Она слышала крик отчаяния и понимала, что это кричит Мааркен. Он, казавшийся страшно далеким, пытался подняться с земли, а его враг, имя которого она никак не могла вспомнить, стоял над ним и смеялся. Но в руке этого врага сверкал меч, он был очень близко и сгорал от нетерпения отнять у Мааркена жизнь. Холлис тяжело дышала, часть ее разума удивлялась силе овладевшей ею ярости; казалось, гнев, заполнявший череп, сейчас сузился до размера раскаленной иглы, вонзавшейся прямо в сердце.

Эта рассудительная, сильная часть победила. Унизывавшие ее пальцы холодные тонкие золотые и серебряные кольца покрылись пылью, пока Холлис ползала по земле. Они впились в ее плоть, когда она обеими руками сжала нож. Холлис вытащила его из тела принцессы-регента и на мгновение спрятала его на груди, словно некую тайну.

Она ощутила прилив сил и почувствовала себя более уверенно. Возможно, причиной этого была чаша бодрящего, Укрепляющего вина, которое заставил ее выпить Сеяст перед тем, как идти сюда. Она кивнула, все поняв и ничуть не удивившись. В чаши с вином и тейзом, фруктовым соком и самой простой, обыкновенной водой, которую он приносил ей всю весну и лето, был добавлен дранат .

Она видела, что ее сестры и братья фарадимы уже не шевелятся, и вскользь подумала, видит ли это Сеяст, слышит ли их слабые стоны в тот миг, когда им удается сделать вдох.

Только теперь Холлис поняла, что на пути к Пандсале она проползла мимо Сегева и что он стоит на корточках, повернувшись к ней спиной и вытянув руки в сторону Мааркена.

Мааркен…

Высокий окровавленный человек шатался как мертвецки пьяный, меч дрожал в его неверной руке. Пока Мааркен пытался принять боевую стойку, Масуль стоял к нему спиной, а затем, ухмыляясь, делал шаг назад и откровенно смеялся, когда наполовину слепой удар проходил мимо. Презрительный удар плашмя по плечу, пинок, и Мааркен падал снова.

Холлис услышала, что он снова вскрикнул — не от боли или страха, но от полного отчаяния. Он встал на одно колено и яростно рубанул воздух, даже не глядя на Масуля. А Сеяст затрясся от беззвучного смеха.

Она всадила окровавленное лезвие между ребер и вонзала его все глубже и глубже, пока ей не показалось, что в рукоятке ножа отдается биение его сердца. Затем она повернула эту рукоятку. Красная струя ударила ей в лицо, залила грудь и руки. Она поворачивала нож в ране, пока не перестала ощущать биение его сердца.

Внезапный массовый обморок «Гонцов Солнца» и последовавшее за ним крушение огненного щита заставили ощутить резкую боль даже Рохана, имевшего крупицы дара. Сьонед, как подкошенная, упала на землю. Она едва дышала, глаза превратились из зеленых в темные и дико глядели в никуда. Поль, Тобин, Аласен — все «Гонцы Солнца», скорчившись, лежали на жесткой траве, безмолвные, бесчувственные, словно сраженные чьим-то гигантским кулаком.

Масуль засмеялся и пинком свалил Мааркена наземь. Рохан видел, как меч его племянника бесцельно взметнулся в воздух. Самозванец схватил клинок рукой в перчатке и отбросил в сторону. Мааркен съежился, пытаясь избежать чего-то невидимого, и потянулся за ножами, лежавшими в поясе. Он сделал выпад вверх, по счастливой случайности угодив одним клинком в голень Масуля. Тот взвыл от боли, ударил Мааркена ногой в спину и наступил сапогом на его запястье. Когда хрустнули кости, второй нож отлетел в сторону. Масуль выпрямился и картинно подбоченился, словно позируя для наброска торжественного гобелена на память о выдающемся событии. Взяв меч обеими руками, он направил острие вниз, намереваясь вонзить его в грудь Мааркена. Лишь мгновение потребовалось Рохану, чтобы выхватить из сапог ножи и зажать их в пальцах. В следующую секунду воздух пронзили две молнии. Проследить их полет было невозможно; видна была лишь одна длинная сверкающая серебристая нить. Оба ножа очутились у Масуля в горле, так близко один к другому, что звук щелкнувших друг о друга рукояток услышал даже Рохан.

Меч выпал. Мааркен медленно перевернулся на бок, и клинок упал на расстоянии руки от его тела. Пальцы Масуля и его дергавшееся в агонии тело уже знали то, что отказывался принять мозг — он был мертв. Широко раскрытые зеленые глаза недоверчиво искали Рохана. Очень долго он падал на колени, а потом смотрел на кровь, вместе с которой из него уходила жизнь. Красная струя лилась на его грудь, на землю, а он смотрел на нее так недоверчиво, словно это была не его кровь. Губы Масуля шевелились, но торчавшие в горле ножи не давали произнести ни звука. Рохан не мигая следил за тем, как Масуль, на лице которого застыло выражение крайнего изумления, повалился ничком и умер.

Казалось, что огромная ладонь закрыла все рты, не исключая и Рохана. Он попытался проглотить ком в горле, вымолвить хоть слово, но не смог. Наконец тишину прервал тихий стон ошеломленных фарадимов.

Сьонед с трудом поднялась на ноги и, шатаясь, подошла к Рохану. Принц смерил ее взглядом и повернулся к сыну. Выпрямившийся Поль держался за руку Сорина, однако было видно, что стоит он с трудом. Но когда Рохан двинулся вперед, Поль последовал за ним. Решимость заменяла ему отсутствие физических сил.

Рохан вытащил ножи из глотки Масуля, вытер их о траву и вернул на прежнее место — в сапоги. Поль положил голову Мааркена к себе на колени и начал стирать с нее пыль, смешавшуюся с потом и кровью. Он позвал брата по имени. Тот застонал, его веки затрепетали, а потом раскрылись.

От первых слов Мааркена у Рохана больно сжалось сердце.

— Прости меня, мой принц, — шептал он, — я проиграл…

— Нет! — воскликнул Поль. — Ты выходил, чтобы сражаться с человеком, а не с колдуном!

Грубый смех привлек внимание Рохана. Мийон Кунакский, не сводя с него глаз, шипел:

— Значит, ты собираешься воспользоваться этой басней? Колдовство, говоришь? Хороший повод, чтобы нарушить больше законов, чем ты написал за всю свою жизнь, верховный принц! Единственным колдовством здесь было то, которое используют фарадимы…

— Чтобы защитить обоих от предательства! — с жаром воскликнул Поль. — Да как ты смеешь…

— Мальчик, если ты думаешь, что я в это поверю, то ты еще больший глупец, чем твой отец!

Рохан говорил очень тихо.

— Я нарушил закон, собственноручно убив Масуля. Но я не собираюсь обсуждать случившееся ни с тобой, ни с кем-либо еще. Я просто уступлю искушению и нарушу еще парочку законов, приказав моим войскам перейти твою границу. Если ты думаешь, что сможешь передать сообщение на север быстрее меня, то продолжай говорить. — Он сделал паузу. — Если же нет, то закрой рот и убирайся с моих глаз.

Пока их высочество принц Кунакский мудро, но немного нервно следовал совету Рохана, к ним подошел Чейн и поднял сына на руки. Мааркен попытался слабо протестовать, доказывал, что с ним все в порядке, что он уже давно не ребенок, но отец успокоил его одним-единственным взглядом и посмотрел на Рохана.

— А сейчас, пока кто-нибудь еще не успел поднять шум, могу я унести своего сына отсюда ко всем чертям? Рохан щелкнул пальцами; подбежал Таллаин.

— Передай принцам, что я жду их вечером, когда начнет смеркаться. И найди врача. Ни моя жена, ни сестра не могут заняться им.

— Если ваше высочество позволит, я позабочусь о лорде Мааркене, — сказала выросшая как из-под земли Гемма, которую сопровождал Тилаль. — Я знакома с медициной.

— Спасибо, миледи, — с сильным сомнением ответил Чейн.

Но Тилаль только кивнул, и они унесли Мааркена с поля. С помощью Данлади Гемма тщательно обработала раны и ушибы Мааркена, сначала дав ему выпить снотворного, чтобы не причинить новой боли. За всем этим наблюдали Рохан и Чейн, каждый раз морщась, когда очередную рану вскрывали, тщательно промывали и накладывали на нее бинты. Они были благодарны искусству Геммы, уверявшей, что у него останется всего несколько шрамов. Больше беспокойства внушало сломанное запястье. Данлади долго возилась с ним, и даже сквозь сон Мааркен стонал, когда накладывали повязки. Лишь время могло показать, сумеет ли он владеть рукой.