— А, — кивнула Элиза и вдруг сказала: — Я вам очень благодарна, Оберон.

Он улыбнулся вновь. Когда улыбаешься, то и жить становится немного легче. Иногда Оберону казалось, что улыбка приросла к его лицу, меняются лишь ее оттенки. Все зависит от обстоятельств, говоришь ли ты с девушкой или вырываешь клыки у болотницы.

— Это за что же? — поинтересовался он. Элиза замялась, комкая в руке кружевной платок.

— За то, что велели поставить диван, — ответила она. — И за то, что не торопите события.

Издалека долетел гитарный перезвон и обрывок народной песни, которую никогда не исполняют трезвыми и при дамах. Студенческое веселье было в полном разгаре, и Оберон надеялся, что дело не дойдет до драк и битья окон. Он слишком устал сегодня, чтобы с этим разбираться.

— Я сейчас просто повторю, что не использую чужую беду в своих целях, — ответил Оберон. — И не беру женщин против их воли. Хотя в свете это редкость, увы.

Элиза понимающе кивнула. В романах, которые читают восторженные девицы по всей стране, дела обстоят иначе. Там герой хватает героиню за волосы и присваивает по праву сильного. Что она при этом чувствует? Ничего, кроме счастливого трепета — а если чувства другие, то эта девушка неправильная, и несите новую.

А если главный герой рохля и мямля, то обязательно найдется тот, кто его обойдет.

Анри, допустим. Светский эльф, который так пронизывающе смотрел сегодня на Элизу, словно вдруг взял и забыл о своих пробирках и зельях. Щеголь, который подошел к ней ближе, чем позволяли приличия. Оберон поймал себя на том, что начинает злиться.

— Вы мне нравитесь, Элиза, — признался Оберон. — И я слишком дорожу вами, чтобы применять силу в этих странных отношениях.

— Дорожите? — удивленно переспросила Элиза. — Впрочем, да. Триста тысяч золотых крон. Вы очень щедро за меня заплатили.

Оберон выразительно завел глаза.

— Иногда мне кажется, что у женщин есть какой-то врожденный дар злить мужчин, — заметил он. — А у мужчин — привязываться к тем, кого они спасают.

На щеках Элизы появился румянец. Острый взгляд из-под пушистых ресниц уколол Оберона.

— Я знаю, — ответила она. — И благодарна вам за то, что вы меня не торопите. Это… — Элиза замялась, подбирая слова. — Это непривычно. И это очень правильно. А вообще я иногда говорю, не думая, так что простите меня за это. Меньше всего я хочу обидеть своего единственного друга.

В эту минуту она была настолько милой и трогательной, что улыбка Оберона сделалась еще шире.

— Прощаю, — ответил он. — Давайте отдыхать.

Те тридцать шагов, что сейчас лежали между ними, позволили им спокойно переодеться ко сну. Забрав пижаму, Оберон пропустил Элизу в спальню и услышал, как негромко шелестит одежда. Домовые поставили аккуратный диван так, что он отлично вписывался в обстановку — Оберон старательно думал о пустяках, чтобы не думать об Элизе.

Он знал, что может все разрушить — знал и не хотел этого.

Едва слышно щелкнул замок — Элиза открыла дверь и спросила:

— У вас есть какие-нибудь книги? Я обычно читаю перед сном… если вы не против, конечно.

Оберон устало покосился на стопку тонких желтых папок, которую принесли и положили на столик в гостиной, и сказал:

— А я перед сном обычно работаю. Смотрю финансовую отчетность по факультету и учебные планы. Книги в моем кабинете, взгляните на них, если хотите.

Элизу не надо было приглашать дважды. Войдя вместе с Обероном в его кабинет, она восторженно ахнула, и в ее глазах поселился радостный блеск. Глядя, как она идет вдоль книжных полок, то завороженно останавливаясь, то дотрагиваясь до позолоты корешков, Оберон подумал, что надо бы сделать ей подарок. Что-нибудь не слишком дорогое, но интересное, то, что обрадует ее. Допустим, шкатулку из белого дерева с красивой инкрустацией — Элиза сможет туда положить свою жемчужную подвеску.

Женевьев всегда любила приятные мелочи. Оберон вспомнил о ней и удивился: воспоминание почти не причиняло ему боли, словно прошлое наконец-то осталось в прошлом.

— У отца была библиотека, — сообщила Элиза. — Но не такая большая, конечно. Ваша — это что-то невероятное. Можно взять эту книгу?

«Введение в историю магии» великого фон Крайста — Оберон вопросительно поднял левую бровь, удивляясь такому выбору.

— Разумеется, — ответил он. — Почему именно фон Крайст? Он страшный зануда, честно говоря, хоть и гений.

— Не совсем, — ответила Элиза, снимая книгу с полки. — К нему надо привыкнуть, но он пишет интересно. Я начала его читать, когда отец был жив, а потом… Потом стало не до того.

Элиза нравилась Оберону все больше и больше. Любовью к чтению, поворотом головы, спокойной речью, уверенностью в себе. Когда они пришли в спальню и устроились каждый на своем ложе, то на какой-то миг Оберону сделалось не по себе.

«Робею, словно школяр, — сердито подумал он и тотчас же добавил: — Просто я вообще отвык от того, что рядом со мной может быть женщина. Отвык, решил, что мне ничего этого не нужно, а теперь…»

От этого понимания стало еще противнее. Несколько дней назад в нем не было этой вязкой дряни. Присутствие Элизы сделало его размазней. В конце концов, зачем терять время? Никто из его знакомых не медлил бы. Запереть все двери, изолировать спальню заклинанием, поглощающим звуки, и пойти на диван к девушке, которую он фактически купил.

Что может быть проще-то? Зачем делать вид, что ему важно считаться порядочным человеком? Декан факультета темной магии по определению сволочь — ну вот и надо быть сволочью для собственного душевного комфорта.

Элиза принадлежит ему. Она достаточно умна, чтобы не сопротивляться.

Оберону казалось, будто он горит. Кругом расплескалось невидимое пламя, оно жгло, оно выкручивало наизнанку. Кажется, Элиза поняла его чувства, потому что отложила книгу и посмотрела в сторону кровати Оберона со страхом, сквозь который проникала брезгливость.

— Что-то не так? — спросил Оберон, взглянув на девушку поверх папки с финансовыми отчетами факультета за лето. Дьявол и сто его дьяволят, он держал эту дурацкую папку, словно щит! Можно подумать, кусок плотной бумаги закрыл бы его от тягостных мыслей.

— Ничего, — прошелестела Элиза. — Надеюсь, что все в порядке.

Оберон еще какое-то время с крайне отстраненным видом шелестел бумагами, а потом подумал, что это невыносимо. Когда он поднялся с кровати и двинулся к двери, Элиза испуганно села, натянув одеяло чуть ли не до шеи. Где-то в гостиной заворчал верный Пайпер.

— Куда вы? — встревоженно спросила она. Оберон улыбнулся, махнул рукой.

— Спите, Элиза. Я помню про тридцать шагов.

Некоторое время он топтался по гостиной, прикидывая количество шагов, а потом прошел к окну и открыл рамы. Прохладный ветер ударил его в лицо, освежил, поднял все волосы дыбом. С гор спускался туман, Оберон чувствовал запах далекого дождя и красных кленовых листьев.

Через несколько минут его стало знобить, и с ознобом пришло облегчение. Ломать не строить — можно окончательно разрушить все ценное, просто поддавшись порыву.

А Оберон хотел именно строить. Основательно и надолго.

Когда он, продрогший и спокойный, вернулся в спальню, Элиза уже спала.

Первый учебный день… Студентов собирали в большом зале, и, сидя на неудобном скрипучем кресле рядом с Анри, Элиза смотрела, как юноши и девушки, веселые, нарядные, шумные, входят в двери, и невольно завидовала им. Ей вдруг стало невероятно жаль, что она не с ними. Ей вдруг захотелось учиться, сидеть вместе с этими ребятами и девушками в лектории, списывать у кого-нибудь домашнее задание.

Это была настоящая жизнь — светлая, веселая, счастливая.

Оберон стоял возле кафедры, перебирал какие-то бумаги. Рядом с ним о чем-то негромко говорили двое преподавателей: строгая властная дама с высокой прической и совсем молодой мужчина, такой рыжий, что казалось, будто в зале зажгли еще одну лампу. По седым волнам прически дамы плыли маленькие кораблики; Элиза знала, что этот магический аксессуар в большой моде у немолодых леди.