— Что вы имеете в виду? — отвлекшись, спросила мадам Прадель.

— Образование получают путем продолжительного обучения. Учиться нужно по книгам. Женщина, которая умеет читать, как и мужчина, изучающий медицину или право, способна воспринимать важные идеи нашего времени.

— Совершенно верно, — заявил Арман. — Взгляните только на таких женщин, как мадам Тансен или мадам дю Дефан. Люди стекаются в их парижские салоны, потому что это женщины высокого интеллекта, остроумные и глубокие.

Мадам Прадель проницательно глядела на Сирен.

— Ну, а вы, милая? Мне кажется, вы воспитывались не в колонии. Где же вы нашли такой непривычный подход к обучению?

— Меня посылали к урсулинкам в Кемперль, но мысль об образовании путем чтения принадлежит одному мужчине, с которым я знакома.

— Мужчина, — произнесла мадам так, словно это объясняло все.

— Мой… мой опекун, — сказала Сирен, желая подыскать другое слово. Она говорила о Пьере, который сам читал с трудом, но имел четкие убеждения по этому поводу, хотя упоминать здесь его имя было бы глупо.

— Понятно. Я буду иметь в виду то место, о котором вы упомянули, для своих дочерей. Старшая должна вскоре получить образование или выйти замуж, а ее отец не хочет выдавать ее так рано. А кроме нее у нас есть еще две, и их тоже надо устроить.

Даже до Сирен дошли слухи о том, что именно мадам Прадель внушала старшей дочери пойти в монахини, потому что не допускала мысли о ее замужестве, когда та наверняка через год сделает ее бабушкой. Это могло быть правдой. Сирен сказала только:

— Я уверена, вашим дочерям там понравится.

— Так далеко посылать молодую девушку, — сказала маркиза другой женщине. — Конечно, я думаю, есть родственники у Праделя, которые могут позаботиться о ней, помочь завести полезные знакомства.

— Разумеется.

Арман Мулен заговорил снова.

— Надо надеяться, после подписания договора моря станут безопасными от английских каперов (Капер — судно, занимающееся морским разбоем).

— Надо надеяться, все мы будем в безопасности, — вздрогнув, заметила мадам Прадель. — Я никогда в жизни не испытывала такого облегчения. С прошлой зимы — после нападения и смерти бедняги Баби — я почти каждую неделю в ужасе вскакивала с постели по крайней мере дважды за ночь.

Она имела в виду нападение предателей-чокто под предводительством их вождя Красного Мокасина. Тогда распространились нелепые слухи о сотнях жертв, и армия собиралась отражать серьезное нападение на город, пока не выяснилось, что в банде насчитывается не больше тринадцати-четырнадцати человек. Минувшей осенью Красный Мокасин был убит союзниками французов из племени чокто — ожидалось, что это смягчит общее беспокойство. Эффект до сих пор был очень небольшой. Смерть учителя танцев Баби, бойкого человека неопределенного возраста, который был всеобщим дамским любимцем и постоянным посетителем губернаторского дома, считалась, в типичной манере Нового Орлеана, самой крупной из всех потерь. Баби, так же, как и маркиза, привносил в город парижский стиль и способствовал образованию высшего общества.

— Вечно эти тревоги, — произнесла мадам Водрей, — хотя поджог склада недавно ночью был ужаснее остальных. Из всего, чего следует опасаться, пожар для меня — самое худшее.

Арман заложил руки за спину, его глаза сияли.

— Подумать только об этих людях, как они вломились на склад и удрали с добычей. Это был смелый поступок, если не отчаянный. Я в полном восхищении.

— Вы, бы меньше восхищались, если бы сгорел дотла ваш дом у вас под носом, — резко сказала губернаторша. — К счастью, здание находилось в стороне, и пламя заметили рано.

— Много товаров пропало?

Вопрос задал кто-то из стоявших сзади. Ответил на него подошедший губернатор.

— С голоду не умрем, — сказал он с добродушной улыбкой, придававшей спокойную уверенность.

— С теми, кто виновен в этом, следует, когда они будут пойманы, обойтись сурово, — высказался еще кто-то.

— Непременно, — ответил губернатор и с ленивым изяществом достал табакерку.

Арман сказал:

— Ходят слухи, что это контрабандисты приходили за своим конфискованным имуществом. Вот уж неуловимые личности эти контрабандисты.

— В самом деле. — Губернатор втянул в нос щепотку табака, потом деликатно высморкался в обшитый кружевом носовой платок, который вытащил из левого рукава. — Единственный, кто, кажется, способен — как бы выразиться — задержать, — это присутствующий здесь Лемонье. Он довольно легко поймал нашу единственную женщину-контрабандистку, мадемуазель Сирен. Я считаю, мы должны быть ему признательны, хотя, видя ее привлекательность, мы склонны думать, что он вознагражден.

Замечание прозвучало мягко, даже шутливо, но во взгляде, которым оно сопровождалось, не было ни того, ни другого. Губернатор де Водрей возможно, был женат на женщине, которая сколько угодно вмешивалась в дела колонии и в торговлю, но глупцом он не был. Он, несомненно, знал всегда больше, чем говорил. Сирен затрепетала от страха за Бретонов. Ей бы следовало учитывать, что ее участие в их делах не осталось незамеченным. Просто раньше ей не приходило в голову, что губернатора маркиза де Водрей могла интересовать какая-нибудь ничтожная персона вроде нее.

Стоявший сзади Рене положил руку ей на плечо. От руки исходило чувство близости и тепла. Возможно, этим жестом он старался успокоить Сирен, но ей стало еще тягостнее, словно он предъявлял на нее права. Он ответил губернатору низким голосом:

— Щедро вознагражден.

Волна досады и раздражения, которая сдерживалась страхом, теперь захлестнула Сирен. Она почувствовала себя заклейменной; казалось, все взгляды со сладострастным интересом обратились на нее и Рене. Более того, все выглядело так, как будто Рене сам подстроил это вторжение в их тайну.

Она накрыла его руку своей и слегка сжала, а потом запустила ногти ему в ладонь. Она ощутила, как его рука чуть дернулась, когда он вздрогнул, но освободиться не попытался. Она могла продолжать ласкать его руку с притворной нежностью или отпустить и мучиться из-за того, что этим прикосновением он предъявляет на нее права. Она отпустила его.

Однако она освободилась при первой же возможности — поднялась с кресла я отошла посмотреть на танцы, прежде чем отправиться в одну из комнат выпить бокал вина. Когда она обернулась, рядом с ней стоял Арман Мулен. Он тоже взял бокал, потом представился ей, отвесив поклон.

У него была обезоруживающая улыбка, а в карих глазах горел живой интерес, пока они обменивались комплиментами и мнениями о вечере. Потом он спросил:

— Правда ли, что вы были контрабандисткой?

Сирен поняла, что он был на два-три года моложе нее, но она почему-то чувствовала себя неизмеримо взрослее. В городе он был не очень известен. Он единственный сын в семье с тремя старшими сестрами, надежда любящей матери и гордого отца. Он получил воспитание в Париже, и теперь предполагалось, что он займет положение молодого хозяина поместий в Луизиане. Несомненно, для него уже планировалась женитьба, союз с какой-нибудь только начавшей расцветать девушкой с отличным приданым в виде земли и прекрасными семейными связями. В Париже он, наверное, флиртовал с какой-нибудь хорошенькой гризеткой, или женщина постарше взяла его под крыло и познакомила с плотскими утехами, но он как-то сумел сохранить вид мечтательного и благородного юноши, который прекрасно сочетался с его кудрями и невинной улыбкой.

Сирен собиралась быть любезной по нескольким причинам: потому что он ей нравился, потому что он напоминал ей Гастона, потому что при нем она чувствовала себя не такой одинокой в этом обществе, и не в последнюю очередь — потому что Рене наблюдал за их беседой, слегка нахмурившись. Она небрежно ушла от обсуждения своих занятий контрабандным промыслом, притворившись, что это было в далеком прошлом, и заставила его рассказывать о себе. Вскоре она забыла, что за ними наблюдают.

Ободренные примером Армана, к нему присоединились двое его приятелей. Они, в свою очередь, привлекли других, пока постепенно вокруг Сирен не образовался кружок теснившихся, обменивавшихся шутками поклонников. Они бросали на нее дерзкие, оценивающие, но в то же время почтительные и даже весьма застенчивые взгляды. Сирен не могла решить, были ли причиной этого их молодость или ее положение под покровительством Рене, или ее связь с таким дерзким занятием как контрабанда.