Но одной вещью я был просто ошарашен: оказывается, на первых порах Партия Экспансионистов в точности повторяла политику сегодняшней ПЧ! Я в таких вещах ничего не понимаю; мне и невдомёк было, что политика партии с возрастом меняется зачастую сильнее, чем люди, — до полной неузнаваемости! Правда, краем уха я слыхал, будто Партия Человечества начиналась, как ответвление движения Экспансионистов, но никогда над этим не раздумывал. Однако, по зрелом размышлении, это неизбежно. Недальновидные течения затерялись со временем в недрах Истории, когда не смогли больше выдвигать достойных кандидатов, и единственное, шедшее по верному пути, просто обязано было разделиться на два потока…

Извините, отвлёкся. Так вот, моё политическое образование не развивалось так же последовательно. Почина ради я старался лишь усвоить побольше выражений и фраз Бонфорта. По дороге на Марс я занимался, по существу, тем же, но тогда я усваивал, как он говорит, а теперь — что.

Бонфорт принадлежал к ораторам классической школы, но в споре отпускал иногда замечания — ядовитее купороса. Вот, например, выступление в Новом Париже; это когда поднялся гвалт вокруг договора с Гнёздами Марса — так называемого Соглашения Тихо[24]. Бонфорту удалось тогда провести его через ВА, но обстановка так обострилась, что вотум доверия был проигран и кресло премьер-министра пришлось освободить. Но как бы то ни было, Кирога не осмелился впоследствии денонсировать договор!

Речь ту я слушал с особым интересом — Соглашение Тихо в своё время сильно раздражало меня. Мысль о том, что марсиане должны пользоваться на Земле теми же правами, что и люди на Марсе, была для меня совершеннейшей чушью — до визита в Гнездо Кккаха.

Бонфорт на экране раздражённо гудел:

— Мой почтенный оппонент, возможно, знает, что девиз так называемой Партии Человечества — Да будут люди править людьми во имя людей! — не что иное, как бессмертные слова Линкольна, переиначенные для нужд современности[25]. Но он явно не видит того, что — хоть голос и остаётся голосом Авраама — рука оказывается рукой Ку-Клукс-Клана![26] Ведь истинное значение этого, на первый взгляд невинного, лозунга — Да будут люди править везде и всеми во имя превилегированной верхушки!

Но, возразит мой почтенный оппонент, сам Бог велел человеку нести по Галактике светоч знания и осчастливить тамошних дикарей благами нашей цивилизации! Нет! Это, знаете ли, социологическая школа дядюшки Римуса[27]: Холосый чехномазий петь о бозественном, а ста'ый Масса всем таким любить! Весьма умилительная картинка, только жаль — рама маловата! Не уместились в ней ни кнут, ни колодки, ни лицевой счёт «старого Массы»!

Я понял, что становлюсь если и не экспансионистом, то на худой конец — бонфортистом. Не то, чтобы он брал логикой — на мой взгляд, как раз логики ему порой недоставало — моё сознание настроено было на восприятие. Я очень хотел понять суть его убеждённости и проникнуться его мыслями так, чтобы готовая фраза, едва понадобится, сама слетала с языка.

Без сомнения, Бонфорт чётко знает, чего хочет и — что встречается очень редко — почему хочет именно этого. Сей факт невольно производил громадное впечатление и побуждал к анализу собственных жизненных ценностей. Во что же я верю и чем живу?

Конечно же, делом своим! Я родился и вырос актёром, я любил сцену, я отдавал ей всё, что имел, — и нечего там хихикать! Кроме того, театр — это всё, что я знаю и чем могу заработать на жизнь. Чего вам ещё?

Формальные этические учения никогда не привлекали меня. Возможность ознакомиться с ними я имел — публичные библиотеки суть неплохой способ провести время для актёра с тощим кошельком. Но вскоре до меня дошло, что все они в смысле витаминов бедны, как тёщин поцелуй. Дай любому «философу» вдоволь бумаги да времени — он тебе что угодно разложит по полочкам и базу подведёт.

Ну, а нравоучительные детские книжонки я отроду презирал. Львиная доля их — откровенный трёп, а те немногие, что имеют хоть какой-то смысл, сводятся к провозглашению священной истины: «правильный» ребёнок не должен тревожить маму по ночам, а «правильный» мужчина должен неустанно пополнять свой лицевой счёт и успевать вовремя стереть пушок с рыльца! Благодарю покорно!

Однако даже собачья стая имеет свои правила и обычаи. А я? Чем я руководствуюсь — или хотел бы руководствоваться — в собственной жизни?

Что бы ни случилось — играй до конца! В это я всегда свято верил и жил именно так. Но почему обязательно — играй? Некоторые пьесы иначе как отвратительными не назовёшь! А вот почему. Ты уже дал согласие участвовать в ней и знал, на что идёшь. А публика — чем виновата? Она платила за билеты, и теперь вправе требовать того, на что ты способен! Ты обязан ей этим! Обязан. Как и менеджеру, и режиссёру, и рабочим сцены, и остальным членам труппы. Как и своим наставникам, настоящим и тем, уходящим в глубь веков, к театрам под открытым небом и с каменными скамьями; и даже древним сказителям с базарных площадей! Noblesse oblige[28].

По-моему, эта заповедь приемлема к любому ремеслу. Око за око. Строй по отвесу и ватерпасу. Клятва Гиппократа. Не подводи команду. По работе и плата. Эти вещи не нуждаются в доказательстве! Они всегда были квинтэссенцией жизни, прошли через эпохи и достигнут звёзд.

И я осознал вдруг, к чему стремится Бонфорт! Если вообще есть в природе нравственные ценности, не тускнеющие от времени и расстояний, то истинны они и для людей, и для марсиан! И будут истинными на любой планете любой звезды! Люди никогда не покорят Вселенную, не руководствуясь ими, — ведь иначе любая превосходящая раса сможет обвинить их в фарисействе!

Условие экспансии — нравственность. Слабого — задави, падающего — толкни — слишком узкая философия для необъятной шири Космоса.

Однако Бонфорт вовсе не был сюсюкающим апологетом розовых очков!

— Я не пацифист, — говорил он. — Пацифизм — учение весьма неприглядного свойства. Оно — для любителей пользоваться благами общества на дармовщинку; да ещё потребовать в награду за свои грязные игрища нимба на макушку! Господин спикер, жизнь — для тех, кто не боится её потерять! Этот билль должен пройти.

С этими словами он встал и перешёл в другую половину зала — в знак поддержки военных приготовлений, отвергнутых общим собранием его партии.

Или вот:

— Делайте выбор! Всегда делайте свой выбор! Не беда, коль ошибётесь порой, — кто боится сделать выбор, тот неправ всегда! И к чёрту трусливых зайцев, дрожащих перед необходимостью выбирать самим! Встанем, друзья, сосчитаем, сколько нас.

Это было закрытое совещание, но Пенни записала всё на свой диктофон, а Бонфорт — сохранил. Он здорово чувствовал ответственность перед Историей и хранил записи. И хорошо — иначе с чем бы я сейчас работал?

Я понял: Бонфорт и я — одной крови, и был искренне рад этому. Он — личность. Я мог гордиться этой ролью.

Насколько помню, я ни минуты не спал с тех пор, как пообещал Пенни провести аудиенцию с императором, если Бонфорт не поправится к сроку. Нет, вообще-то я собирался спать — не дело выходить на сцену с опухшей физиономией, — но потом так увлёкся работой, а у Бонфорта в загашнике было столько словесных пилюль самого острейшего свойства… Просто удивительно, сколько работы можно провернуть, действуя двадцать четыре часа в сутки, да ещё если никто не мешает — напротив, помогут чем угодно, только попроси.

Но незадолго до посадки в Новой Батавии ко мне вошёл док Чапек и сказал:

— Закатайте-ка левый рукав, юноша.

— Зачем?

— Затем, юноша, что мы не можем послать вас к императору шатающимся от утомления. После укола проспите до самой посадки, а уж тогда дадим вам стимулирующее.