После встречи с Яной я понимаю, что Иван небезразличен мне намного больше, чем кажется. Ваня переводит взгляд на мои губы, а мне чудится, будто сердце сейчас пробьет ребра, так неистово оно колотится. Все, о чем я в состоянии думать, — каков же на вкус его поцелуй?

Загорается зеленый свет, и мы вздрагиваем от сигнала сзади стоящих автомобилей. Ваня отворачивается, крепко сжимая руль, а я растекаюсь по заднему сиденью, чувствуя себя бесконечно несчастной.

Момент упущен.

Он не поднимается вместе со мной; я неуклюже ловлю брошенные от квартиры ключи, но тут же разжимаю ладонь, роняя их в пыль: металлическая связка настолько тяжелая, что удар от нее весьма чувствителен. Пока наклоняюсь, чтобы подобрать их с земли, джип стремительно вылетает прочь, будто его хозяин боится быть пойманным мною.

В квартире я первым делом начинаю оттирать темно-красные капли с паркета. Их немного, но вполне достаточно, чтобы влюбленные в кровь шептуны начали кричать, требуя еще больше и больше.

Через десять минут в квартире прежний порядок, за это время успевает закипеть чайник. Едва я выключаю его, как слышу звук поворачивающегося ключа в дверном замке. Похоже, Доронин что-то оставил здесь, раз так спешно решил вернуться. Выхожу в коридор и понимаю, что ошиблась: это не полицейский.

Мужчина заходит без стука и предупреждений.

Никаких экивоков: мне должно стать сразу ясно, кто здесь хозяин. Оглядываясь вокруг, он останавливает в конце взгляд на мне, словно доселе не замечая присутствия. Кажется, будто я пред ним не более букашки, и ценностью обладаю примерной равной ей.

— Ну привет, — в словах сквозит все отношение, сложившееся ко мне. Пренебрежение. Брезгливость. Высокомерие, — Аня.

Имя произносит так, будто плюется.

— Привет-привет, Петр, — я с точностью копирую его интонацию, вызывая каплю интереса. Букашка оказывается живой и почти забавной. Узнать в незваном госте брата Ивана не составляет труда.

— Как тебе на свободе, Басаргина? — Доронин — младший проходит мимо, не вытаскивая рук из карманов, не снимая обуви. Я непроизвольно скрещиваю руки на груди, следя за его передвижением. Наглая и надменная копия Ивана совершив круг почета по территории, застывает напротив, нависая сверху. Одной рукой Петр опирается о стену на уровне моего лица, вторую по-прежнему прячет в кармане.

— Не жалуюсь, Доронин, — я смотрю на него открыто, пытаясь изобразить усмешку, но по всему чувствуется, что нервничаю. И самое обидное, — он видит, что его тактика запугивания срабатывает. — Смотрю, ментовские замашки следака все еще дают о себе знать?

— Характер не пропьешь, — мужчина совсем не торопится сменить позу, а мне все труднее терпеть свое положение.

— Осмотр завершил? Или по другому важному делу пришел?

— По важному, — соглашается адвокат. — На тебя посмотреть. Что это за существо диковинное живет в моей квартире и мотается с братцем по делам.

— Существо, Петечка, я утром выпустила в подъезд, но вот шапку твою детскую, леопардовую, оно все ж поело. Моль, что поделать, — я храбрюсь под внутренние аплодисменты шептунов.

«Вот выпендрежник!». «Утри ему нос!». «Он, конечно, противный, но что-то в нем есть…».

В нем действительно что-то есть. Наглость и нахальство, ощущение вседозволенности и власти. Петр куда больше похож с Иваном, чем я ожидала увидеть, только выглядит его более стильной версией: модная прическа с челкой на бок, пиджак с кожаными заплатами, дорогие коричневые ботинки. На той руке, которая до сих пор покоится возле моего уха, часы на стальном браслете тикают неприлично громко в сложившейся между нами тишине.

— Ну ладно, — в конце концов, Доронин отлепляется от стены с независимым видом и, насвистывая, идет на кухню. — Раз уж ты тут за хозяйку, угости-ка меня чайком. Сделаешь, милая?

Я иду покорно следом, закатывая глаза, но щедро наливаю крутую заварку, чуть разбавляя ее кипятком.

— Чифирек ведь, Анна Евгеньевна, — вглядываясь в чашку, протягивает Доронин.

— А что, уже потчевали, Петр Владимирович? — он хмыкает, накладывая три ложки сахара, и бренчит ложкой по керамическим стенкам, размешивая его.

— Ну, на каждое слово свой ответ, удивительно. Как будто и не в дурдоме лежала, — улыбка Петра становится шире, — а на курсы по язвительности ходила.

— Так ведь там и тренировалась в свободное-то время, — я усаживаюсь напротив, подпирая щеку ладонью. С одной стороны, братец Вани жутко меня раздражает, а с другой — беседа начинает приносить удовольствие одновременно с пониманием того, что он сейчас меня прощупывает на предмет слабости. — Пейте, пейте, пока не остыло, раз уж пришли. Заварки не жалко, Иван еще купит.

Завершив свой дзинькающий обряд, к чаю он не притрагивается, зато достает сигарету и притягивает к себе ближе пепельницу.

— А теперь серьезно. Какие у тебя планы на будущее?

— Тебя интересует именно они или что-то конкретное? Иван, например?

Он снова щурится, выдувая дым сквозь ноздри, и не торопится с ответом.

— Допустим, — спустя время произноси Петя. — Так что?

— Планы у меня идущие далеко вперед и тебя никоим образом не касающиеся. И Яны тоже. Она же с тобой работает?

— Со мной, — не отрицает Доронин — младший.

— На разведку послала или по собственной инициативе?

— Не тот человек Янка, чтобы впутывать в их личные дела посторонних.

— Только ты-то не посторонний, — картина рисуется предельно ясной, — нравится тебе жена брата, да? Красивая девушка, согласна.

Петя меняется в лице; я сбиваю с него спесь, но вместо нее приходит что-то темное, — я права, и ему это не нравится. Говорят, в основе всего лежат похоть и власть, и я понимаю, что сейчас оголяя правду, наживаю себе кровного врага, но не останавливаюсь. Уже не могу.

— Что ж, я понял, — твой выход на свободу — дело временное.

— Как бы не оказаться тебе, Петенька, на соседней койке со мной, — протягиваю я, — или где подальше.

Он тщательно размазывает, раздавливает окурок о стенку пепельницы, будто демонстрируя, что может сделать подобное и со мной, а потом идет к выходу.

— Пугать вздумала? — вскидывает он брови, шагая за порог, — вот ты наглая.

Я следую неотступно рядом, но адвокат замирает у выхода, держась за дверную ручку.

— Да куда ж мне пугать тебя, я просто переживаю.

— За меня? — недоверчиво тянет он, но я его разубеждаю:

— Нееееет. Врагов своих всегда переживаю, — и подталкивая мужчину вперед, захлопываю дверь, бессильно ложась на пол. Нет, семью Дорониных в таком количестве за один раз выдержать нереально.

Два — один не в мою пользу. Брат и жена ненавидят, а вот Иван? В ту ли колонку я записываю его?

После ухода Петра еще долго трясутся кончики пальцев. Прохожу на кухню, нахожу забытую полицейским пачку сигарет, и затягиваюсь. Я могу спокойно не курить хоть год, но сейчас очень хочется ощутить что-то в руке. Дым двумя тонкими струйками выползает через ноздри, улетучиваясь в форточку.

Я понимаю, почему мне не рады те, для кого я стала историей. Но ощущать враждебность от людей, которым я ничего не сделала — ни плохого, ни хорошего — больно. Мир не обещал стать добрее, но глупые надежды прорастают во мне благодаря Ивану.

— Он просто пользуется мной. Вся его доброта — ради собственной выгоды, — произношу вслух, но отчаянно не верю сказанным словам. Как же будет больно ошибиться, если я окажусь лишь средством достижения цели.

Пытаясь успокоиться, включаю телевизор, но новости, почти сплошняком идущие по всем доступным каналам, не добавляют оптимизма. Еще двадцать минут метаюсь по квартире, пока не решаю разложить свои вещи на свободной полке в шкафу.

Глядя на одежду из прошлой жизни, раздумываю: а не выкинуть ли ее? Не то, чтобы теперь мой гардероб ломится от избытка, но я ищу способ избавиться от воспоминаний, и пока этот — самый доступный. Задумчиво укладывая брюки, вижу, как из кармана выпадает маленький кулон.