Умозрительно опросы могут выступать в роли нейтральных методов, но в практическом использовании они играют политическую роль для достижения ряда (антисоциальных целей.

 Сторонники опросов утверждают, что к результатам ответственно проведенных исследований следует относиться как к научно обоснованным фактам. Мы не станем приводить здесь многочисленные неоспоримые примеры того, как опросы, подчас проведенные наиболее респектабельными службами, прибегали к преднамеренному искажению с целью получения результатов, отвечающих интересам тех, кто их финансировал. Вопрос, на который мы пытаемся дать ответ, не так прост.

Можно ли рассматривать данные опроса как научные, даже если предположить, что они получены честным способом и на основе тщательно разработанной методологии? Есть по крайней мере два основания для сомнений. Один опытный исследователь аудитории писал о современных эмпирических бихевиористских исследованиях: «Дело в том, что эмпирическое исследование, осознаем мы это или нет, всегда предполагает существование какой-то изначальной концепции. Выбор объектов исследования и определение подхода включают неэмпирическую оценку, равно как для интерпретации результатов и их практического использования необходима концептуальная система, такая, которой подойдут ответы, полученные в результате эмпирических исследований»[35].

Вывод этот подкрепляется и положениями теории информации. Один автор отмечает: «В науке не существует «фактов»; только бесконечность возможных вариантов, из которых нужно сделать выбор, а выбор того или иного варианта не может не определяться «гипотезами» выбирающего. Гипотеза данной работы заключается в том, что знание, как таковое, не имеет ценности. Все знания без исключения служат средством достижения какой-то цели. С точки зрения теории информации: информация заключена во всем, но знания образуются лишь в контексте применяемой для достижения каких-то целей системы. А если это так, то законно спросить, в каких целях и кем используются знания» [36].

Не относится ли это положение и к изучению общественного мнения и его результатам? Специфическая информация, полученная в результате опросов (независимо от того, насколько объективны были вопросы), все равно носит дискретный характер, она выбрана из бесконечного множества возможной информации. Без полного понимания контекста данные опроса не только вызывают сомнения с точки зрения эмпирической обоснованности, но даже опасны. Вместо того чтобы вскрывать, они скрывают действительные параметры анализируемых условий. Опросы общественного мнения, проводимые в Соединенных Штатах, а также повсюду, где действуют дочерние или подконтрольные Соединенным Штатам организации, систематически исключают анализ контекста той среды, из которой они пытаются извлечь значимую информацию. На словах опросы представляют собой средство фиксирования мнений и выборов, а на деле (во всяком случае так было до сих пор) они служат механизмом ограничения выбора. Вот почему, как мы видим не без причины, опрос является любимым приемом защитников американской системы; он позволяет выставить напоказ видимость свободы выбора, скрывая при этом свою сущность как процесса ограниченного отбора информации.

Следует также подчеркнуть, что опрос, касающийся абстрактных или политических проблем, при существующей модели фрагментированного распространения информации в Соединенных Штатах может выступать в роли весьма ловкого манипулятивного трюка. Коль скоро реальное представление людей об окружающей их действительности формируется вездесущим аппаратом манипулирования сознанием, то каков процент надежности их ответов на вопросы, еще больше искажающие содержание затрагиваемой проблемы?

Один из исследователей коснулся этих тонких аспектов методологии опроса в работе, подвергнувшей анализу опрос об отношении общественности к войне во Вьетнаме, проведенный в 1967 г. Исследование показало, насколько плохо разбиралось опрашиваемое население в сути самой проблемы, тогда как результаты опроса свидетельствовали о твердо высказанном отношении. Автор пришел к следующему выводу: «Сформулировав варианты ответов для опрашиваемых, опрос отметил, что 80—90% имели вполне сложившееся «мнение». Эти «мнения» варьировались от вежливого согласия (навязанного обстановкой интервью) до различной степени терпимости, одобрения и затруднения дать ответ.

Выяснилось, что, применяя стандартные методы опроса, мы удваиваем количество тех, кто имеет определенное мнение, но когда тех же людей спросили, на чем основывается их мнение, то оказалось, что многие из них не в состоянии разобраться в информации, на базе которой они предположительно составляли свои мнения!»[37]

В 1945 г., на заре эры атомных открытий и опросов, Поль Лазарсфельд писал: «Допустим, что кто-нибудь написал бы предостережение относительно деятельности физиков: физические исследования опасны, ибо они ведут к созданию атомной бомбы. Совершенно очевидно, такое предостережение не возымело бы действия. Научный прогресс вряд ли можно остановить. Формы нашей социальной организации должны приспосабливаться к делаемым открытиям. То же относится и к опросам. Результаты правильно проведенных опросов являются научными фактами, но они могут быть неправильно истолкованы или использованы. Однако решение проблемы состоит не в запрещении опросов. Скорее всего следует задуматься над тем, как и кем они используются» [38].

Как мы видели, сегодня научная обоснованность опросов вызывает немало сомнений. Что же касается необходимости задуматься над тем, «как и кем используются опросы», то полученные за все эти годы свидетельства позволяют сделать не оставляющие сомнений выводы. Они показывают, что опросы отрицательно сказались на демократических целях. Они способствовали созданию лживого мифа нейтральности и объективности. Они содействовали формированию иллюзии массового участия и свободы выбора, скрывая существование тщательно продуманного аппарата манипулирования сознанием. Мендельсон и Креспи закончили свою книгу «Опросы, телевидение и новая политика» следующими словами: «Задача состоит в том, чтобы создать такой институциональный контроль, который положит конец манипуляции и дутому участию и будет способствовать истинному двустороннему обмену информацией между политическими лидерами и гражданами страны в соответствии с демократическими принципами. Задача эта ждет своего решения» [39].

К этому мы можем добавить лишь одно: к решению ее даже не приступали.

 Две сотни гигантских корпораций производят большинство потребляемых в Соединенных Штатах товаров и услуг. Управление информационным аппаратом является еще более концентрированным. Горстка компаний по производству электронного оборудования занимается выпуском устройств для передачи сообщений. Такая же небольшая группа фирм, в основном входящих в состав более крупных конгломератов, непосредственно занимается радиои телевещанием и издательским делом. Весь информационный процесс искусно управляется индустрией рекламы, которая получает свои доходы от основных компаний страны, являющихся в свою очередь крупнейшими производителями товаров и услуг.

В 1972 г. затраты на рекламу составили 23 млрд. долл., из которых на рекламу в масштабе страны было израсходовано 13,1 млрд. и на местную рекламу — 9,8 млрд. Из этой суммы на долю национального и местного телевидения пришлось 4,1 млрд., на долю радио — 1,5 млрд. и на долю газет и журналов — 8,4 млрд. долл.[1]

Полностью подчинив себе внутреннюю информационную сеть, многонациональная корпорация занимает сегодня доминирующее положение в мировой экономике и превратилась в главного организатора и производителя международного потока информации.

К основным характерным чертам типичной многонациональной корпорации относятся[2]: