Деменев увел девочек. Служкин закурил, блаженно щурясь, и вдруг увидел, что на том месте, где только что сидели девочки, из клубов дыма материализовался Градусов – маленький, нахохленный, носатый, рыже-растрепанный и красный от злости.

– Виктор Сергеевич, – проскрипел он, – а меня в поход возьмете?

Служкин медленно поголубел от изумления.

– Тебя? – переспросил он, пытаясь заглянуть Градусову в лицо.

Градусов тяжело занавесил глаза бровями и мрачно уставился куда-то назад через плечо.

– Слушай, Градусов, – сердечно произнес Служкин, – а ты что, не помнишь, как ты меня весь год доставал? Тебе напомнить, что ли?

– Не надо, – буркнул Градусов, слезая с парты. – Я и так знал, что не возьмете…

Он отпихнул с дороги стул, забросил за спину свой идиотский ранец с шестью замками и катафотами и пошел на выход.

– Постой, – окликнул его Служкин.

Градусов, уже распахнувший дверь, остановился в проеме, недоверчиво покосившись на Служкина. Служкин, не торопясь, снова закурил.

– Знаешь, сегодня у меня неожиданно счастливый день, – сказал он Градусову. – Поэтому я никого не хочу огорчать, даже если кто этого и заслуживает… Приходи завтра ко мне вместе со всеми: получишь свой список продуктов.

Когда заявился Служкин, Ветка ожесточенно лепила пельмени. Она сидела за столом в криво застегнутом, испачканном мукой халате, спиной к окну. Во все окно пылал закат. На его фоне Ветка выглядела черной, как черт. Ее лохматые кудри испускали дымные лучи наподобие лазерных.

– Ты чего так злобно стряпаешь? – поинтересовался Служкин, усаживаясь напротив. – Где у тебя Шуруп, где Колесников?…

– Шурупа мама забрала, а Колесников у Руневой.

– Э-э… не понял, – немного ошалел Служкин.

Ветка захлопнула и защипала ракушку пельменя, словно не желала слушать его оправданий.

– Чего не понял-то? Сам небось все знаешь. Колесников мне в пятницу позвонил, сказал, что его до понедельника посылают в командировку в область. А сегодня утром я поперлась в магазин, гляжу: он там с Руневой винище покупает. Да еще колбаса у него из кармана торчит. Копченая. Я такой колбасы уже год не жрала. В общем, поняла я, что Рунева и есть его любовница.

– Ну и что ты сделала, когда их застукала? – безрадостно поинтересовался Служкин.

– Ничего. Плюнула, купила теста да водяры взяла. Решила сегодня нажраться. Пришла домой, как дура, вмазала немного, да чего-то не полезло на голодняк. Вот, думаю, под пельмени вкачаю. Ты будешь водку?

– Почему бы и нет? – задумчиво спросил себя Служкин. – Я нынче тоже один. Будкин Надю с Таткой к себе на дачу повез. Мне можно.

Ветка вскочила, тотчас выхватила откуда-то две чашки и разлила. Служкин поднял чашку, поглядел в нее и сказал:

– Ну, за здоровье молодых…

Он выпил и оскалился. Ветка тоже опрокинула водку и со слезами на глазах оторвала кусочек теста зажевать.

– А ты у Колесникова в курсе всего этого был? – спросила она.

– В курсе, – кивнул Служкин.

– И давно у них?

– Не приставай, все равно не буду рассказывать.

– Сейчас-то уж чего? – хмыкнула Ветка. – Тоже мне, партизан на допросе. Чего ж ты Руневу-то Колесникову уступил? Все ходил, стонал…

Служкин пожал плечами.

– Самое обидное не то, что он с ней трахается, – сказала Ветка. – Это ладно, по пьянке всякое бывает… Обидно то, что он ее любовницей сделал. Значит, гад, со мной разговаривал, а сам планировал, когда к ней пойти… Мне врал, а ей цветы дарил, про меня всякие гадости рассказывал, деньги на нее тратил, время… Да и я тоже хороша. На моих глазах они познакомились, и по всему видно было, что после этого у него кто-то завелся, и девки мне ее описывали один к одному, а я все сообразить не могла, идиотка…

– Вы, бабы, все такие, – успокоил ее Служкин. – Как шагающие экскаваторы. За десять верст ямы роете, а под пятой лягушки спят.

Ветка возмущенно фыркнула.

– И что ты собираешься делать? – спросил Служкин.

– А что делать? Ничего. В магазине они меня не видели. Колесников вернется в понедельник как огурчик, а я молчать буду в тряпочку. Я уже подумала: если ему скандал устроить или перестать с ним спать, так он, пожалуй, насовсем к Руневой уйдет. А куда я – без денег, без работы, без квартиры, да еще с ребенком на шее? И мужика тоже хочется – что мне, монашкой жить или снимать кого на улице? Если он до сих пор от меня не ушел, может, и совсем не уйдет. Поваландается с ней, перебесится и бросит. Что я, его не знаю?

– А говорила – если засечешь, то всех повесишь, город взорвешь… – разочарованно напомнил Служкин.

– Мало ли что я говорила… Давай еще вмажем.

Они еще вмазали. Закатное пылание в окнах тускнело, и Служкин уже мог хорошенько рассмотреть Веткино лицо – грубо-красивое, чувственное, беспокойное.

– Ладно, не грусти, Витька, – сказала ему Ветка. – Я знаю, что ты в той же заднице, где и я. Фигня. Выживем, не сдохнем.

– В смысле?… – не понял Служкин. – Про задницу-то поподробнее…

– Ну, что Надя спит с Будкиным.

– А ты откуда узнала? – удивился Служкин.

– Колесников сказал. А ему Рунева растрепалась.

– Надо обо всем этом в газете корреспонденцию тиснуть, – заметил Служкин. – А то вдруг еще не все слыхали.

– Не понимаю, чего Надя в Будкине могла найти? – Ветка пожала плечами. – Будкин как Будкин, ничего особенного.

– Чего все бабы в нем находят, то и она нашла.

– А чего все в нем находят? Я тоже с ним переспала – все равно ни фига не прорубила.

– Ты-то когда умудрилась? – грустно удивился Служкин.

– Да уж не помню когда… Ты же сам рассказывал, как все бабы на него кидаются. Вот я и заинтересовалась. Пошла к нему в гости да потрахалась. И ни черта не допетрила, чего в нем такого.

– Что-то я не слышал раньше этой дивной истории…

– Да все забывала тебе рассказать, – отмахнулась Ветка.

– Жаль, что вспомнила.

– Не переживай. Дело житейское, как говорил Карлсон. Подумаешь, жена изменила, подумаешь, муж. Не война все-таки. Останутся – хорошо, а уйдут – фиг с ними. Я тогда за тебя замуж выйду. У меня Колесников еще семь раз слезами умоется. Я ему такие рога приделаю – в автобус не влезет. И ты тоже отомсти Наде. Пусть знает, выдра, что на ней свет клином не сошелся.

– Да не хочу я мстить, Ветка, – поморщился Служкин. – Я и не считаю, что она по отношению ко мне непорядочно поступила…

– Уж передо мной, Витька, не изображай из себя апостола, – скептически заметила Ветка. – Я-то знаю, какой ты самолюбивый. Ты, конечно, дурак: у себя под носом не разглядел, как они спелись. Но уж если лопухнулся, то отыграйся вволю, а не корчи благородного. И нечего стесняться, что любовницы пока не нашел. У меня тоже любовника сроду не было – так, уроды какие-то… Любовницу найти, наверное, потруднее, чем жену. Искать надо, а не философствовать.

– Ох, Ветка, как бы тебе объяснить… – вздохнул пьяный Служкин, стряхивая пепел себе в чашку. – Ты думаешь, у меня все так получается, потому что я не могу по-другому?… Нет. Я просто хочу жить как святой.

– Это что ж, не трахаться ни с кем? – напрямик спросила Ветка.

– Нет, не то… – с досадой сказал Служкин.

– Так святые же не трахались.

– Дура. Не трахались монахи, а не все святые были монахами. Я и имею в виду такого святого. Так сказать, современного, в миру… Я для себя так определяю святость: это когда ты никому не являешься залогом счастья и когда тебе никто не является залогом счастья, но чтобы ты любил людей и люди тебя любили тоже. Совершенная любовь, понимаешь? Совершенная любовь изгоняет страх. Библия.

– Опять твои заморочки!… – Ветка потрясла кудрями. – Чокнутый ты, Витька. Все у тебя через задницу, не по-людски. Ты мне лучше скажи популярно: мы с тобой идем или что?

– Куда идем? – спросил Служкин, разливая водку.

– Куда-куда! В постельку. Трахаться.

– Нет, Ветка, – печально сказал Служкин. – Нехорошо это.