Посмеиваясь в усы, король вспомнил забавный случай, происшедший при последнем обновлении замка. Чтобы крепостные стены были прочнее, в раствор, склеивающий тесаные камни, строители добавляли сырой яичный желток. Яиц не хватало, и, по распоряжению короля, их везли в замок со всех концов долины. Одна дальняя деревня очень радовалась, что собрала больше всех яиц — целый воз. Чтобы в долгой дороге яйца не испортились, их торжественно сварили и, благословя, послали в дар королю. И уже целый век люди потешаются над этой деревней, даже название ей дали подходящее — Крутое Яйцо.

… Король погладил рукой холодные шершавые стены и прислушался. В одной из комнат жужжал ткацкий станок, в другой негромко пели женщины. Со двора доносился людской смех и говор. Суетилась по своим обычным, каждодневным делам прислуга, покрикивали на сторожевых башнях дозорные; ратники, позвякивая оружием, доводили его до блеска. Сизыми струйками тянулся в небо дым от костра, над которым на вертелах жарили дичь.

Радуясь, что осень подарила погожий день, король задержался в просторном охотничьем зале, особенно открытом солнцу. Он с удовольствием рассматривал свои добытые на охоте за многие годы трофеи: головы лосей и оленей с их ветвистыми рогами, кабанов — со страшными острыми клыками, чучела ястребов, рысей, медведей.

Король чувствовал себя сегодня превосходно и, поглаживая развешанные на стенах мечи и щиты, колчаны со стрелами, луки, копья — эти мужские игрушки, многие из которых достались еще от отца и деда — подумал, что неплохо бы к добытым трофеям присоединить и новые. Сняв со стены короткий острый меч с удобной серебряной рукояткой, он вспарывал пронизанный солнцем воздух резкими свистящими ударами. Рука еще вполне тверда, решил он.

И вдруг король услышал тягостный, захлебывающийся собачий вой. Он выглянул в окно. По дороге, ведущей в замок, позади телеги, запряженной вороным конем, двигалась группа людей, судя по одежде, крестьян. На телеге что-то белело. Люди шли молча и понуро, рядом с ними, завывая, бежали несколько собак.

Приглядевшись, король различил, что телега покрыта большим белым покрывалом, края его свисали почти до земли, а под полотном угадывались очертания человеческого тела. Увидев короля в окне верхнего этажа башни, люди остановились и все как один посмотрели на него.

На негнущихся ногах, забыв про острый меч в руке, король спустился в широкий внутренний двор замка, куда уже въехала скорбная процессия. Сбежавшиеся слуги, ратники, женщины окружили телегу. Горестная тишина повисла в воздухе.

Король медленно пошел между расступающимися людьми. Подойдя к телеге, он ослабевшей вмиг рукой откинул край покрывала.

На соломе, устилающей дно, лежал Ян. На горле у него зияла ужасная рваная рана, и вся грудь была залита запекшейся кровью. Его прекрасное лицо, обрамленное белокурыми волосами, выражало безмерную муку. Король долго, не отрываясь, смотрел на мертвого сына, потом протянул к людям дрожащую руку — ему вложили в нее белого голубя. Король разжал пальцы, птица вспорхнула ввысь, и широкий двор огласился скорбными криками и плачем.

Король поднес к глазам короткий меч, по-прежнему зажатый в правой руке, рассмотрел его, так и эдак поворачивая клинок, будто в первый раз видел, и с силой рубанул нагретый осенним солнцем теплый воздух.

После смерти Яна Ана надолго поселилась в замке. Вмиг постаревшая королева бродила, ни на кого не глядя, как тень, по сумрачным притихшим залам. Временами она что-то шептала на ухо склоняющейся к ней дочери.

Крестьяне, привезшие Яна, рассказали, что в ту ночь в лесу за деревней долго и тоскливо выл волк. Утром мужчины, вооруженные копьями, обложили то место, но обнаружили только мертвое тело…

У старого короля, который снова целыми днями пропадал в долине в поисках волка, через неделю отнялась рука, и он слег. Поиски возглавил Кор, горевший жаждой мести, но пока усилия людей были бесплодными. В округе снова поселился страх, а в замке по вечерам теперь было темно и неприветливо.

Ана и Кор одни ужинали в небольшом зале, где вся королевская семья обычно собиралась каждый вечер. Камин горел, и его свет выхватывал из темноты круглый стол, вокруг него пять дубовых стульев с высокими резными спинками, золотую и серебряную посуду на столе, завешанные дорогими тканями стены.

Ана не могла есть, когда рядом находился Кор. Она делала это не нарочно, спазмы сжимали горло, и подкатывала тошнота. Кор был копией Яна: красивый горделивый профиль, прямые пряди белокурых, длинных, до плеч, волос, огромные голубые глаза… Когда он молчит и сидит неподвижно, как сейчас, его не отличить от брата. На этом сходство кончается. Другой, совсем другой… Даже в том, как он берет и подносит к губам кубок с вином — хищно, нервно и, как всегда, с непонятным вызовом. Руки Яна взяли бы кубок небрежно, легко, он откинул бы назад голову, тряхнув густыми волосами, взглянул открыто, засмеялся… Ян был чужд иронии, Кор — желчен, Ян радовал — Кор разочаровывал, Ян весел — был весел — Кор угрюм…

Ана подсела к огню и взяла в руки привезенную из табора гитару. Она перебирала струны, смотрела на жаркие языки пламени, жадно расправляющиеся с поленьями, и старалась отогнать от себя грустные думы.

Кор, потягивая вино, бесцеремонно разглядывал Ану. Кто бы мог подумать, что она родилась в какой-то замызганной кибитке, продуваемой всеми ветрами? И гордая красавица Ана — никто, безродная цыганка? Кору стало смешно. Цыганка в его замке. В его семье. Просто смешно! Вино бродило в крови и пробуждало самые неожиданные мысли.

Она теперь постоянно ходит в мужском костюме: черные бархатные штаны, заправленные в высокие сапоги, камзол, расшитый серебром, мужская шляпа. Но сегодня, к ужину, затянула свой стройный стан в синее платье из такого тонкого бархата, что он похож на шелк. Эта драгоценная ткань куплена у заезжих купцов за бешеные деньги. Отец не жалеет ничего для дочери…

Но эта женщина стоит того! Кор вспомнил давний сладостный толчок в сердце: однажды, еще подростком, он взглянул на сестру со стороны и понял, что она красива, безумно, потрясающе красива. Теперь он тоже видел это. Как изящны ее длинные ноги и маленькие ступни, как стройны очертания гибкого, грациозного тела… Ни одного некрасивого, грубого движения; даже когда она падает с лошади, она умудряется делать это с достоинством королевы.

Сидит и смотрит в огонь. Отсветы пламени озаряют трогательный овал ее лица, золотистую кожу и окрашивают щеки нежным румянцем. Удивительно длинные ресницы порхают вверх и вниз, а распущенные черные кудри просто до неприличия блестящи. Интересно, как она выглядит там, в своем таборе? Так же породисто и нервно перебирает струны тонкими, сверкающими от драгоценных колец пальцами? Так же надменно кривит маленький яркий рот, когда ей что-то не нравится? Или становится грубой, вульгарной? Кор поморщился.

Низким страстным голосом Ана запела грустную песню на незнакомом языке, и Кор, впыхнув, не отводя от нее тяжелого взгляда, решил, что эта женщина достойна короля. Он допил вино, подошел к Ане; глядя на нее сверху вниз и, как обычно, теребя на груди золотую цепочку с медальоном, он небрежно спросил:

— Как тебе там живется, Ана, под открытым небом?

Ана подняла на брата глаза.

— Хорошо.

— Так уж и хорошо?

Ана промолчала. Кор сел напротив, развалившись в удобном дубовом кресле.

— Ты очень красива… — Он чуть было не сказал «сестра», но вовремя спохватился. — Не подумываешь ли ты о том, чтобы стать королевой?

Ана отложила гитару в сторону. К чему он клонит?

— В каком королевстве?

— В этом. — Кор развязно смотрел на нее, покачивая ногой в красивом кожаном сапоге.

— Я не понимаю.

— В этом, в этом королевстве, в моем королевстве! Что тут непонятного, милая?

Ана возмутилась:

— Почему ты так со мной разговариваешь?

— Я предлагаю тебе стать моей королевой, — Кор выделил слово «моей», — а ты жеманишься.