— Мы очень рады, что нашли вас, Мэмми.

Причем сказал чистейшую правду, сразу и без всяких объяснений поняв, что именно заставило Крошку рисковать даже новым пленом, но искать ее: она была Мэмми, и все тут!

Крошка имела обыкновение все и вся нарекать кличками и прозвищами, при этом не все они, надо сказать, приходились мне по вкусу. Но по поводу Мэмми я и минутного сомнения не испытывал. Мэмми так Мэмми! Подле нее было хорошо, спокойно и уютно. Как будто знаешь, что если разобьешь коленку и с ревом прибежишь домой, она ее поцелует, смажет йодом, заклеит пластырем, и все будет хорошо. Таким свойством обладают многие няни и учителя, но, к сожалению, его лишены многие матери.

Но у Мэмми оно было развито так сильно, что даже мысль о Червелицем перестала меня тревожить. Она с нами, и теперь все пойдет хорошо. Рассуждая логично, я вполне отдавал себе отчет, что она уязвима не менее нашего, я же видел, как ее свалили. Она и меньше, и слабее меня, она не могла сама пилотировать корабль — за нее это делала Крошка. Но все это не имело значения.

Мне хотелось к ней на коленки. Но поскольку она маленькая и коленок у нее нет вообще, я бы с удовольствием положил ее на колени к себе.

Я все время говорил об отце, но из этого вовсе не следует, что мама для меня значит меньше, просто тут другое. Отец активен, мама пассивна. Отец вещает, а мама — нет. Но уйди она, и отец станет похож на дерево, вывороченное с корнями из земли. На ней держится весь наш мир.

Присутствие Мэмми действовало на меня так же, как обычно действовало присутствие мамы. Только с мамой это было привычно, в порядке вещей. А тут вдруг все случилось совершенно неожиданно, вдали от дома и в самый нужный для меня момент.

— Ну, теперь можно отправляться, Кип. Давай быстрее! — взволнованно выпалила Крошка.

Мэмми пропела: «Куда мы отправляемся, детки?»

— На станцию Томба, Мэмми. Там нам помогут.

В глазах ее промелькнула печаль. У нее были огромные, теплые, добрые глаза. Чудесные глаза и мягкий, беззащитный рот, из которого лилась музыка. Но выражение, промелькнувшее в ее глазах, сменило чувством тревоги то счастье, которое я только что испытывал. И ответ ее напомнил мне, что она не чудотворец:

— Как же мы полетим? На этот раз меня охраняли очень тщательно. (Я не буду больше воспроизводить ее чириканья нотами, все равно я их толком не помню).

Крошка с энтузиазмом рассказала ей о скафандрах, а я стоял как болван и слушал, а мой живот медленно леденел. То, что раньше было всего лишь вопросом применения силы для убеждения Крошки, превратилось сейчас в неразрешимую дилемму. Теперь я ни за что не ушел бы без Мэмми, как ни за что не ушел бы без Крошки…

Но у нас было всего лишь два скафандра. Да будь их хоть три, наш земной скафандр сгодился бы ей не больше, чем змее роликовые коньки.

Мэмми мягко напомнила, что ее скафандр уничтожен. И начался поединок. Очень странный поединок — между мягкой, деликатной, любящей, разумной и непреклонной Мэмми, с одной стороны, и Крошкой, развернувшейся на всю катушку в роли вопящей, капризной, ужасной девчонки, с другой стороны. Я же просто стоял рядом жалким зрителем, не имея возможности даже быть арбитром.

Поняв ситуацию, Мэмми сразу же пришла к неизбежному выводу. Поскольку идти ей было не в чем, да и вряд ли она сумела бы уйти так далеко даже в своем скафандре, единственным выходом для нее было остаться здесь, а нам немедленно уходить. Если мы дойдем, то, возможно, сумеем убедить своих, что опасность со стороны Червелицего и K° действительно существует, а в таком случае, ее, может быть, удастся спасти, что было бы мило, но вряд ли станет основной целью операции.

Крошка наотрез отказалась даже выслушивать какой бы то ни было план, предусматривающий расставание с Мэмми. Если Мэмми останется, то и она с места не сойдет.

— Кип! Ты пойдешь за помощью! Торопись! А я останусь здесь!

— Ты же знаешь, что это невозможно, Крошка.

— Ты должен. Обязан! Ты пойдешь! А если нет, то я… я больше с тобой не разговариваю!

— Если я пойду, то сам перестану с тобой разговаривать. Нет, Крошка, пойдешь ты.

— Ни за что!

— Да заткнись ты хоть для разнообразия! Пойдешь как миленькая, а я останусь здесь охранять вход и сдерживать противника, пока ты не вернешься с подмогой. Только поторопи их.

— Я… — она заплакала, и вид у нее стал донельзя расстроенный и обескураженный. Потом она бросилась к Мэмми, всхлипывая: — Вы меня совсем больше не любите!

Что показывает, насколько она утратила способность мыслить логически. Мэмми запела ей что-то ласковое, а я подумал, что последние наши шансы на спасение убывают по мере того, как мы продолжаем спорить. В любое мгновение мог вернуться Червелицый, и, хотя я и надеялся успеть уложить его, когда он сунется в корабль, он почти наверняка будет не один, и мне не устоять. Так или иначе, нам не уйти.

И наконец я сказал:

— Вот что, мы уйдем все вместе.

Крошка до того удивилась, что даже плакать перестала.

— Но как?

— Как, Кип? — пропела Мэмми.

— Я вам сейчас покажу, как. За мной. Мы ринулись к скафандрам. В одной руке Крошка несла мадам Помпадур, другой поддерживала Мэмми.

Ларс Эклунд, монтажник, первый хозяин «Оскара», если верить журналу, весил, должно быть, фунтов двести. Чтобы «Оскар» плотно облегал меня, мне пришлось его изрядно затянуть. Перешивать и подгонять его по фигуре я не стал, чтобы не нарушить герметичность. Длина рук и ног была в порядке, подгонять пришлось только живот. Так что места найдется достаточно и для Мэмми, и для меня.

Я объяснил, Крошка глядела на меня во все глаза, а Мэмми пела вопросы и комплименты. Она согласилась, что сможет висеть у меня на спине и не упасть, после того, как скафандр загерметизирован и лямки затянуты.

— Ладно, Крошка, лезь в скафандр живо! — Я побежал за носками. Вернувшись, я проверил датчики ее шлема. Надо добавить тебе воздуха. Твой запас наполовину израсходован.

И здесь я попал в тупик. Запасные баллоны, найденные у этих вурдалаков, были на резьбе, как и мои. Но баллоны на скафандре Крошки были со штырями, которые следовало вставлять в клапан. Вполне подходит для туристов, которых без няньки и на шаг не отпустят и которые при необходимости сменить баллоны перепугаются до смерти, если их не заменят молниеносно, но для серьезной работы не годятся.

В моей мастерской я бы соорудил переходник минут за двадцать. Здесь же, без инструментов, это было почти невозможно, а для Крошки все равно, есть у нас эти баллоны или нет. С таким же успехом они могли быть и на земле.

Впервые за все время я подумал всерьез о том, чтобы оставить их здесь, а самому поскорее броситься за помощью. Но вслух об этом ничего не сказал. Я решил, что Крошка предпочтет погибнуть в пути, чем снова попасть в Его руки, и я был бы с ней полностью согласен;

— Малыш, — сказал я медленно, — воздуха у тебя немного. Вряд ли хватит на сорок миль.

Помимо шкалы давления ее индикатор имел и шкалу времени. Стрелка показывала, что воздуха осталось меньше чем на пять часов. Сможет ли Крошка бежать рысью, как лошадь? Даже в условиях лунного тяготения? Вряд ли.

Она тоскливо посмотрела на меня.

— Этот объем рассчитан на взрослых. А я маленькая — меньше расходую воздуха.

— Постарайся не расходовать его быстрее, чем нужно.

— Постараюсь.

Я начал застегивать ей рукава, но она вскрикнула:

— Ой, забыла!

— Что такое?

— Забыла мадам Помпадур. Дай ее мне, пожалуйста. Она здесь, на полу, у меня под ногами.

Я поднял эту идиотскую куклу и дал ей.

— А она сколько воздуха израсходует?

У Крошки вдруг появились ямочки на щеках.

— Я велю ей не дышать, — и она сунула куклу за пазуху.

Затянув ее скафандр, я залез в свой и сел в нем на корточки, не застегиваясь. Мэмми вползла мне на спину и свернулась клубочком, напевая что-то ласковое. С ней было так хорошо, что я и сотню миль прошагал бы ради того, чтобы избавить их обеих от опасности.