Должно быть, у него совсем отказало соображение, если он счел возможным бросить вызов судьбе. Тэра была его жизнью, в ней было все его будущее!

Теренс не мог постигнуть случившегося, не мог примириться с ним. Только не Тэра. не его дорогая девочка! Что скажут Либби и Райан, как он объяснит им, что привело к гибели единственного ребенка, любимицы всей семьи? Его обвинят в преступной небрежности и будут совершенно правы. Он вес равно что своими руками столкнул Тэру в каньон!

Соскакивая с подножки, газетчик нащупал в кармане револьвер и коротко улыбнулся безумной улыбкой человека, готового на все. Меррику нельзя было дать возможность представить смерть Тэры как несчастный случай, потому что закон охотно верил его объяснениям.

Берн Диксон, вышедший из кухни на стук колес, заметил блеск вороненой стали. Никогда еще толстяк повар не двигался с такой быстротой. Казалось, порыв ветра сорвал его с места и швырнул вперед. Он заступил Теренсу дорогу и остановился, расставив ноги и тяжело дыша после пробежки.

— Убирайся! — прохрипел редактор. — Я все равно пристрелю его, как собаку! На этот раз убийство не сойдет ему с рук! Моя доченька, доченька! Боже, что я наделал! Я хочу расправиться с этим отродьем дьявола! Кое-кому стоило бы сделать это годы назад!

Двери особняка распахнулись, и Меррик появился на пороге. При виде его Теренс поднял револьвер и прицелился. Хозяин ранчо приподнял бровь, глядя на Уинслоу с чем-то вроде уважения. Он ждал вспышки, по не рассчитывал ни на что подобное со стороны человека, которого считал способным только болтать. Живя в Техасе, газетчик никогда не носил револьвера, даже для самозашиты — и вот пожалуйста, явился вооруженным! Но более всего обеспокоило Меррика выражение лица его давнего недруга: оно было не столько решительным или отчаянным, сколько безумным, а с безумца все может статься. Меррик невольно сделал шаг назад.

— Это было несчастное стечение обстоятельств, одно из тех, которые так и преследовали вашу дочь, Уинслоу, — объяснил Меррик, настороженно следя за тем, как Берн старается отнять у Теренса револьвер. — В ночь гибели Тэры я спал и понятия не имел, что случилось, до того самого момента, когда .Стоун привез ее тело в лагерь. Заметьте, я с самого начала не одобрял ее пристрастие к одиноким ночным прогулкам!

— Я не верю ни единому слову! — бесновался Тереке, пытаясь высвободить запястье, сжатое, как тисками, крепкими пальцами повара. — Убийца! Убийца! Бездушное исчадие ада! Что такого сделала Тэра, что ее понадобилось убрать? Опознала тебя как убийцу дона Мигеля? Но мне все равно, по какой причине ты убил мою девочку, главное, чтобы убийство на этот раз не осталось безнаказанным!

— Возьмите себя в руки, мистер Уинслоу! — резко прикрикнул Берн.

Он едва мог справиться с обезумевшим Теренсом и равно боялся, что тот начнет палить из револьвера и выболтает все, что так долго удавалось хранить в тайне. Очевидно, что-то в тоне его голоса дошло наконец до потрясенного сознания газетчика, потому что тот внезапно обмяк и обратил к повару дикий, полубезумный взгляд.

— Он убил ее, убил мою маленькую дочку!

Это был уже не крик, а хриплый, полный отчаяния шепот. Несколько мгновений казалось, что горе вот-вот окончательно подкосит Теренса и он попросту осядет на землю в беспамятстве. Однако он нашел в себе силы стряхнуть дурноту, но продолжал взглядом искать у Берна поддержки.

— Дочку вам не вернуть, даже если вы продырявите мистера Рассела, — мрачно пробурчал Берн.

В глубине души он прекрасно знал, что у никогда не стрелявшего Теренса нет и шанса против Меррика, отличного стрелка. Хозяин ранчо так и стоял па пороге, и поза его говорила о боевой готовности, а рука покоилась рядом с кобурой. Возможно, он надеялся на отчаянный поступок со стороны газетчика, чтобы можно было со спокойной совестью застрелить того в целях самозащиты, тем более что на шум сбежалась половина ранчеро.

— Вот что, мистер Уинслоу, — продолжал повар, — сейчас не время мстить. Время оплакать свою потерю. Я отведу вас в гостиную, к гробу дочери, где сейчас мистер Прескотт. Не вздумайте валять дурака, а то, неровен час…

Газетчик кротко позволил взять себя под руку и увлечь на веранду и мимо быстро отступившего Меррика в дом. Когда дверь за ними закрылась, хозяин ранчо обвел взглядом ранчеро, которые сгрудились в кучку и перешептывались. Он поймал несколько любопытных взглядов и мысленно проклял длинный язык Уинслоу. Слово, как семя, однажды упав, чаще всего прорастает, и Меррик без труда мог угадать ход мыслей ковбоев: дыма без огня не бывает, а если вспомнить прошлое…

Возвращаться в дом хозяин ранчо воздержался, не желая новой конфронтации с гостем. Тереке, все так же в сопровождении Берна, появился через четверть часа и сразу подступил к Меррику вплотную, заставив его сделать несколько шагов назад.

— Клянусь, Рассел, ты еще обо мне вспомнишь! — прошипел он. — Скажи спасибо мистеру Диксону за то, что все еще дышишь. Возможно, если бы я прикончил тебя, тюрьма показалась бы мне раем! Но я не опозорю память дочери даже убийством такого мерзкого ублюдка, как ты! Я расправлюсь с тобой по-другому, законным путем.

— Не думаю, Уинслоу, что тебе это удастся, — спокойно возразил Меррик. — Я проспал в своей палатке всю ночь, причем далеко за полночь еще обсуждал с Джесси и Кэлом, как проходит сгон. Они подтвердят это под присягой.

— И это, и многое другое, не так ли? — презрительно хмыкнул Теренс. — Встретимся на похоронах!

Больше он ничего не прибавил, просто отвернулся и пошел к двуколке. Молча поднялся на подножку, молча поднял брошенные вожжи. Уже хлестнув усталую лошадь, он бросил через плечо один прощальный взгляд, полный горькой ненависти, столкнулся с холодными глазами Меррика и снова отвернулся. «Это не человек, — думал Теренс, — это дьявол — без совести, без чувств и даже без нервов! Но и таким приходит конец, даже если правосудие поначалу медлит». Временное безумие оставило газетчика, он чувствовал лишь горечь и сожаление. Слишком дорого обошлись ему словесные колючки в адрес хозяина «Даймонда», но теперь он поумнел и не станет тратить на это время. Он нанесет один решающий удар, который раз и навсегда повергнет во прах колоссу по имени Меррик Рассел.

С ног до головы в черном, Джулия нерешительно приблизилась к дверям гостиной. Лицо ее было бледным, глаза распухли и покраснели, даже походка, обычно порхающая, казалась тяжелой, как у больной. Сколько слез она выплакала с той минуты, когда Стоун явился в лагерь с телом Тэры на руках!

Не решаясь войти, девушка медлила у дверей. Стоун изменился, теперь это был совсем другой человек. Часами оставался он в одной и той же позе, со склоненной головой, словно молился о чуде. Джулия всей душой сочувствовала его горю, но тревожилась все сильнее по мере того, как шло время. Горе, настолько безысходное, порой приводит к безумию. Не сразу девушка набралась храбрости для разговора, но в конце концов промедление стало казаться ей преступлением не только против самого Стоуна, но и против Тэры, которая никогда не пожелала бы ему сойти с ума от горя.

Именно потому Джулия и стояла сейчас перед распахнутыми дверями гостиной, не без опаски вглядываясь в полумрак, в котором теплились лишь огоньки свечей, колеблемые сквозняком. Стоун по-прежнему сидел у гроба, не сводя с него взгляда, и это было душераздирающее зрелище. Одна из свечей догорела, мигнула и погасла. Сумрак стал гуще, и тотчас Стоун поднялся и поставил на ее место другую — он, похоже, относился к тьме как к живой, словно та могла сомкнуться вокруг Тэры, и он боролся против этого.

Наконец девушка поняла, что готова постыдно бежать, и приблизилась к гробу.

— Стоун, — тихо обратилась она к неподвижному олицетворению горя, — тебе нужно хоть немного отдохнуть. Ты не можешь оставаться здесь все время без пищи, без сна! Прошло уже два дня… Стоун, прощу тебя! Ты ведешь себя неразумно! Тэру не воскресить…

Какое-то время казалось, что ее слова вообще не достигают цели, не пробиваются сквозь панцирь отчаяния, но последняя фраза заставила Стоуна повернуть к ней осунувшееся лицо. Девушка была поражена новой красотой, которую обрело это скульптурное лицо вопреки усталости. Что-то незнакомое появилось в его чертах.