А тут — ребёнок… Который шумит, задаёт вопросы и решительно не нужен ни троюродной тётушке, ни тем более её мужу, пожилому датскому помещику средней руки, который и от компаньонки жены не пребывает в восторге.

Поскольку Нина какая ни есть, но родственница и к тому же — ребёнок, то её до́лжно как-то развлекать, одевать и тратить как время, так и деньги. Но это — если она там появится…

… поэтому троюродная тётушка не только не приглашает нас, но и ни разу не прислала письмо. На всякий случай, я так понимаю. Разве что матушка изредка передаёт в письмах приветы от тётушки Магды, но как мельком и неуверенно.

Я ни в коем случае не сужу троюродную тётушку. Как и что там… не знаю. Обидно за маму, но на самом деле, судьба не самая страшная. Унылая и серая, это да… но не страшная.

Не знаю, сколько женщин живёт вот так вот по всему миру. Сотни тысяч? Миллионы? Получившие какое-то образование, но в силу разных причин не сумевшие или не захотевшие реализоваться. Приживалки и компаньонки при троюродных сёстрах, родных братьях и престарелых дядюшках, зависящие от милости родственников.

По крайней мере — не голодают и не мерзнут, а остальное… Я могу отвечать только за маму и сестёр, да и то лишь отчасти. Будет потом возможность — помогу, да и то — если они изъявят такое желание. Что, кстати, не факт!

… а потом метель закончилась также внезапно, как и началась, на небосклон выползло тусклое мартовское солнце и изо всех сил начало помогать дворникам убирать с улиц быстро тающий снег.

— Я, пожалуй, пойду, — кхекнув, заявил папенька час спустя, постояв у окна с приоткрытой форточкой с папироской в руке, — пройдусь. Вернусь поздно, наверное.

Люба вздохнула еле слышно, а я с трудом подавил кривоватую усмешку, полезшую было на лицо. Как всегда…

Расставание с женой дражайший родитель воспринимает болезненно, даром что вёл себя так, что та бросила его и детей, и бежала в чужую страну, только бы подальше от него! Мне её безусловно жаль, но…

… а чем она раньше думала?! Юрий Сергеевич не из тех, кто до свадьбы ведёт себя подобно бесполому ангелу, перерождаясь после рождения детей. Внезапно.

Перевоспитать хотела? Или, засидевшись в ожидании принца старой девой, вышла замуж за первого же, кто предложил? Не обсуждают такие вещи с детьми, а близких родственников, из разговоров которых можно почерпнуть какую-то информацию, у нас нет.

Со стороны папеньки несколько поколений кутил, старательно самовыпиливающихся на протяжении десятков лет. Со стороны матушки — история наподобие шекспировских Монтекки и Капулетти, только родня чуть ли не прокляла бабушку и дедушку, обвенчавшихся против воли родителей.

Вещи такого рода не то чтобы из ряда вон. Да, бывают и крепкие родственные кланы, дружные и разветвлённые, но и расплевавшиеся со всей роднёй одиночки тоже никого не удивляют.

В мозаичном рисунке любой Империи, перемалывающей страны, народы, этносы и религии, неизбежен высокий процент отбраковки. Крошатся в прах человеческие судьбы, и на этом цементе возводится фундамент чего-то нового, нередко величественного и внушающего трепет спустя поколения, но почти всегда — бесчеловечного.

С господствующей идеологией, согласно которой можно и нужно приносить судьбы отдельных людей и целых народов на Алтарь Территории, ведь Империя — превыше всего!

… выкинув из головы политологию и высокие умствования, проводил отца. Он одевался мрачно и как-то так по-особенному, что я давно научился уже различать — пьяным придёт! В хламину!

Безнадёжно переглянувшись с сестрой, я пожал плечами. Сделать мы не можем ни-че-го! Ровным счётом. Просто ждать… и надеяться, что вернётся живым, дееспособным и не влипнувшим в дурно пахнущую историю.

Чуть погодя оделся и я, выйдя на улицу продышаться. Дворники вовсю шоркают лопатами, отчищая дорожки к подъездам и тротуары, так что под ногами нет особых хлябей.

Солнце парит с необыкновенной силой, даром что выглядит бледно-жёлтым одуванчиком. Очень влажно, абсолютно безветренно и необыкновенно сыро. Сверху припекает, снизу тянет холодом, и всё так мерзко и потливо, что домой я вернулся, не пробыв на улице и пятнадцати минут.

Люба встретила меня понимающим хмыком, оторвавшись ненадолго от чтения учебника, но промолчала.

— Я ничего не понимаю! — с криком вылетела из комнаты Нина, потрясая учебником, — Дурацкие, дурацкие задачки! Поможешь?

Она прильнула к старшей сестре, и сделав «глазки», протянула:

— Ну пожа-алуйста!

— Некогда, — мягко ответила Люба, — брата попроси.

Покосившись на меня, Нина фыркнула и убежала в комнату, чем я ни капли не был расстроен. Иногда я занимаюсь с ней, но это самый сложный из моих учеников! Не слушается и не слушает, ёрзает и отвлекается… и это притом, что и так-то не светоч разума.

После ужина младшенькая соизволила внять голосу разума, и подошла ко мне за объяснениями. Понадобилось всего пятнадцать минут… и Нина ушла просвещённая, но совершенно недовольная! Это получается, что она зря мучилась всё это время?!

Конечно же нет! По логике двенадцатилетней девочки, виноват в её мучениях я! А ещё — дурацкий учитель математики, дурацкая гимназия, Министерство Народного Просвещения и Сатурн в третьем Доме!

Я же, объяснив сестре задачи, снова вернулся к учёбнику турецкого языка. Не то чтобы имеется острое желание осесть в Османской империи[30], но жизнь любит подкидывать сюрпризы, и лучше, если хотя бы некоторым из них я подготовлюсь заранее!

… так, с учебником, я и сидел в гостиной до часу ночи, ожидая возвращения отца и переживая всё сильнее. Всё казалось, что если я вот прямо сейчас не побегу искать его на улицах, в питейных и увеселительных заведениях, в борделях и по знакомым, то он непременно замёрзнет, будет убит или захлебнётся собственной блевотиной. И виноват в этом буду я!

Ввалился он в дымину пьяный и озирающийся вокруг невидящими глазами, но на удивление сносно держащийся на ногах.

— Охти ж Господи… — запричитала выскочившая из кухни заспанная Глафира, подхватывая дражайшего родителя сбоку под плечом и пытаясь раздеть его, не уронив при этом, и не упасть самой.

— Ну ничего нового… — вздохнул я, и отложив учебник, стал помогать ей разоблачать это вонючее мычащее тело, всё время норовящее куда-то дёргаться. А куда денешься? Какой ни есть, а родня!

Подперев голову кулаком, листаю подшивку либеральных «Русских Ведомостей», любимую газету московской профессуры и интеллигенции. Цепляя глазами заголовки, иногда пробегаю статьи по диагонали. Заметив что-то действительно интересное, читаю уже вдумчиво и делаю выписки в толстенную тетрадь.

Рядом, ожидая своей очереди, лежит подшивка консервативной «Московской газеты», а под ней умеренно-правая «Голос Москвы», орган партии «Союз 17 октября[31]». Добравшись до конца 1910 года, закрываю «Ведомости», откладываю их в сторонку, и подтягиваю «Московскую газету».

Занятие это не из тех, что можно назвать увлекательным, если только вы не испытываете счастья, вдыхая архивную пыль и выискивая давно устаревшую информацию, интересную разве что узкому кругу таких же архивных работников и преподавателей. Я к таковым не отношусь, но… надо.

Немного обжившись и разобравшись с первоочередными задачами, я вдруг понял, что ни черта не знаю об окружающей меня действительности! Без запинки цитируя параграфы учебников политической и экономической географии за старшие классы, часто просто не вижу причинно-следственных связей.

Большинству сверстников и даже гимназистам выпускных классов могу дать фору, но… этого мало. Не слишком помогает знание истории, скорее даже наоборот.

Этот период я знаю скверно, и многие события для меня выглядят как киноплёнка, порезанная на кадры и склеенная назад дай Бог одна десятая, да и то как попало. Казалось бы, и чёрт и с ним! Какое мне дело до всех этих эсеров, октябристов, меньшевиков и черносотенцев!