План переговоров на завтра был забыт, я попросил отложить вопросы на завтрашний вечер, мол, голова болит — ну я же всё-таки наследник, могу и похандрить. А я пошёл к Маше, моей любимой Машеньке. Теперь, когда голова лучше контролировала гормоны, я понимал, что именно Маша — моя первая настоящая любовь. Анютка была красива, совершенно ураганна в постели и очень молода, но вот поговорить с ней мне было не о чем. Страсть и желания захватили меня тогда, подавили мой разум, всё-таки всего четырнадцать лет — самый гормональный шторм, а теперь мне уже семнадцать и мозг уже взял управление на себя.

С Анюткой мне было хорошо заниматься постельными утехами, а всё прочее… Пламя бы утихло, а дальше, что мне делать? А вот с Машей всё иначе — она умная, образованная, между нами уже не юношеская страсть, а настоящая любовь. Причём Мария аристократка. Да, она мне не ровня, но всё-таки из очень влиятельного рода, и мой брак с ней был бы вполне возможен, правда, в чуть других обстоятельствах. Так почему бы мне не попытаться заодно и приблизить эти самые обстоятельства?

Так вот — повод к внешней ссоре с императрицей Екатериной Алексеевной я видел в браке с Марией. Вот так! Мама должна была мне этот брак запретить, а я просто обязан нарушить её запрет. Такая гремучая смесь романтизма и прагматизма вполне могла обеспечить нам нужное развитие событий. Причём я увидел здесь сразу возможность убить и ещё одного зайца — сделать план двухходовым и выиграть ещё одну игру. Но нужны детали сценария и согласие сторон-участников.

Я начал с Марии. Я не мог играть в такую игру с любимой женщиной — она должна была всё знать. Для меня не было сомнений в необходимости почти со всеми играть втёмную — такая сложная игра не должна не удастся из-за того, что кто-то что-то сказал не там и не тому, но вот Маше и маме я должен был сказать всё, с таким не играют.

Конечно, я боялся, что даже они могут проговориться родным и близким людям, но на такой риск я пошёл сознательно, ибо нельзя всё-таки не доверять всем…

Маша меня поняла, ей было очень страшно — в такие игры она раньше не играла, но даже сквозь слёзы я видел стальной стержень внутри моей любимой женщины и решил не останавливаться. В теоретической возможности реализации моей идеи я не сомневался, так что консультации с прочими я пока отложил. Сейчас нужно было получить согласие мамы.

Голубиная связь работала отлично, а уже в Варне я получил курьером от мамы новые системы шифрования переписки, чтобы наши письма друг к другу могли понять только мы. Даже секретарям зачастую нельзя было доверить всё. Идея шифра была Эйлера, а вот реализация была Карпова — Емельян стал выдающимся математиком и просчитанные им шифры были недоступны пока больше никому. Вернее, шифр был очень сложен, и любой посторонний, прочитав тайнопись, получил бы связанный текст на отвлечённые темы, а вот к истинному содержанию письма пришлось бы пробиваться ещё через один уровень безопасности.

Этим шифром мы защищали только самое потаённое, и вот моё послание точно относилось к такому. Мама, конечно, была не в восторге от задуманного, но всё-таки признала реальность исполнения подобного плана и согласилась. Она согласилась на то, чтобы Маша стала моей женой. Здесь ей пришлось явно сложнее всего, мама не знала Машу, но знала о моих чувствах к ней и о её поступках. Императрица всегда была сторонницей моего брака с европейскими принцессами, а Маша к таким не относилась. Ей было тяжело согласиться, но она решилась на это. Я был ей очень благодарен, я даже не надеялся, что мама сразу примет такое, но она смогла — её доверие ко мне было огромным — Екатерина готова была передать в мои руки фактическое будущее империи… И я это доверие не обману.

Константин Маврокордат подтвердил мою правоту, но сразу уточнил детали — получить оба княжества, было просто нереально. Даже Султан не мог подарить мне и Молдавию, и Валахию — это было слишком много для турок и вызвало бы немедленный переворот в Стамбуле. Нет, это не допустимо. Но, вот одна Молдавия — вполне реально. Бывший господарь теперь стал мне ещё ближе, ибо работал уже не только за своё будущее, но и за будущее своих внуков, которые ещё родятся у меня и Маши.

Константин заплакал, когда поведал ему свой план — нет, не весь, только его первую часть, вторую, как я и сказал, пока возможно доверить только своим любимым женщинам. Это информация его поразила — такое доверие к нему и его семье поднимало Маврокордата на недосягаемую даже в мечтах высоту. Если раньше бывший господарь просто работал на меня, то теперь он готов был сражаться и умирать.

Следующим посвящённым стал Орлов. Алексей Григорьевич ржал так, что кобылы должны были бы прискакать к нему из самого́ Константинополя. Как истинный авантюрист он оценил красоту и рискованность плана и, назвав меня «Хитроумным Улиссом», полностью меня поддержал. Что бы он сказал, если бы узнал и вторую часть плана, которую я таил от него? М-да… Я ощущал себя негодяем, но так было надо.

Румянцев тоже признал необходимость действовать именно так, правда, его пришлось поубеждать — рыцарское восприятие мира у него было очень сильное. Но благо державы — ради него фельдмаршал согласился пойти против своих принципов.

Вейсману же, после долгих раздумий, я рассказал и про вторую часть — мне нужен был человек, который поможет мне во всём — один я здесь не справлюсь, а играть с Отто втёмную, значит не иметь всего его доверия и преданности. В общем, я решил, что это объективное решение, а не проявление моих дружеских чувств. Отто стал для меня другом и, после Варны даже почти братом… Вейсман не сомневался, он был готов пойти со мной до конца, как когда-то, нарушив приказ командира на пути к своей победе.

Самое сложное было — Панин. Здесь, мало того, что его надо было убедить в правильности моего плана, так ещё именно он должен был стать мишенью его второго этапа. За Паниным давно и плотно наблюдали люди Захара, и даже бо́льшая часть агентов Тайной экспедиции, которые работали под формальным руководством Шешковского.

Тот уже потерял практически всё доверие, явно подыгрывая разным политическим группировкам. Сначала, потеряв поддержку Алексея и Ивана Орловых, понимая слабость своих позиций перед императрицей, не нашёл ничего лучшего, чем попытаться найти опору у их брата Григория, а когда тот был отставлен, начал пристраиваться к Панину. В результате мама поняла, что доверять этому флюгеру уже просто опасно, но и трогать его преждевременно — проще следить за ним, и, контролируя его контакты, получать больше информации о возможных заговорах. Так что экспедицию фактически переподчинили Захару, причём сам Шешковский был не в курсе этого.

Так вот, Никита Иванович лелеял мысли по получению верховной власти в России. Давно и сладострастно желал он стать вершителем судеб страны и готовился к этому весьма деятельно. Уже несколько раз он пытался затеять переворот, но всё время эту идею откладывал. Причём первейшим орудием в достижении цели Панин видел меня — своего верного и преданного ученика, коим, по его мнению, он управлял как куклой. И вот он видел себя канцлером и этаким кардиналом Ришелье при моей чисто номинальной фигуре…

Так вот, именно этот человек, по моей задумке, должен был запустить и возглавить переворот в тот момент, когда мы, именно мы, будем к этому готовы. И именно этот мятеж, а точнее сказать, его подавление — станет спусковым крючком к радикальным изменениям жизни в стране. Лучше момента для этого до сих пор ещё не возникало: у меня была лояльность Румянцева, был Вейсман, была армия, будет, в результате подавления мятежа, поддержка части общества. Надо всё делать сейчас.

Я готовился к встрече с Паниным два дня — репетировал с Машей, просчитывал его возможные реакции и действия. Но тянуть больше смысла не было — время уходило, а придумать что-то новое уже не получалось. Так что, мы встретились с ним. Мне удалось убедить Никиту Ивановича, что это его идея. По сути, моим помощником было только его раздутое самомнение, а вот против меня были и его недюжинный ум, и изощрённая хитрость. По всем предпосылкам для данного разговора он уже что-то начинал подозревать, и я находился на грани краха, но всё-таки мне это удалось!