– Ложись.

Тело выполнило приказ, и только потом Син смог спросить.

– Зачем?

– Затем, что отец так сказал, – улыбнулся парень. – Ему не нравится, когда на кухне бьют миски.

– Я не понимаю.

– Да просто все. Отец уже два дня смотрит, как тебя гоняют. А сегодня ему надоело. Так что ты сейчас собираешь укроп – свечки на две. А потом еще пойдешь срезать перышки у мятника. Еще на пару свечек. Вот прямо на этой лежанке. Вот, кстати, тебе снасть для этого, – он стащил с корзинки легкое полотно, открыв гусиную ногу, миску каши и еще что-то простое… забыл название, но очень вкусное…

Син молча смотрел на корзинку, чувствуя, как в горле толкается непонятно откуда взявшийся комок.

– Так что ешь и спи. Я потом приду разбужу.

– Сано…

– Спи.

Дверь закрылась. Син закрыл глаза.

Судьбина, как же он устал. Купивший – отче Лево, так он велел себя называть – и его собратья как с цепи сорвались в последние несколько дней. Приказы отче Лево, указания отче Титру, распоряжения отстальных живущих в крепости.

Бесконечные поручения с утра до ночи. То обычные, вроде уборки библиотеки и проветривания ряс, то воистину странные. Син еще мог понять, зачем его поставили на крепостном ягоднике вместо пугала, но какой смысл был в переносе мешков с крупами? Сначала из кладовой в коридор, то из коридора обратно в кладовую. В чем смысл? Ведь в кладовой никто ничего не чинил, Син спрашивал. Какой толк в напрасной работе?

Напрасной… вот в чем дело. Это будто иблик сеять в раскаленный песок без всякой воды. Не прорастет. Не будет никакого толку. И это… злит.

Он привык работать, привык и к тому, что за работу не будет награды… хорошо, если не побьют… Раб есть раб, у него нет права на плату. Но у него были и свои радости. Работа в грозди, когда все трудятся вместе, и от этого на сердце как-то спокойнее становится. Еще – поле. Ветер на лице, сначала прохладный, потом теплый, порой жаркий. Синее-синее, почти прозрачное небо. Глянешь в него – и завидуешь птицам.

И настоящий праздник – если идет дождь. Мягкие серые тучи, которые очень хочется потрогать руками. Капли живой прохлады на коже. Это так… так… слов нет передать…

Син открыл глаза. Сероватая стенка, потолок и растрепанные венички сухих трав. Крепость…

А здесь вот иное. Здесь труд бессмысленный. От него только усталость…

Может, он чем-то провинился, и это наказание? Тогда оно странное.

Плети здесь есть, Син видел. Один из пастырей велел ему убрать двор наказаний. Купившему достаточно приказать…

Но этого приказа нет, есть другие… приказы.

Перебрать зерна, вычистить медную посуду, наносить воды, вытереть пыль, вымести двор… и опять наносить, подмести, начистить. Прислуживающие быстро поняли, что он не может отказать свободным, и стали пользоваться. Конечно…У прежних хозяев свободных в прислуге не было, за пределы хозяйских земель начарованных не пускали. Неудивительно, что чары теперь вынуждали его подчиняться каждому свободному. Он попробовал сказать хозяину, но тот ничего исправить не мог. Или не пожелал.

Может, Сину кажется, но купивший даже рад, что чары обернулись такими неприятностями. Говорил, что чары поправят, но втайне был рад, видно было.

Почему только…Почему… почему…

Пусть.

Главное, что не надевают ошейник. Пока его нет, есть какая-то надежда. В ошейнике Син забудет себя, в ошейнике не будет никаких шансов вырваться.

Но если не будет сил, тоже не выбраться.

Так что спать. Пока можно.

Спасибо тебе, варитель Илот… Син потянулся к нависшему над головой лохматому пучку. Хотел дернуть веточку, но выдернулся весь пучок. Травка с жестким шорохом осыпалась на подголовник, недовольно зашуршала где-то в волосах…и неожиданно юноша улыбнулся. Вот эта травка – меленькая, с пряным запахом, таким знакомым… это ведь аш-эрэ, ручейный перец! Дома, в Зартхэ, он растет по берегам ручьев и мелких речек. У аш-эрэ длинные листочки, мягонькие, и светло-желтые мелкие цветки с нежным-нежным ароматом. Во время цветения его бросают в вазы с водой, дабы наполнить дом свежестью, и девушки спокойно вплетают в волосы душистые соцветья. Но когда ручейник отцветает, он меняется. Мягкие изначально листья становится жесткими, ощетиниваются шипами. Отпадают нежные лепестки, заменяясь на серые твердые коробочки. И даже запах меняется. Новый аромат пряный, очень крепкий, отпугивает и зверей, и птиц. Да и людям собирать аш-эрэ не слишком приятно, Син пробовал.Стебли жесткие, жилистые, шипы колкие, от запаха першит в горле, приходится обвязывать лица мокрыми тряпицами.

Потом непокорное растение высушивают, и оно становится вкуснейшей приправой к мясу. Так Сину говорили. Сам-то он мясо ел всего-то раз пять в жизни, и без особых приправ.

Аш-эрэ, ручейный перец…

Син тронул душистую веточку. Привет из родных краев. Сколько когда-то пришлось сменить рваных рукавиц, сколько раз точить нож, тупившийся о твердые стебли. Кто бы мог подумать, что нежный цветок потом перерастает в такое… непокорное и неломкое. И неистребимое.

Учись, маг. Нельзя все время зависеть от чужой воли… учись сопротивляться. Здесь не убьют, ты ведь ценный. Здесь нет матери, на которой могут отыграться недовольные хозяева. И его грозди рядом нет. Попадешь под наказание только ты, а ты привычный.

Учись бороться. Не можешь, как аш-эрэ, будь как синья. Синья… крохотная плетучая травка, тоненькая, вьющаяся, незаметно врастающая в трещинки на камне. А потом ломающая этот камень. Врать ты ведь можешь? Надо попробовать.

И Син закрывает глаза, отрешаясь от гудящей усталости в теле.

Спать. А там посмотрим.

– Вам точно не нужна помощь? – девчонка не замечает, как кот независимо спрыгивает с ее колен и, задрав хвост, гордо шествует по драконьей спине. Какие у нее все-таки странные сны…

– Нет, – Клод врет с легким сердцем. Помощь им нужна, спора нет. Неизвестно, когда восстановятся силы Тира, неизвестно, надолго ли приютили их лесные жители. И дорога в этот Синтарин простой не будет. Между заброшенным городом магов и крохотным лесным поселением медоведов – не одна сотня мерок, да по бездорожью. Но если и срывать с места девчонку с ее (судьбина, да неужли и в самом деле на земле водится такое… вот бы посмотреть!) драконом, то на помощь Марите или Сину. Тем хуже, они ведь совсем одни. Одни, да в лапах Ордена. Если уж помогать, то им. Только опасно… – Нет. У нас все нормально. Ты нас подожди немного, хорошо? Ты же в безопасности?

Можно не спрашивать – Лата явно не под угрозой. Сон у нее мирный и тихий. Вьются вокруг зеленые стебли знакомых и незнакомых растений, шелестят мирно-уютно. От старых развалин – Синтарин? – веет тишиной. Хотя нет, тут не только тишина, тут горечь и ощущение какой-то несправедливости, но давней, очень давней. А в остальном – спокойствие. Даже кот в этом сне спокойно проходится по драконьей спине, свысока поглядывая на время от времени возникающих мышей. Пару раз кот пробовал таки отловить "добычу", но мышки тут же отращивали крылья и улетали, так что домашнему хищнику осталось лишь высокомерно щурить зеленые глаза и игнорировать возможную еду. Из этого сна не хотелось уходить. У Мариты, к примеру, было куда неприятнее. Ее сны обычно поражали то блеском – украшения-платья-посуда, – то беспросветной серостью. И очень часто напоминали знатские платья – блестящие и роскошные, но притом очень жестко стягивающие тело. У Тира в снах интересно и опасно, в них вечно были кони, оружие, разведрейды, войны, стычки, трофеи, дамы… причем дамы тоже воспринимались как награды и трофеи. Сны раба из Зартхэ наполняла то обреченность, то тяжелая усталость… а порой злость. На свою беспомощность и на хозяев. У Дана сны были самые веселые и праздничные – там не было особых балов или празднеств, просто Дан жил так. Ярко и полно, принимая мир целиком как веселую игру. Раньше… сейчас лицо у Дана вроде прежнее, а вот в снах у него огонь и злость.