А ровно в четыре утра откуда-то сбоку появились три «фокке-вульфа», сделали высоко в ясном небе спокойный круг, и парни впервые в жизни услышали, как воют авиабомбы, когда они летят точно в тебя.

16

1027-й стрелковый батальон был поднят ночью по боевой тревоге. Случилось это еще до полуночи, подразделения поднимались быстро и легко; они уже вторые сутки стояли в этом большом карпатском селе, растянувшемся вдоль дороги; успели отоспаться; впрочем, пока и отдыхать было не от чего – всего три дня, как воюют, и воевать-то пока не пришлось.

Батальон был необстрелянный, весь из новобранцев; никто из них не придал значения, что взводы посадили на специально пригнанные грузовики (свои имелись только для технических служб) и повезли в тыл. Другое дело – ветераны; им оба эти факта в сочетании с боевой тревогой точно пришлись бы не по вкусу. Бывалый солдат знает: если что-то происходит неестественно, «не так, как надо», как подсказывает самый примитивный здравый смысл, так сказать, вопреки натуре, то добра не жди, и в конечном итоге в этой игре придется платить именно ему, простому солдату.

Командир батальона майор Иоахим Ортнер был тоже молод, тем не менее настоящий смысл события от него не ускользнул. И когда его вызвали к командиру полка и он узнал боевую задачу – ликвидировать возникший в тылу очаг сопротивления красных, тяжелый артиллерийский дот, – первая реакция Ортнера была отрицательной. Отказаться, отказаться любой ценой. О доте он знал. Уже несколько часов село прислушивалось к отдаленной канонаде, а потом объявились и слухи, и каждый последующий рисовал события все более грандиозные, пока не появились первые очевидцы – офицеры механизированной дивизии, – по словам которых от дивизии уже мало что осталось.

Целая дивизия не управилась, сотни танков, десятки орудий. Что же там сможет какой-то стрелковый батальон?

И хотя устав предусматривает весьма однообразный набор ответов на приказ! «Есть», «Так точно», «Слушаюсь», Иоахим Ортнер имел под рукой немало оснований, чтобы отвертеться, так называемых благовидных предлогов. Во-первых, часть была необстрелянная; во всяком случае, ей не мешало бы начать с более верного дела; а так, не дай бог, случись осечка или просто заминка – вот тебе и комплекс неполноценности обеспечен у целого коллектива. Во-вторых, батальон не имел ни специального оборудования, ни вооружения, которое отвечало бы задаче. Наконец, здесь просто-напросто требовались саперы. И, в-четвертых, Иоахим Ортнер еще не знал своих людей, не успел их узнать, так как прибыл в батальон лишь накануне, заменив бывшего комбата гауптмана Питча. Питчу было бы куда легче; он сам формировал батальон, расставлял людей и уже в какой-то степени ориентировался среди них, но, когда он вчера утром возвращался из штаба дивизии, его новенький БМВ был зацеплен на повороте дороги груженным в три яруса глухими ящиками прицепом огромного встречного «мерседеса». БМВ, смяв колеса, вертанулся на месте и лишь затем перекинулся в кювет. Убит был только шофер; адъютант отделался ушибами, у Питча тоже ничего не было сломано, но лицо изранили осколки стекла, и будет ли он видеть, врачи пока ответить не могли.

То, что майор Иоахим Ортнер попал в зеленую часть и вместе с нею сразу был послан в нелегкое и, прямо скажем, рискованное дело, было следствием не только случая, но и – еще в большей степени – самой обычной ошибкой, в основе которой лежал страх перед сильными мира сего и зауряднейшее служебное рвение.

Секрет простой: во главе корпуса стоял дядя Иоахима Ортнера. Увы, дядя был по материнской линии, значит носил совсем другую фамилию; но этот минус был единственным; в остальном дядя заслуживал одних похвал: он любил свою сестру, любил племянника, всегда о нем помнил и регулярно – лично, а не через своих адъютантов, заинтересованно, а не в порядке любезности, – следил за его успехами, сначала в закрытой юнкерской школе, попасть в которую стоило огромных трудов, поскольку там учились сыновья избранного генералитета и некоторых высших наци, а затем в Академии генерального штаба. В промежутке между учебой в обоих заведениях Иоахим Ортнер неплохо провел два года в Испании, и поначалу дядя считал, что этого вполне достаточно. Но затем один за другим совершилось несколько блистательных аншлюсов; из-за академии Иоахим Ортнер не смог принять в них участия, и это было серьезным просчетом дяди, потому что бывшие однокашники Иоахима Ортнера ходили в немалых чинах, их груди были увешаны орденами, а испанский опыт уже котировался невысоко. Военная наука далеко ушла за это время от тех робких экспериментов, тем более – военная практика.

Надо было спешить. Требовались радикальные меры.

Дядя имел серьезный разговор с племянником и остался доволен. Иоахим Ортнер не считал потраченное на учебу время потерянным зря, что говорило о его уме: мальчик смотрел далеко, детали переднего плана не мешали ему учитывать перспективу. Затем он был честолюбив, смел и энергичен; наконец, уже шесть лет находясь в рядах партии, хорошо зарекомендовав себя в ней, он тем не менее дальше не шел: проявлял преданность и усердие, но не фанатизм.

– Ты будешь делать карьеру в моем штабе, – сказал дядя. – Но нельзя забывать: биография «правильного» миллионера начинается от маленького ящика чистильщика сапог. Это значит – сначала тебе следует заработать два-три ордена в настоящих боях. Чтобы иметь репутацию боевого офицера. Чтобы застраховать себя на будущее от упреков парвеню, что ты, мол, тепличный цветок, штабная крыса. Не беспокойся, Иоахим, я прослежу, чтобы эта стажировка у тебя прошла гладко.

Печальное приключение гауптмана Питча пришлось кстати. Узнав о нем, дядя связался с командиром дивизии и поинтересовался, каков был у Питча батальон. Батальон превосходный, ответил комдив, не без оснований полагая, что при ином ответе с него первого взыщут за нерадивость.

– Что ж, тем лучше, – ответствовал дядя-генерал. – У меня на это место есть кандидат. Он сейчас же к вам выезжает! Майор Ортнер. Храбрый, опытный и грамотный офицер. Вот увидите, вы им будете довольны. Между прочим, сын моей сестры…

Комдив принял майора Иоахима Ортнера очень мило; кстати, предложил хорошее место в штабе и, когда майор тактично, однако настойчиво подтвердил свое желание поскорее попасть в действующую часть, высказал искреннее сожаление по этому поводу. Планы дяди Ортнера были для него не до конца ясны, зато он отдавал себе отчет, что на батальон Питча не может положиться вполне.

Что было сказано командиру полка – неизвестно. Он не понравился Иоахиму Ортнеру сразу. И не потому совсем, что принял его сдержанно; они солдаты, и соревноваться в изысканности любезностей им не к лицу. Но полковник был плебей, Иоахим Ортнер понял это с первого взгляда и, видимо, чем-то неосторожно выдал свою догадку, потому что тотчас же по глазам полковника прочел: тот понял, что майор Ортнер сразу и точно определил его социальные координаты, и уже за это одно возненавидел Иоахима Ортнера так, как могут ненавидеть только плебеи: за происхождение, за положение, за умение держаться – просто за то, что ты не такой, как он, не плебей; за то, что он не может, не имеет права сейчас, сию минуту, немедленно, вот здесь же уничтожить тебя, втоптать в грязь, унизить – что угодно, только бы доказать свое плебейское превосходство…

И все это при том, что внешними данными бог не обидел полковника. Это был типичный прибалт: высокий, широкий в кости, с резкими, будто их работали одним взмахом топора, решительными чертами лица; глубоко посаженные серые глаза, пепельная, аккуратно подстриженная щетина волос: кисть большая и сильная, с длинными выразительными пальцами. Викинг с картинки! Что бы такую внешность человеку комильфо, нет! – плебею досталась. Плебею во всем. Плебейство не только таилось в глубине его настороженных глаз, оно и выпирало в каждой мелочи: в том, как полковник хрустел пальцами, как бездарно был пошит его тщательно выутюженный мундир, как он почесывал кончик носа мундштуком, а сам мундштук, набранный из разноцветных кружочков прозрачного плексигласа, – этот мундштук, даже не будь всего остального, один выдал бы полковника с головой; он сразу бросался в глаза, был вроде яркой рекламы, предуведомления: «Я плебей!..» Это был настолько крикливый мундштук, что Иоахим Ортнер непроизвольно поморщился. «Ну плебей, – подумал он, – ну и что? Мой бог, нашел чем хвастать!..»