– Хорошо оснащенная во всех отношениях база в форме шара является с тактической точки зрения идеальной для обороны. И потом, если враг проникнет внутрь, её легко превратить в ловушку...

Останки доставленного Дермодом существа были переданы Торннастору, тралтану, диагносту и заведующему отделением патологии, который с жаром взялся за их изучение. Главный психолог отправился приводить в чувство тех, кто впал во временное безумие, а Маннон с Конвеем вернулись в свои палаты. Медицинский персонал откликнулся на сообщение о возможности нападения на госпиталь инопланетян двояко: здесь присутствовали и озабоченность тем, что война перестанет быть пустяковым конфликтом, и любопытство по поводу методов лечения раненых, принадлежащих к неизвестным опока видам.

Но, как ни странно, на две недели установилось относительное затишье.

К госпиталю подоспела подмога: новые корабли мониторов выстреливали своих навигаторов в спасательных капсулах, которые должны были возвратить их домой, и занимали отведенные позиции. При взгляде через госпитальные иллюминаторы складывалось впечатление, что флот заслоняет небо, что госпиталь – центр огромного звездного скопления, где вместо звезд боевые звездолеты. Зрелище было впечатляющее и успокаивало даже маловеров, а потому Конвей старался смотреть в иллюминатор по крайней мере раз на дню.

Однажды, возвращаясь с очередного любования величественной армадой, он столкнулся в коридоре с группой келгиан. Столкнулся – и поначалу не поверил своим глазам. Ведь все келгиане-ДБЛФ эвакуированы, он лично проводил последнего из них, и на тебе – около двадцати гусениц-переростков! Он пригляделся к ним повнимательнее и заметил, что ни у кого из них нет обычных нарукавных повязок с эмблемой медицинского или обслуживающего персонала. Серебристый мех келгиан испещряли круглые и ромбовидные пятна красного, синего и черного цветов, то есть ДБЛФ были солдатами. Конвей помчался в кабинет О'Мары.

– Я как раз справлялся о том же, доктор, – проговорил майор, показывая на экран видеофона, – только не в столь оскорбительных выражениях. Сейчас попытаюсь связаться с Дермодом, так что усмирите свой пыл и сядьте!

Несколько минут спустя на экране появилось лицо Дермода.

– Империя тут не при чем, господа, – голос командующего был ровным, но в нем сквозило нетерпение. – Мы не могли не сообщить правительству Федерации о том, что у нас происходит, хотя о нападении инопланетян сочли возможным не упоминать. Но почему вы отказываете нашим инопланетянам в патриотических чувствах? Те, кто находится в госпитале, и те, которые улетели, поняли, что должны нам помочь. Что вас так встревожило?

– Но вы утверждали, что не желаете распространения войны! – воскликнул Конвей.

– Я их сюда не приглашал, доктор, – резко ответил Дермод, – однако поскольку они здесь, я охотно воспользуюсь их услугами. По сообщениям разведки, следующая атака может быть решительной...

Маннон, которому Конвей за обедом передал свой разговор с командующим флотом, потемнел лицом. Увы, сказал он Конвею, все хорошее быстро кончается; теперь ввиду очевидности поступления инопланетных пациентов придется снова вспомнить о мнемограммах. Приликла, который поглощал спагетти, заметил, как удачно, что медики-инопланетяне все же не покинули госпиталь, причем на Конвея он в этот момент не смотрел. Сам же Конвей отмалчивался.

Следующая атака, сказал Дермод, может быть решительной...

Нападение произошло спустя три недели, в течение которых не случалось ровным счетом ничего, за исключением прибытия в госпиталь добровольческого отряда тралтанов и прилета корабля с планеты, о которой Конвей никогда раньше не слышал и на которой обитали существа класса ХЦХЛ. Постепенно выяснилось, что в госпитале они впервые, поскольку лишь недавно вступили в Федерацию. Конвей на всякий случай приготовил для них маленькую палату, наполнил её ядовитым туманом, который они именовали воздухом, и распорядился установить лампы, светившие ослепительно голубым светом, от которого ХЦХЛ были в полном восторге.

Атака началась как-то нехотя. Конвей наблюдал за сражением на видеопанели. Враги наступали тремя клиньями, которые были перехвачены на дальних подступах к госпиталю. На экране видны были лишь три сверкающих пятнышка, из которых вырывались порой отдельные искорки – корабли, ракеты, торпеды и вспышки взрывов. Все перестроения совершались как будто бы медленно, но эта медлительность была обманчивой, ибо звездолеты маневрировали при минимум пяти g, и только антигравитаторы спасали экипажи от участи быть размазанными по стенкам отсеков чудовищным ускорением, а ракеты набирали разгон до пятидесяти g. Огромные отражательные экраны, отводившие от кораблей известное число ракет и торпед, были невидимы, так же, как и захватные лучи, которые останавливали практически все реактивные снаряды, что сумели миновать защитные экраны. Впрочем, схватка была всего-навсего пробой сил, столкновением патрулей, прелюдией, увертюрой...

Конвей отвернулся от панели и направился на свой пост. Даже в мелких стычках без раненых не обходилось, да и, собственно говоря, нечего ему пялиться в небо. Если уж на то пошло, в палатах он получит куда менее искаженное представление о коде битвы.

В последующие двенадцать часов раненые прибывали тоненькой струйкой, потом, очевидно, дело приняло иной оборот, и струйка обернулась ручейком, а с начала сражения как такового словно хлынул потоп.

Конвей потерял счет времени, не замечал, ни кто ему помогает, ни сколько операций он уже проделал. Он чувствовал, что ему необходим стимулятор, чтобы руки не тряслись, а в голове прояснилось, но стимуляторы теперь были запрещены к применению вне зависимости от обстоятельств, поскольку у медиков забот хватало и без того, чтобы отхаживать своих перетрудившихся коллег. Поэтому Конвей работал так, хотя и сознавал, что не делает всего, что должен, а отвлекаться на еду и сон позволял себе лишь тогда, когда чувствовал, что у него нет сил держать в руке скальпель. Бок о бок с ним трудились то тралтан, то медик-монитор, то Мэрчисон – чаще, чем другие. Она то ли не спала, то ли валилась на свою койку, в одно время с ним, то ли просто бросалась ему в глаза, когда он их разлеплял, тогда как прочих он практически не различал. Во всяком случае как правило именно она всовывала Конвею еду и уговаривала передохнуть и вздремнуть.

На четвертый день обороны ярость нападавших ничуть не ослабела.

Захватные установки на внешней поверхности госпиталя стреляли почти без перерывов, и колебания в цепях заставляли тревожно мигать осветительные приборы. Действие оружия обеих сторон – отражательных экранов, первоначально – экранов метеоритной защиты, захватных установок и излучателей – основывалось на том же принципе, что и работа систем искусственной гравитации. Лучи захватных установок выметывались из стволов с ускорением в зависимости от узости фокусировки до восьмидесяти g.

Сначала толчок силой восемьдесят g, потом такой же рывок, и так несколько раз в течение минуты. Разумеется, корабли перемещались, маневрировали, уклонялись от лучей, да и те не всегда попадали точно в цель, но когда попадали – срывали наружную обшивку, а малые звездолеты разносили на куски.

Имперские эскадры волнами накатывались на флот мониторов, прижимая его к госпиталю. Сражение велось только лучами захвата, потому что давать в такой сутолоке ракетные залпы было слишком рискованно. Вернее, риск сохранялся для кораблей, а стрельба по госпиталю ничем подобным не угрожала. Пол под ногами Конвея вздрагивал раз, наверно, пять или шесть, а ракеты все летели и летели.

При оперировании тех, кого удалось спасти с разрушенных вибрацией звездолетов, особого искусства не требовалось. У всех у них налицо были множественные переломы, кое у кого в теле не оставалось ни единой целой кости. Неоднократно, вырезая человеческую плоть из скафандра, Конвей испытывал желание крикнуть: «Зачем вы притащили это?» Но это, тем не менее, было живо, а обязанность врача – сотворить чудо, но не допустить смерти пациента.