Перед тем как забраться в постель, он посмотрел на часы. Пара минут второго. А все пока что живы, и никто не швыряет в окно газовые гранаты, никто не прилаживается высаживать дверь — лепота! Правда, люди понимающие ходят в гости гораздо позже, под утро, во время пресловутой «собачьей вахты», когда глаза слипаются сами. Ну, постараемся чуть подремать, однако одним глазком…

Мадлен с хрустом разорвала пакетик, и начались сплошные жирные многоточия.

Стробач, оскалясь, стоя напротив него на выжженной солнцем каменистой равнине, медленно поднял руку, целя в Мазура указательным пальцем, — и грянул гром…

Мазур вскинулся, потряс головой, отчаянным морганьем прогоняя остатки кошмарного сна. И тут же запустил руку пол подушку, выхватил оттуда пистолет. Рядом ойкнула подхватившаяся Мадлен.

И тут же грохнуло еще раз, не так уж и далеко, и еще раз. И тут же наперебой затарахтели очереди.

— Это… — пролепетала Мадлен.

— Лежи тихо! — тихонько рыкнул Мазур.

Перепрыгнул через нее на пол, голышом, держа пистолет дулом вверх, подбежал к окну, привычно встал у стены так, чтобы не зацепила ненароком шальная пуля, если ей вздумается залететь в окно (ну дура же, еще Суворов говорил!), прислушался.

Очереди грохотали безостановочно. Указательным пальцем на миг чуть отодвинув штору, Мазур убедился, что рассветом и не пахнет.

И убедился еще, что шальной пули в окно ждать не следует — бой разгорался, грубо прикидывая, в километрах полутора отсюда.

Он представления не имел, кто с кем сцепился, но давным-давно научился читать «грамматику боя, язык батарей». Бой проходил на одном месте. Кроме автоматов работало еще как минимум три ручных пулемета не самого крупного калибра, и порой посреди стрекотания очередей раскатисто бабахало. Для обычной гранаты крепенько, для артиллерийского снаряда — не тот звук… ну что же, не загадка, разрывы выстрелов из гранатометов. Они самые.

Он прекрасно помнил, кто недавно прикопил себе пару десятков одноразовых гранатометов, о ком говорил капитан, как о главной возможной угрозе. Мать твою сучью, дышлом крещеную, как писал классик! Если прикинуть, бой идет как раз у занятого жандармами здания. То самое, чего профессиональным чутьем опасался Амбатене — Рамадос нагрянул-таки в гости. А если учесть, что у капитана всего восемнадцать человек и пара пулеметов… Он, правда, держит оборону в каменном здании старинной постройки — но эти преимущества свелись на нет наличием у противника кучи гранатометов — то и дело разлается их баханье, нападающие не экономят… Если учесть, что у Рамадоса человек сто, что любая подмога явится слишком поздно — если ее вообще удалось вызвать… Положение у капитана — хреновее некуда.

Так! Еще пара автоматных очередей — но уже в другом месте, левее и ближе. Долгая пауза, еще пара очередей, снова коротких — и снова пауза. А это у нас где? Мазур добросовестно посмотрел в уме сверху на ту часть города, по которой довелось ходить — его учили и такому. На сей раз нет стопроцентной уверенности, но все за то, что редкие короткие очереди — ага, еще одна! — раздаются в «Топазовом раю».

Положив пистолет на стол, Мазур в три микросекунды натянул трусы, запрыгнул в штаны, надел майку, носки, ботинки, зашнуровал их, не пропуская ни одной дырочки, проделал это в таком темпе, что суровый боцман Сабодаш, немало в свое время свирепствовавший, заставляя курсантов одеваться, как он говорил, «в темпе молнии»; несомненно, умилился бы.

— Это не за тобой… — сказала Мадлен дрожащим голосом, высунув голову из-под одеяла. — Это никак не за тобой…

— Ценное наблюдение, — сказал Мазур. Перегнулся через нее и вытащил из-под подушки обе гранаты. — Но может получиться так, что от этого не легче…

В самом деле. Бой у жандармерии продолжается, в «Топазовом раю» иногда постреливают из пистолетов и автоматов — но вот что еще может стукнуть в голову партизанскому Бонапарту из окрестных болот, предсказать нельзя. Не стоит исключать, что он решит навестить и логово представителя прогнивших империалистических властей — то бишь этот домик, уютный будуарчик мэра. Вся мэрова конспирация сводится исключительно к отсутствию вывески — но наверняка весь город знает, что тут за хаза. Вполне возможно, те две девки — не первые и не единственные разведчики Рамадоса, у него может оказаться в Лубебо самый натуральный резидент, какой-нибудь обитатель здешних трущоб, всему городу известный как безобидный пьянчужка. Видывали мы подобное в других местах, и на этом континенте, и на других…

В дверь загрохотали словно бы старинным, литым из железа утюгом, послышались непонятные женские крики — и голос показался Мазуру знакомым. Он посмотрел на Мадлен.

— Открой, — сказала та. — Это тетка Хуанита…

Отодвинув массивную щеколду, Мазур отпрянул в сторону. В коридоре и в самом деле стояла толстуха, особо возбужденной или испуганной она не выглядела, но улыбка с лица пропала напрочь, на пистолет в руке Мазура она не обратила ни малейшего внимания — сама держала дулом вниз обрез двуствольного дробовика солидного калибра, держала сноровисто, явно не впервые в жизни.

Глядя мимо Мазура, она что-то протарахтела Мадлен, повернулась и умчалась по коридору.

— Она говорит, чтобы погасили лампу, — сказала Мадлен. — На всякий случай. Похоже, это партизаны…

Вновь задвинув щеколду, Мазур проворно повернул вычурное железное колесико, фитиль втянулся в прорезь горелки и погас. Воцарилась почти полная темнота — впрочем, чуточку посеревшая. Взяв со стола часы, Мазур убедился, что до рассвета недалеко. Защелкнул браслет на запястье, сел за стол и закурил, положив пистолет рядом с пепельницей. Бросил Мадлен:

— Оденься на всякий случай, вдруг куда-нибудь драпать придется.

Она проворно выскочила из постели и стала на ощупь сгребать со стула скудную одежонку. Мазур сделал затяжку на добрую треть сигареты.

В «Топазовом раю» больше не стреляли, а пальба у жандармерии звучала теперь иначе — судя по тону очередей и паре разрывов гранатометных выстрелов, прозвучавших уже по-другому — бой переместился в здание, защитников которого стало гораздо меньше. Раздавив в пепельнице бычок, Мазур тут же зажег вторую сигарету. Одна из мерзейших ситуаций, в какие он только попадал — сидит вооруженный, но ничего не в состоянии сделать тем, кому он охотно пошел бы на подмогу, его появление ничем не поможет при таком численном превосходстве противника, его вмиг изрешетят еще на дальних подступах, в какие посторонние дела, что бы ни происходило и как бы достойны помощи ни были люди, у него свое задание…

А перестрелка затухала, затухала… и наконец как-то буднично угасла совсем, как гаснет оставленный без присмотра огонь в очаге. Таков печальный итог, мысленно прокомментировал Мазур. Кранты мужикам, задавили числом и превосходством в огневой мощи…

Раздались новые выстрелы, теперь снова у «Топазового рая», но уже не в здании, а под открытым небом. Странная какая-то пальба, насквозь непонятная — короткие автоматные очереди, пистолетные выстрелы вразнобой. Не пальба для устрашения заложников и уж безусловно не перестрелка — Качана поймет что, и точка…

Потом и эти выстрелы стихли, настала тишина. Уже совсем рассвело. Мадлен сидела на краешке постели, понурившись, зажав ладони меж колен.

— Нет, надо сваливать в Инкомати, — сказала она убежденно и тоскливо. — Пусть даже накопила меньше, чем планировала. По крайней мере партизаны туда носу не суют — не те места, где им вольготно. А сюда, коли уж повадились, шастать будут. Еще попадешься им, тогда вообще хоть вешайся. Они ж по джунглям и болотам сидят почти без баб. Трахать будут оравой, и уж точно без резинок, а значит, СПИД гарантирован. А то и к себе уволокут, слышала я про такие случаи… Нет уж, — сказала она решительно. — Сегодня соберусь и завтра же линяю. Коли уж повадились…

Мазур насторожился. Очень похоже, подвернулся удачный момент разузнать то, что ему позарез необходимо сейчас знать — и при этом не вызвать у нее ни малейшего удивления.