Обернувшись, кинул на хозяина дома извиняющийся взгляд, на что тот подмигнул, и смеясь беззвучно, перекрестил нас в спины, весьма похоже спародировав священнослужителя. Ну да, ну да… минимум пару часов спокойствия ему обеспечено!

Среди моих подруг было достаточно много женщин с детьми, и общаться я с ними умею. Не то чтобы горю желанием или люблю педагогику… просто умею.

Немножечко практической психологии, жизненный опыт и куча вещей, которые в двадцать первом веке доступны каждому, а сейчас сходят за откровение. Нет, я не первооткрыватель! К сожалению… Всё это есть, но это в брошюрках и в книжках, которые нужно ещё отыскать и хоть немного систематизировать.

А мне достаточно полистать какие-то книжонки на Сухаревке, и бац! Всплывает в памяти. Так что на фоне здешних «сухарей» и приторно-сладких педагогов, работающих с детьми помладше, я Макаренко и Монтессори разом. Наверное…

Например, чтобы стимулировать изучение языков, я задаю ему слова и предложения, а потом, на следующий день, рассказываю какие-то забавные истории и анекдоты, составленные из них. Много ли надо восьмилетнему мальчику?!

Или скажем — «путешествия» на французском. Простой язык, много картинок, много действия. Почти что комикс. Подобного хлама на Сухаревке можно по весу набирать, особенно если бумага уже ветхая.

Глотая слова, Илья начал рассказывать мне домашнее задание, торопясь вывалить всё и сразу.

— Не части, — останавливаю его, — это я знаю, что ты всё знаешь, а учителям такое торопыжество не нравится.

— Они что, глупее тебя? — удивляется он, — Не видят, кто знает, а кто нет?

— Нет, разумеется! — отвечаю ему, стараясь не засмеяться, — Но в классе обычно человек сорок, он может и запамятовать.

— А… — чистый лоб перерезает мыслительная морщинка. Как я уже говорил, ребёнок не глупый, но с воспитанием некоторые проблемы, и он не может осознать, как вообще может быть такое, что учитель не запомнить такого уникального и неповторимого мальчика Илью. Как?!

— Есть ещё и педагогический момент, — продолжаю объяснять, — Учитель хочет, чтобы вы с самого начала привыкали чётко и ясно излагать свои мысли, это понятно?

Илья кивает несколько неуверенно, замирает на несколько секунд, и снова кивает, но в этот раз вполне решительно и осознанно.

— К тому же, отвечая урок, вы не только демонстрируете учителю уровень своих знаний, но и помогаете одноклассникам. Как думаешь, чем именно?

— Э…

— Без междометий, пожалуйста, — обрываю его, — Если не можешь сразу собраться с мыслями, лучше помолчи, а не взмекивай, как козёл.

— Я не козёл! — возмущается ребёнок.

— Вот и не подражай ему, — отвечаю с лёгкой улыбкой и подмигиваю, — А вообще, давай-ка не вспыхивай на такие лёгкие подначки и шуточки! С тобой в одной классе будет сорок мальчишек, и некоторые из них — натуральные бараны!

… смеётся.

— А ты же умный парень? — спрашиваю его и вижу энергичный кивок, — Ну так и привыкай пропускать такие вещи мимо ушей! Представь — сидит сзади такой глупыш мамин и дразнится тихохонько, чтобы учитель не услышал. Вспыхивать будешь, так что? Обернёшься и выпалишь «Сам козёл!», так?

— Не… — протянул мальчик не слишком уверенно, — не выпалю!

— Да? — вздёргиваю бровь, на что он пыхтит рассерженным ёжиком, но молчит.

— Так что, ты подумал, как именно ты помогаешь одноклассникам, отвечая чётко и правильно? — возвращаюсь к вопросу.

Открыв было рот, ребёнок видимо вспоминает о «взмемекивании» и плотно сжимает челюсти. Он думает… Не сразу, но приходит в итоге к выводу, что правильные и чёткие ответы, выслушанные другими учениками, помогают тем лучше понять тему, ещё раз «пройти» её.

В таком роде и ведём беседы, перескакивая с темы на тему. Не всё так гладко, разумеется… Есть сложности с самодисциплиной и вниманием. Но есть и методы борьбы с этой напастью!

Если арифметическая задачка не о яблоках, а о попавших в ворота крепости ядер, то это же намного интересней!

Около двух часов занимаемся по гимназической программе, разве только меняю иногда яблоки на ядра, а землекопов на мушкетёров. Ребёнок пыхтит, старается… и старается не смотреть, как я, загородившись стопкой книг, рисую в тетрадке задания для дополнительной программы. Он уже знает, что чем лучше занимается по гимназической программе, тем больше времени у нас останется на дополнительную, самую для него интересную.

Ничего сверхъестественного, право слово! Обычные задачи на сообразительность, где требуется передвигать спички, рисовать недостающие фигуры и составлять анаграммы.

Под настроение, и если остаётся время, сочиняем вместе две приключенческие повести — на немецком и на французском, из знакомых ему слов. Дело идёт не быстро, но ландскнехт, олицетворяющий «приключения», и французский моряк, олицетворяющий «путешествия», сочинены на два десятка тетрадных листов каждый.

Всё это очень наивно, а от количества заржавелых штампов режет глаза, но… сам пишет. Почти.

Идиллию нашу прервал Евгений Ильич, позвавший на завтрак[23], и я, разумеется, не стал отказываться. Отношения у нас скорее приятельские, да и репетитор «из хорошей семьи» это вполне уважаемая фигура.

Поговорить нам интересно не только об успехах Ильи (к коим Евгений Ильич скорее равнодушен), но и о книгах. Сам он достаточно ленив и встаёт поздно, бывая на Сухаревке по утрам не более двух-трёх раз в месяц. Я для него, некоторым образом, нечто вроде новостного бюллетеня из мира букинистики, хотя сам он уверяет, что ему просто интересно со мной общаться из-за «парадоксального мышления». Возможно, хозяин дома и не слишком лукавит.

Евгений Ильич человек светский, но взглядов придерживается демократических, хотя и с изрядными купюрами. Я бы назвал его либеральным барином, очень уж он своеобразен. Личность вполне симпатичная, но скажем так — с особенностями…

Сибарит, считающий себя человеком, способным к лишениям и трудам. Дачная жизнь, я так понимаю, закалила.

Родившись в знатном и очень небедном семействе, он искренне считает, что нынешнего своего положения добился сам. Мне это видится несколько иначе… но возможно, я пристрастен.

Человек он вполне симпатичный, но вот как социальное явление… своеобразен. Я испытываю к нему двойственные чувства.

С одной стороны, его можно назвать приятелем, несмотря на всю разницу в возрасте. Добрый, порядочный, хороший друг, и пожалуй — хороший человек.

С другой — такие вот приятные во всех отношениях люди, которые ни разу не обидели никого лично, но не отказываются от доходов с имения, где ещё папенькой поставлен управляющий, выжимающий из крестьян все соки. А сам он просто не вникает… не хочет вникать. Грубые материи.

Отсюда, наверное, и вся та ностальгия по ушедшей Эпохе. От таких вот людей, приятных во всех отношениях, умных и образованных, которые были деликатны с прислугой, никого не обижали, и в сравнению с которыми представители более низких сословий не выдерживали никакого сравнения.

Глядя на прислуживающего нам лакея Савельича, с его серебряными бакенбардами и важным, генеральским видом; на Евгения Ильича и восьмилетнего Илью, я думал о конце Эпохи, которую потом будут идеализировать и воспевать.

О том, что нужно будет непременно вести записи, и что возможно, я когда-нибудь напишу книгу об этих днях, и назову её как-нибудь интересно и не без пафоса. Например «На пороге Катастрофы».

О том, что История учит нас тому, что никого и ничему не учит! А ещё тому, что она развивается по спирали…

— Слыхал?! — выскочив из-за прилавка и схватив меня за руку, вместо приветствия выпалил букинист, — Война! С германцем!

Вцепившись в мою руку, Илья говорил и говорил, и как-то так получалось, что война в его речах представлялась занятием необыкновенно возвышенным и патриотичным, оздоравливающим Нацию и укрепляющим Государство. Не знаю как, но букинист ухитрялся произносить эти слова с заглавных букв. Лицо его дышит тем благонамеренным патриотическим восторгом, возражать которому не очень-то и хочется.