– Еще бы! Личность известная, – признал Дмитрий.

– Так вот, будучи в глубоком похмелье, она пожаловалась, что о женитьбе капитан уже не вспоминает, в постели ведет себя по-скотски и обращается с ней, как с животным – спаивает, избивает, издевается… Но дело даже не в этом. Во хмелю капитан не раз хвастался по поводу того, как именно добивался всяческих поощрений и продвижения по службе. До перевода в лагерь он стряпал дела на военнослужащих, почти всех их подводя под расстрельную статью, в том числе – одного генерала, что является предметом его особой гордости. Ну а в лагере «протокольно» подводил под «вышку» всех тех, кто сумел избежать пули по первичному приговору.

– Ты ведешь к тому, что, если этот лагерный варвар не угомонится, то…

– Вот именно: придется прибегнуть к «выстрелу милосердия»; но милосердия не к этому мерзавцу, а ко всему обществу.

Гайдук мрачно помолчал, а затем решительно покачал головой:

– Все это эмоции. Не стоит губить себя из-за такой падали. Кстати, завтра утром школу должен посетить генерал Шербетов, попытаюсь поговорить с ним.

Подполковник взглянул на часы; следовало отправляться на стрельбище. Все группы ежедневно начинали стрельбу в один и тот же час, только в разных местах. Группа Квасютиной обычно тренировалась в одном из монастырских подвалов. При этом Жерми всегда удивляло, что упражнения в тире в школе считали чуть ли не основной дисциплиной.

Вот и сейчас, как только подполковник простился с Анной, в ту же минуту появилась начальница группы с двумя другими курсистками. Прежде чем присоединиться к ним, Жерми оглянулась и заметила на крыльце особого отдела Карданова. Тот находился всего в нескольких шагах от Анны, и она могла видеть ухмылку на его худощавом лице с вечно шелушащейся прыщеватой кожей.

– Сразу же после стрельб явитесь ко мне, Жерми, – это мелкобуржуазное «Жерми» Карданов произносил раскатисто, с каким-то своим, сугубо энкавэдистским подтекстом.

– «Младший лейтенант Жерми», – в том же тоне напомнила ему Анна.

– Может, еще и прикажете титуловать вас «графиней»?

– Не сомневайтесь, прикажу.

– …Я знаю этот взгляд, – пробубнила Квасютина, едва завернув за угол храма. – Похотливый и наглый. В эти минуты он уверен, что сумеет устроить вам всенощный «допрос с пристрастием».

– Если ему это будет позволено.

Бывшая надзирательница настороженно и в то же время заинтригованно взглянула на Анну:

– Господи, нашелся бы кто-нибудь, кто поставил бы его на место, а еще лучше – убрал отсюда.

– Тогда бы вы ответили взаимностью инструктору по рукопашному бою, который буквально поедает вас глазами?

– Вы знаете, – не стала «темнить» Квасютина, – хороший мужик, вдовец, вот-вот майора получит… Но ведь Карданов, скотина, уже дважды вызывал его к себе, угрожал, родственников потрошить начал…

– Завтра приедет генерал Шербетов, с кем у меня очень хорошие связи. Мне на этого особиста, в общем-то, наплевать, все равно я долго здесь не задержусь, а вот для вас, командир, это последний шанс.

– А что, если генерал не захочет?

– Генерал всегда хочет, – пошло отшутилась Жерми, лишь для того, чтобы подбодрить Варвару Квасютину. – Одно условие: когда по вызову мне придется пойти к капитану, бери своего влюбленного инструктора да еще кого-нибудь и прогуливайтесь поблизости. Это очень важно!

– Неужели решишься? – загорелись глаза у Варьки.

– Когда занавес уже поднят, исполнителей менять поздно.

Лунное сияние медленно переплавлялось в предрассветную темень, и гидросамолеты стали напоминать огромных птиц, уставших от морских ветров, но так и не решившихся перебраться на сушу. Порожденные двумя стихиями – морем и небесами – они нетерпеливо ждали своего часа, чтобы оставить чуждую им землю.

– Вводная такова, – ворвался в томную дрему Степной Воительницы раскатистый баритон Корягина. – Сейчас мы погружаемся на гидропланы и через тридцать минут, с заходом со стороны моря, приводняемся в Черском лимане, в восьмидесяти километрах отсюда. На косе нас должны ждать два проводника. Световыми сигналами они помогут пилотам сориентироваться, а затем сориентируют в ситуации и нас с вами. В двух километрах от места высадки, в районе Тузловки и хутора Соляного, в тылу противника, блокирован штаб 107-й стрелковой дивизии. При нем оказались в окружении заместитель командующего и начальник штаба 5-й армии, с частью армейской документации, а также член военсовета армии.

– Оказывается, начхоз наш, «дураша», относительно «гурьбы генералов» был прав, – пробубнил Климентий над ухом Евдокимки. – Зря мы на него поперли.

– Так не за «гурьбу генералов» же поперли, – процедила сквозь зубы Степная Воительница.

– Противнику уже известно, – продолжал тем временем комбат, основательно прокашлявшись, – кто именно оказался в этой приморской западне у Тузловки. Как известно и то, что силы дивизии и армейской штабной роты охраны на исходе. Линия фронта всего в двенадцати километрах. По приказу командования в пять утра, – комбат встревоженно взглянул на часы, – группа начнет имитировать прорыв на восток, одновременно с такой же имитацией фронтовых частей. И, что очень важно для нас, при поддержке штурмовой авиации со стороны моря, маскирующей наше появление. А в шесть утра ударим в тыл противнику мы. Еще через час к косе приблизятся два бронекатера, эсминец, ледокол и несколько рыбачьих шаланд, – словом, все те, кого командованию удалось наскрести по ближайшим портам. Замечу, весь этот «спасательный флот» уже в море.

– И мы первыми на гидропланах должны будем отправить штабистов в тыл, – упредил дальнейший пункт вводной Жора из Голой Пристани.

– Стратегически мыслите, красноармеец Аркашин, – тут же отреагировал капитан. – После чего – поможем уйти всем, кого сумеем снять. Для утешительности, обещают подбросить два транспортных «кукурузника», которые могут садиться на луг у плавней. Если, конечно, к тому времени мы оттесним от плавней немецкие заслоны.

– Да разбегутся заслоны, как только узнают, что мы высадились, – уверенно пообещал Аркашин.

– Если узнают, что на берег собственной персоной высадился Жорик из Голой Пристани, то, ясное дело, запаникуют, – по-своему поддержал его Таргасов.

…Когда десантники приближались к плавневой косе, рассекающей лиман на две части, окрестности уже утюжили два звена русских штурмовиков и звено бомбардировщиков морской авиации. Где-то вдали от высадки, судя по всему, на западных окраинах села, рвались снаряды дальнобойных орудий.

Гидропланы приводнялись под вспышками осветительных ракет, гася скорость на мелководье и волну за волной выплескивали из своего нутра морских пехотинцев.

– Впереди наших нет, только фрицы! – встречали их негромкими криками двое мужчин, укрывавшихся от случайных пуль и степного ветра за причальной хижиной, построенной у оконечности косы. – «Дивизионники» пойдут на прорыв через тридцать – сорок минут, как только немного рассветет.

Евдокимка машинально взглянула в ту сторону моря, над которой уже разгоралось утреннее зарево, а затем туда, где пылали какие-то строения и островки осенних плавней.

– Когда их наступление начнется, – прогнусавил простуженным голосом человек в брезентовом плаще с капюшоном и с фонарем-«летучей мышью» в руках, – обозначать свое присутствие вам следует криками «ура!», и истреблять при этом фрицев, отступающих в сторону лимана.

– Причем истреблять так, – напутствовал своих бойцов Корягин, – чтобы к тому времени нашим уже не было необходимости прорываться и отступать в плавни – тоже некому.

Метрах в двадцати от высадки коса резко расширялась, превращаясь в поросший ивами и лозняком луг, раскинувшийся между водами лимана и его плавневым окаймлением.

Именно здесь, на краю косы, за буреломным завалом среди двух холмов, держали оборону последние пятеро бойцов из большой группы, отрезанной два дня назад.

Мгновенно оценив позиции, Евдокимка признала, что выбраны они удачно. Во всяком случае, холмы прикрывали неглубокие песчаные окопчики стрелков от фланговых прострелов.