Она смотрела прямо, как умеют только дети, и Марилев опять ощутил смущение.

— Но мне ты призналась… — он не договорил.

— Потому что немного страшно, и я подумала, что нужен человек, который подскажет, если ошибусь, поддержит, и хотя бы не осудит. Ты мне понравился. В тебе чувствуется мужская сила и трезвый ясный ум. Можно, мы будем товарищами?

Никто ещё никогда не говорил Марилеву таких приятных слов, не смотрел с доверчивой простотой и твёрдой уверенностью в его благородстве. Кровь кинулась к щекам, и, наверное, они зарделись как у девицы, но ладонь опять сжала рукоять меча и сами собой расправились и без того прямые плечи.

Отказать было невозможно. Пусть девица просит не о покровительстве, а о товариществе, то есть ставит равенство между ними, но она так отважно пустилась в недобрый к представительницам её пола мир, что поневоле внушала уважение.

— Да! — ответил Марилев. — Мы будем товарищами!

Несколько дней пролетели незаметно. Белик трудился с раннего утра до позднего вечера и в комнатку приходил только на ночь. Он даже усталости не чувствовал, вдохновлённый поставленной перед собой целью. Мешочек со сбережениями становился всё тяжелее, так что однажды пришлось даже обратиться к мастеру Лотану и попросить обменять часть меди на серебро, а то богатство слишком заметно начало оттягивать пояс.

Трактирщик в просьбе не отказал и даже предложил Белику держать его заработок в общей кассе в отдельном мешочке. Опасаясь воров, которых, как он слышал, в городе видимо-невидимо, Белик согласился. В честности мастера Лотана успел убедиться. Тот всегда расплачивался без изъяна, да ещё и кормил, причём не объедками, а хорошей пищей прямо с кухни.

Дора тоже благоволила работнику и частенько давала ему с собой сладкие булки и пироги, которые Белик делил с Тайталем. Весело было закусывать в крошечной комнатушке при свете огарка и делиться всем пережитым за день.

С товарищем повезло несказанно. Тайталь происходил из купеческого сословия портового города, но отец его потерял почти всё достояние при памятном большими разрушениями землетрясении девятого года. Подняться вновь он не смог, денег в долг никто не давал, пришлось сыновьям идти на заработки. Старший брат Тайталя нанялся на корабль простым матросом, мать и сёстры занялись шитьём. На жизнь семейству хватало, а о большем думать пока не приходилось.

Немощный телом Тайталь хотел учиться на морского мага, благо школа находилась в том же городе, но плата оказалась высока. Вот и пришлось ему искать что попроще. Он не унывал, не гнушался никакой работы и даже нянчил детей одного из магистров, когда постоянная прислуга заболела.

Знаниями он, по мнению Белика, обладал обширными, много превосходившими его собственный скромный багаж. Восхищаясь учёностью товарища, Белик сокрушался, что не сможет успевать наравне с другими, но Тайталь только смеялся.

— Поверь, среди тех, кто соберётся здесь к началу занятий окажется немало куда больших невежд, а тебе, если потребуется, я всегда помогу.

Знаменательный день приближался и вот он уже на пороге. Белика и Тайталя послали прибрать комнаты к приезду будущих студентов. Выглядели спальни заметно богаче чуланчика над каморами: лавки шире, тюфяки пышнее, сами комнаты больше и с настоящими окнами прямо против дверей, а не дырой под потолком как у них, но Белик не завидовал. Место в такой спальне обошлось бы дорого, а уж отдельная комнатка на одного (а таких была примерно половина) и совсем неподъёмно.

Ну и пусть они с Тайталем живут пока не роскошно, зато денег скопили и на письменные принадлежности, и на хорошую одежду, в которой не стыдно сидеть рядом с другими учениками. Помимо этих необходимых вещей, Белик надеялся порадовать себя и маленьким развлечением.

Когда заканчивали с уборкой, он сказал Тайталю:

— Давай сходим в театр. Сегодня вечером они как раз представляют, я узнавал.

Товарищ перестал возить тряпкой по полу и поднял голову.

— Мы вполне заслужили маленький отдых, тем более, ты никогда не видел настоящего театра. Я согласен, пойдём.

Белик, опасавшийся, что Тайталь из экономии идти не захочет, мысленно возликовал. С тех пор, как увидел девушку на помосте, она постоянно возникала во снах, а наяву он думал о ней всякий раз, как выпадало свободное время. Словно сказочная фея она привязала его сердце тысячей волшебных нитей, и они звенели, как струны музыкального инструмента.

Увидеть бы её хоть разок. Белик чувствовал, что это необходимо. Он либо влюбится в неё окончательно, либо придёт в себя от этого наваждения.

Что толку мечтать о недостижимой девице, вознесённой так высоко? Подмостки казались ему троном, а актриса — принцессой, рождённой повелевать.

Так случилось, что домыв спальни и приведя себя в порядок, друзья отправились на другой конец города, где на пустыре бродячие артисты возвели шатёр.

Белик чувствовал себя странно. Новая непривычная одежда стесняла движения и кусала кожу. Бельё он тоже приобрёл, но и оно, ещё не разношенное, топорщилось, не прилегало к телу. Башмаки немного жали, а чулки норовили сползти. Белик измучился идти во всём этом по улице, и только сознание собственной значимости, которое появилось вместе с приличным платьем, утешало и подбадривало.

В специальной будке у шатра, они купили дешёвые билеты и вскарабкались на верхний ярус скамей. Дух захватывало от высоты. Ограждения сзади не было, и Белик боялся оглянуться, чтобы не закружилась голова.

Он смотрел во все глаза, как внизу рассаживается богатая публика. Ткани переливались в свете ламп. В специальных закутках, отгороженных от общих мест занавесками, располагались дамы, а служители стояли рядом и следили, чтобы никто их не толкал.

А потом разъехались в стороны дешёвые латаные занавески, и Белик напрочь забыл о том, где он и кто такой есть. В мечтах он не шёл дальше увиденного раньше и представлял театр как место, где лицедеи пляшут и отпускают шутки, а взору его открылся сад, нарисованный так искусно, что казался настоящим.

На скамеечке под деревом сидел красивый юноша и перебирал струны лютни. Он заговорил так громко, что даже Белик со своего места разбирал почти все слова. Юноша объяснял публике, что влюблён без памяти в прекрасную пастушку, но её отец не даёт согласия на брак. Сам он тоже якобы присматривал за стадом, хотя выросший в деревне Белик никогда не видел пастушков разодетых в бархат, с лютней и тщательно завитыми локонами.

Правда, всякая придирчивость мигом исчезла, когда появилась возлюбленная юноши. Белик тотчас узнал незнакомку с передвижного помоста и с этой минуты следил неотрывно только за ней и суть пьесы понимал плохо. Влюблённые ворковали, и Белик тихо ревновал прекрасную лицедейку к юноше. Ему казалось, что тот и, правда, к ней неравнодушен.

Потом появился толстый пожилой господин и начал воздевать руки и ругаться, а парочка разбежалась в разные стороны. Сердитый отец ушёл, а девушка появилась вновь. Она собирала натыканные между досок помоста цветочки и пела что-то очень печальное. Тут выступил важный дворянин с огромным мечом и начал делать пастушке явные знаки внимания. Она загораживалась от него ладонями и убегала, однако, не покидая сцены.

У Белика кулаки чесались слезть вниз и вмешаться. Даже он, ошеломлённый и поглощённый зрелищем, понимал, что дворянин не настоящий и дать ему в рыло можно безвозмездно.

Пока он переживал, разрываясь между стеснительностью и азартом, на сцене появился другой дворянин, ростом ещё выше первого. Он заступился за девушку, мужчины обнажили мечи и сразились под лязг жести и восторженные вопли зрителей. Потом, когда плохой дворянин пал от рук хорошего, девушка кинулась к своему спасителю и начала жаловаться на судьбу, а он подвёл её к отцу и велел не мешать влюбленным соединиться и, кажется, даже подбросил деньжат в приданое.

В конце пьесы на сцене остались только влюблённые, которые рассказали публике, как они будут счастливы вместе. Публика восторженно проводила парочку, уходящую, взявшись за руки, в прекрасную совместную жизнь.