными шедеврами самого Кирюши. Старенькие Адам и Ева под засохшим древом познания, с которого свешивается змеиный скелетик. Портрет Иуды: бугроватое, рыжевато-мшистое темя, из бельмастого глаза льются струйкой тридцать сребреников. Воспоминания о будущем: оплавленные остовы небоскребов, складывающиеся в подобие проломленного, распадающегося по швам черепа. И так далее…

Судя по всему, до изъятия «святого письма» из почтового ящика Кирюша работал. На столе (всяких там мольбертов Чернолептовы не признавали) в окружении кисточек, склянок с водой и прочих причиндалов лежала прикнопленная четвертушка ватмана, на котором бледно начинало прорисовываться тоже нечто апокалиптическое: розовый перепуганный толстячок, из которого, разрывая нежную жирную плоть, лезет на свет божий какое-то жуткое шипастое чудовище. Акварель и немножко гуаши…

– Слушай, что вообще происходит?.. – возмущенно спросил Кирюша, бросая тетрадный листок на стол.

Алексей криво усмехнулся.

– А ты разве еще не понял? Конец света. Страшный суд на дворе…

Кирюша задумался. Внешне это выглядело так: замер, задрав клинообразную старообрядческую бороду, и вроде бы принялся высматривать что-то на потолке.

– Нет, – упрямо сказал он, снова обретая некоторую подвижность. – Не понимаю… Погоди! – Он повернулся к Колодникову и сдвинул брови. – Кто сейчас сказал про Страшный суд?.. Ты или я?

– Я…

– То есть ты тоже в курсе?

– Да.

– То есть ты знаешь… – Не сводя пристальных глаз с гостя, Кирюша потыкал пальцем в край стола, где валялось «святое письмо», – что все это… далеко не просто бред…

– Знаю… – сдавленно ответил Колодников. – Потому и пришел…

– Хм… – Кирюша задумчиво скорчил несколько гримас подряд. – И что ты обо всем этом думаешь?

– Чаем угостишь – скажу, – озлившись, буркнул Алексей, и они проследовали на кухню.

Рассказ Колодникова Кирюша выслушал с кислым, брюзгливым видом, насколько можно было судить по левой половине лица. Правую половину он прикрывал ладонью. Поза человека, который стесняется синяка. Потом шумно вздохнул, явил лик полностью и потянулся к своей чашке.

– Кстати, коронку я посадил на место… – сообщил он ворчливо ни к селу ни к городу. – Червонец слупили…

– Что?..

– Коронку, говорю… – Кирюша открыл рот и раздраженно щелкнул ногтем по клыку из желтого металла. – Меня ж в арке этой вашей так с Божьей помощью уделало, что коронка слетела…

Помолчал, посопел сердито. Потом спросил:

– Слушай, Леш, а тебе не кажется, что Господь Бог вершит этот свой Страшный суд несколько однобоко?

– То есть?..

– Что ж он только по одной заповеди-то карает? – Кирюша был явно не на шутку раздосадован непоследовательностью Господа Бога. – А остальные девять?..

– Н-ну… – Такая постановка вопроса, честно сказать, весьма озадачила Колодникова. – Сначала по одной… Потом, наверное, по остальным… – с диковатой улыбкой предположил он – и замолчал, моргая.

– Оч-чень интересно… – язвительно молвил Кирюша. – Это что же тогда выходит? За убийство – сам будешь убит, а за прелюбодеяние?.. Жена, что ли, гульнет? А если холостой?

– Н-ну… – сказал Алексей. – Не знаю.

– И потом! – сквозь зубы продолжал Кирюша. – «Не убий» – согласен!.. Вот они, скрижали, вот она, заповедь! Но где это слыхано – за мордобой карать?.. Да не было никогда в жизни такой заповеди – «Не бей»!.. Или как это будет по-церковному? «Не бий»?..

Секунд пять прошло в растерянном молчании.

– Так что ты хочешь… сказать-то?.. – осторожно прокашлявшись, спросил Колодников.