– Какой же неугомонный! – качнула головой Анна.

– Скорее все еще деятельный, – тактично поправил ее Волынцев. – Не забывайте, что нам это на руку.

– Мне обязательно понадобятся материалы о ныне существующих в Европе рыцарских орденах, представление о них у меня пока очень смутное.

– Мы это учли. Уже подыскивают. Кстати, подготовку группы, с которой вам придется работать за рубежом, приказано контролировать мне.

– Позвольте поздравить с этим не только вас, но и себя, – с дипломатическим поклоном произнесла Жерми.

На следующий день часть батальона Корягина перебросили в соседний поселок, а здесь продолжил свое формирование новый – отдельный диверсионный. Первый взвод его первой роты, как Корягин и обещал, принял старшина Климентий.

Командиром роты назначили старшего лейтенанта Качина, до этого командовавшего одной из рот второго батальона. Этот моряк был под стать Климентию – почти такой же рослый и сильный, только худощавее и стройнее. Медлительный, с виду полусонный, со шрамом от ожога на правой щеке – он производил впечатление человека, уже побывавшего в боях, познавшего все «прелести» службы, а значит, тертого, уверенного в себе – что в солдатской среде, особенно среди новобранцев, очень ценилось. А еще Качин обладал удивительной способностью в нужный момент энергетически, словно шаровая молния, взрываться, поражая быстротой реакции, умением действовать в штыковом бою, работать во время обороны саперной лопатой, но главное – старлей отличался упорством, проявлявшемся в любом деле.

Евдокимка заметила это во время первого же шестикилометрового марш-броска с полной выкладкой по пересеченной местности, когда половина роты сошла с маршрута уже на третьем километре. Увидев с высоты косогора, как растянулось и стало разбредаться по долине его воинство, Качин, не сбавляя темпа, вернулся и стал подгонять отстающих. Некоторых он поднимал под руки с земли и тащил за собой.

– Нет! Я вас спрашиваю, причем исключительно по существу вопроса, – возмущался после возвращения на базу Георгий Аркашин, который сам оказался в числе последних, – как можно было «смозолить» нам такого командира? Он же всю роту загонит в могилу задолго до того, как доведет ее до первой стычки с врагом.

– Ты-то чем не доволен, таранька голопристанская? – охлаждал его Климентий. – При такой твоей подготовке тебе ведь даже бежать с поля боя не придется. Глядишь: взвод уже в окопах противника рукопашничает, а ты еще только из своего выкарабкиваешься.

– Да по какому такому минному полю шесть километров мне придется бегать? – все еще с трудом отходил Жорка после марш-броска.

– Пока что ты от отцов-командиров бегать пытаешься, – внушающе напомнил ему Таргасов, его вечный оппонент. Он сам был свидетелем того, как, завидев возвращающегося комроты, Аркашин пытался исчезнуть в близлежащем кустарнике, вот только затаиться у него не получилось. Под хохот и подковырки, старший лейтенант буквально за шиворот извлек его – запыхавшегося, обессилевшего – из зарослей, как нашкодившего кота. – Представляю, как ты поведешь себя, когда увидишь перед собой фрицев.

– Фрицев отстреливать можно, – огрызнулся Жорка. – Глотки им рвать. А командира даже послать неприлично, потому как это гауптвахтой пахнет.

– Ты у Гайдука учись: как привязался к своему Климентию, так в одной упряжке с ним и топал до самого финиша.

– Если не считать того, что последнюю сотню метров Климентий тащил его чуть ли не на спине, – проворчал «хлопец из Голой Пристани».

– Опять врешь! – укорила его Евдокимка.

– Не вру, а говорю исключительно по существу вопроса.

Степная Воительница знала, что Жорка сам пытался наладить отношения с Климентием, заручиться его поддержкой, но всякий раз старшина пресекал эти попытки жестким предупреждением: «Суши весла, таранька голопристанская» – и на этом очередная попытка дружеского сближения завершалась. После каждой такой попытки отношение Климентия к ней почему-то на удивление становилось всё трогательнее. Вдруг он что-то заподозрил? «Ты все-таки держись от него подальше, – жестко предупреждала она саму себя. – Как бы однажды не оказаться в его объятиях».

С раннего утра и до поздней ночи бойцы ползали под колючей проволокой, метали гранаты и ножи, учились снимать часовых и минировать дороги. С метанием ножей у Евдокимки получалось неплохо, а вот с гранатой не заладилось. После нескольких неудачных бросков инструктор Сожин даже подозрительно как-то окинул взглядом фигуру девушки и, покачав головой, изрек:

– По-бабьи у вас получается как-то, ефрейтор. Неточно, а главное, слишком близко.

– Тем не менее три боевых гранаты я уже успешно использовал. Причем не здесь, на полигоне, а в настоящем бою.

– Мне сообщили, ефрейтор, что вы успели побывать в нескольких боях, и даже отличились, – поиграл желваками своего скуластого лица Сожин. – Однако никакие заслуги от боевых нормативов вас не освобождают… Внимание всем: еще раз показываю, как следует правильно бросать гранату.

Броски у него, в самом деле, получались на удивление мощными. Прежде чем метнуть гранату, он сжимался, словно тугая пружина, чтобы затем «взорваться» броском за несколько мгновений до взрыва.

– Вопросы, ефрейтор Гайдук, есть?

– Никак нет. Буду стараться, товарищ сержант.

– Вот завтра и продемонстрируете всем нам свое старание зачетным броском.

– Но ведь было объявлено, что на завтра запланированы прыжки с парашютом.

– Даже если запланируют прыжки без парашюта, метание гранаты никто не отменял, – грозно предупредил ее сержант. – Что такое десантник? Это – прежде всего…

– …ближний бой, – продолжила она десятки раз слышанную фразу инструктора. – А ближний бой – это прежде всего бой гранатный.

– И никакая парашютная подготовка умение метать гранату не заменит, – не позволил сбить себя с толку сержант. После чего он вновь подозрительно прошелся взглядом по фигуре Евдокимки, резко покачал головой, словно пытался развеять мираж, и, недоверчиво покряхтев, отошел в сторону.

«Неужели начинает догадываться, с кем на самом деле имеет дело?! – ужаснулась Евдокимка. – Только этого не хватало! Может, в самом деле пойти к комбату Корягину и честно признаться?»

Евдокимка уже несколько раз в сердцах проклинала себя за игру в «кавалерист-девицу» и столько же раз порывалась идти к комбату «сдаваться». И, наверное, отправилась бы, но… Возможно, комбат и поймет её, и насмешки пресечет на корню. Вот только в батальоне уже не оставит. Не оставит ее комбат в своем десантном батальоне морской пехоты – вот в чем дело! Даже должности санинструктора не удостоит, а, наверняка, тут же отправит санитаркой в бригадный медсанбат, от греха подальше. Однако снисходить до госпитальных простыней и туалетных уток Евдокимка уже не смогла бы. Она почувствовала себя десантником, бойцом; доказала, что держится не хуже других. А впредь укротит и метание гранаты!

– …А прыжки обязательно будут, – проворчал Сожин, уже уходя. – Хотя зачем они нужны морским пехотинцам, объяснить трудно.

– Чтобы, с неба спускаясь, вражеские корабли захватывать, – откровенно съехидничала Евдокимка.

Реакция оказалась неожиданной:

– Прикажут, ефрейтор, даже подводные лодки без водолазных костюмов захватывать будете. Но на всякий случай помните, что без двух учебных прыжков к боевому десантированию не допускают.

– Да хоть после десяти!

– А мне почему-то кажется, что с парашютом у вас сложатся еще более трудные отношения, чем с гранатой. Там все сложнее, поскольку первый же прыжок может оказаться и последним.

«Это только у нас с тобой отношения никак не налаживаются, сержант, – грустно ухмыльнулась вслед ему Евдокимка. – А с гранатой и парашютом мы как-нибудь подружимся».

После ужина, когда бойцам положен был час личного времени, Евдокимка тяжело вздохнула, взвалила на плечи рюкзак с учебными гранатами и отправилась на полигон, под который приспособили пустырь, расположенный в двух десятках шагов от складских помещений базы отдыха.