Только когда начало смеркаться, Арсеньев решил двинуться. Он обошёл свой «степной корабль», приказал подготовить боевые машины к взрыву на случай, если снова встретятся танки.

Из-под вечернего облака выплыла пара «мессершмиттов»-охотников. Они летели медленно, выискивая добычу для завершения дня.

Матросы залегли в канавах у дороги и в воронках от авиабомб. Вокруг этого хутора их было немало. Орудие Омелина изготовилось к бою.

Не долетев до дивизиона, «мессершмитты» что-то заметили с восточной стороны бугра. Они скользнули туда, и за бугром застучала короткая очередь автоматической пушки. В небо протянулись трассы зенитных снарядов. До этого орудия было не более километра. Арсеньев приказал Бодрову разузнать, что там происходит.

Когда Бодров перебрался через высотку, он увидел у самой дороги гружёные «зисы» с белыми якорями на кабинах. Отогнанные зенитным огнём, самолёты улетели. У орудия стоял лейтенант в морской фуражке. Это был Андрей Земсков.

Доклад Арсеньева генералу Назаренко был краток:

— Провели встречный бой с танками, уничтожили двенадцать машин, затем, получив снаряды, двигались всю ночь. На рассвете снова вступили в бой, рассеяли до батальона мотопехоты, подавили гаубичную батарею и вот пришли сюда, в Михайловское. Убитых — двадцать один, раненых восемнадцать, потери боевой техники — одно автоматическое орудие.

Если бы Арсеньев захотел рассказывать все подробно, то это заняло бы несколько часов, но у генерала не было времени, а сам Арсеньев едва держался на ногах от усталости.

— Вот что, Сергей Петрович, — сказал генерал. — Как нам ни трудно сейчас, твоим людям надо отдохнуть. Веди дивизион в Ладовскую балку. Даю двое суток на отдых. И про наградные листы не забудь. Дело вы сделали большое. По сведениям армейской разведки, в Егорлыкской уничтожен вашими залпами штаб дивизии СС, склад горючего и много техники. Кстати, вчера командир этой самой дивизии, как стало известно, был убит вместе с представителем ставки. Кто-то бросил гранату в их машину.

— А где это случилось, товарищ генерал?

— В Песчанокопской. Ты что-нибудь слышал об этом?

— Слыхал, товарищ генерал! Машину взорвал наш разведчик из группы Земскова, которую я посылал за снарядами в Развильное.

Назаренко даже присвистнул от удивления:

— Ну и моряки! — Он повернулся к окружавшим их командирам из других частей — комната была полна народу. — Вы понимаете, товарищи, в чем главная ценность рейда дивизиона моряков? Они доказали нам всем, что при теперешней ситуации можно и нужно действовать на территории, охваченной немецкими танковыми клиньями. Немцы идут вперёд, сбивают наши заслоны, жгут станицы, но контролировать всю захваченную территорию до подхода пехоты мотомехчасти не в состоянии!

Арсеньева засыпали вопросами. Один интересовался стрельбой прямой наводкой по танкам, другой спрашивал о связи, третий о движении колонны по территории, захваченной врагом. Все это были боевые командиры-артиллеристы, которым за последний месяц десятки раз приходилось отражать атаки танков. Многие по праву могли гордиться не менее дерзкими операциями, чем та, которую осуществил стоявший перед ними хмурый моряк. Но вряд ли кому-нибудь из них пришлось за одни сутки совершить подобный манёвр среди вражеских войск, уничтожив ядро танковой дивизии вместе с её командованием.

Ещё больше расспросов было в самом дивизионе, когда боевые машины пришли в Ладовскую балку. Здесь уже сутки находились дивизионные тылы — штабной фургон, походная ремонтная мастерская-летучка, машины вещевого снабжения, продсклад, бензоцистерна, аккумуляторная станция. Для людей, которые обслуживали эти машины, сразу нашлось много работы. В штабе составляли боевые донесения, подсчитывали расход боезапаса, писали наградные листы. Слесаря и механики приводили в порядок машины. Целая очередь выстроилась в каптёрку. Шацкий требовал новую шинель, но в небольшом запасе, которым располагал дивизионный баталёр, не нашлось шинели, способной вместить широкие плечи кочегара. Пришлось выдать ему бушлат. Сомин потерял свою пилотку на подсолнечном поле во время налёта «мессеров». Теперь он уходил со склада в новенькой чёрной фуражке — мичманке, какие носят на флоте старшины.

Всюду, куда ни посмотришь, — клеили, чинили, ремонтировали. Но нельзя было ни склеить, ни починить, ни отремонтировать никого из тех, кто ещё вчера стоял рядом, подавал снаряд, просил или сам предлагал закурить, а сегодня уже вычеркнут из списков подразделений и вписан в другую книгу, называемую на штабном языке «Список безвозвратных потерь».

На опушке рощицы в Ладовской балке появился холмик с латунным якорем, выпиленным из снарядной гильзы. Тут похоронили тех, кто умер от ран на обратном пути. Уже немало таких якорей оставили матросы в степи, и все-таки потери дивизиона были невелики по сравнению с потерями других частей.

Тяжелораненых увезли в армейский госпиталь. Тех, кто отделался пустяками, взял в свои руки Юра Горич. Руки его были больше приспособлены для автомата, чем для пинцетов и ланцетов. Перевязывая раненого, он ворчал, забавляя своих пациентов:

— Неосторожно себя ведёте. Кто тебя просил ловить задом этот осколок? Если нужен кусок железа, ловил бы в руки!

Матрос, закусив губу, терпеливо ждал, пока Горич извлечёт неглубоко засевший в мягком месте осколок.

Глядя на неунывающего военфельдшера, начинали острить и раненые:

— А тебе-то что больше делать? Медицинская твоя душа!

Все хорошо знали, что старший лейтенант медслужбы Горич уже неоднократно подавал рапорт с просьбой перевести его в батарею, хоть заряжающим, и всякий раз он получал за эти рапорты нагоняй от Яновского.

К санитарной машине, около которой натянули большую палатку с красным крестом, подошёл инженер-капитан Ропак. На этот раз и ему пришлось побывать в переделке, да ещё в какой!

— Как уважаемая печень? Порошочки сейчас дадим, — Юра Горич рылся в аптечном ящике.

— Какая, к черту, печень! Разве не видите, что у меня забинтована голова?

— И в самом деле! — притворно удивился Горич. — Вот проклятый Земсков! Мало, что сам лезет, куда не следует, ещё людей с собой тащит.

Но Ропак вовсе не был расположен ругать Земскова. Он охотно рассказывал всем о том, как колонна с боезапасом шла навстречу отрезанному дивизиону. Свой первый разговор с Земсковым инженер излагал несколько произвольно, но дальше уже придерживался фактов.

— Эти молодые люди не очень вежливы, — Ропак сделал паузу, подняв волосатый палец с обручальным кольцом, — но у них есть множество превосходных качеств.

— Что вы, Марк Семёнович! — сказала Людмила, которая перебинтовывала ему глубокую ссадину на лысине. — Я считала, Андрей — очень культурный парень.

— А разве я возражаю? Он — ленинградец! Вы понимаете? Тот, кто знал старых петербуржцев…

— Какой же он старый, Марк Семёнович?

— Подождите, девушка. Ленинградца всегда можно отличить по выдержке, вежливости, такту.

Шофёр Ваня Гришин ехидно улыбнулся. Он-то слышал, как Земсков разговаривал с инженером.

Людмилу не интересовали типические черты ленинградского характера. Она закончила перевязку и ласково провела ладонью по затылку Марка Семёновича. Тот от удивления выпучил добрые и без того выпуклые глаза.

— Марк Семёнович, душенька, вы не знаете, где сейчас Земсков?

После встречи дивизиона с колонной боезапаса начальник разведки тут же уехал вперёд. Людмила так и не видала его. Встречный бой под Егорлыком и все дальнейшие события представлялись ей, как в тумане. Она думала только об Андрее, который находится в ещё более опасном месте, и совершенно забывала о том, что может сама не возвратиться из этого рейда.

— Земсков в штабе, — ответил Ропак, — вы же понимаете, что все подробности нашего рейда представляют первостепенный интерес для высшего командования!

Земсков действительно был в штабе. Под диктовку майора Будакова писарь записывал сведения, которые сообщал начальник разведки.