Я сидела в своей комнате, на полу, и мне хотелось только одного: исчезнуть навсегда из этого мира, где так страшно предают. Моя мама принесла мне сладкий чай и целую коробку пирожных. Села рядом на пол и мягко сказала:

— Оксаночка, милая, у тебя таких Стасиков будет еще целое ведро! Ну что ты? Тебе всего семнадцать лет. И все не так страшно, как кажется.

И это стало последней каплей. В голосе моей мамы, признанной красавицы, снисхождения было больше, чем сочувствия. Она, действительно, не понимала, что со мной происходит. Я выхватила из ее рук чашку, швырнула в стену и закричала:

— Тебе нельзя было рожать, мама! Разве можно выпускать в этот мир таких уродов, как я? Посмотри на это лицо, на это тело. Стас прав: я — жаба! Уродливая, страшная жаба. И такие, как я, вынуждены жить рядом с вами, красивыми. И всю жизнь мучиться, потому что у нас никогда не будет того, что есть у вас. Как же можно так с людьми? Это же безбожно, мама! Это безбожно!

Этерн прижимается ртом к моим губам, но не целует, нет. Он просто дышит мной. Его рука скользит по моим волосам, сначала нежно гладит, потом больно тянет и снова гладит. Он прикусывает мою губу, и во рту появляется соленый привкус крови. Я понимаю, что чувствует Этерн: это жестокая нежность. Или нежная жестокость. Мне тоже тогда хотелось убить Стаса и одновременно зацеловать до смерти. Я придумывала страшную месть, в которой он мучился от боли. А потом представляла нас вместе, и дарила ему счастье. Так всегда бывает, когда любишь не того и ненавидишь себя за это. И ничего не можешь с этим поделать.

— Ты просто любишь меня, Этерн, — шепчу, слизывая кровь, что течет из прокушенной губы.

— Я тебя ненавижу! — он так крепко прижимает меня к себе, что мои ребра вот-вот треснут.

— Врешь ты всё, великий и могущественный повелитель испорченных часов с кривыми стрелками. Твой личный будильник нужно давно выбросить, — я прижимаюсь щекой к его щеке. — Да, во мне была черная дыра. И иногда она снова открывается. Но моей вины в том нет. Как и твоей. Никто не виноват, что его предали. Ты меня любишь, а я тебя нет. Потому что просто тебя не знаю. Но дай мне возможность узнать, какой ты на самом деле. Не обижай меня, пожалуйста, Этерн!

Он на миг закрывает глаза, словно борется с собой. Ну же, сдавайся, Этерн! Он открывает глаза. В них больше нет злости. И печали тоже. И боль куда-то исчезла. В его глазах я. Он нежно целует меня в губы. Не сопротивляюсь. Уступаю ему во всем. Он поднимает меня и усаживает на комод. Вижу, как тяжело ему сдерживаться. Дрожь сотрясает его сильное тело. Он хочет сжать меня, смять и раздавить, потому что привык. Но понимает, что со мной так нельзя.

И я чувствую его всего. Без остатка. Он не берет меня. Он вручает себя мне. Такой мужчина никогда не прочитает стихи. С ним нельзя сидеть на крыше и смотреть на закат. И валяться в постели, поедая шоколадные конфеты тоже не получится. Но лишь я могу возродить его из пепла. Или, наоборот, сжечь его душу дотла. Потому что именно сейчас он дарит ее мне.

Думать тяжело. Мысли почти закончились. Вместо них Этерн. Он заслоняет собой весь мир. Он боль и сладость. Наслаждение и мучение. Растворяюсь в нем без остатка. Но внезапно за его спиной появляется черная тень. Лучи света от многочисленных ламп очерчивают мужской силуэт, выхватывая из клубящейся тьмы глаза мытаря. Он жадно смотрит на нас с Этерном. Слышу его тяжёлое дыхание. Кожей ощущаю, как хочет он оказаться на месте Повелителя Времени. Он всё ближе и ближе. Я вскрикиваю. Этерн немедленно останавливается.

— Прости! — шепчет он. — Постараюсь осторожнее.

— Дело не в этом. Там мытарь, Этерн. Там, за твоей спиной.

Как мне выразить то, что чувствую? Я между двумя мужчинами. Один вызывает страх и омерзение, другой желание. Но ясно ощущаю, что занимаюсь любовью с двумя мужчинами, хоть это и звучит бредово. Мафхид везде: за спиной, впереди и даже… внутри.

— Его нет. Слышишь? — Этерн покрывает поцелуями мое лицо. — Никого нет, кроме меня. Смотри только на меня, Оксана! Если ты не будешь бояться, он исчезнет.

Этерн прав. Если мытаря нельзя отделить от Повелителя Времени, то я сама вырежу его из нашей ночи. Выжгу каленым железом. Выброшу вон из своей головы. Тебя нет, Мафхид. Мне больше не страшно! Со мной мужчина, которого я ненавидела еще несколько часов назад. А теперь приняла. Потому что поняла, что мы с ним связаны одной болью.

Мы вместе распяты на огромном, ярко-алом циферблате часов. Прямо на стрелках, что неумолимо бегут по кругу. Мы прикованы к времени, когда нас бросили. Наши суставы вывернуты, потому что мы несемся вперед, но смотрим назад. И даже если мы отвернемся друг от друга, то все равно встретимся. Потому что круг нельзя разомкнуть. У многих любовь просыпается от радости. Чувства вспыхивают от романтики. Это у тех, в чьей жизни не было предательства и сожжённых мостов. А мы с Этерном разорвали себе вены и грубыми нитками сшили их вновь. У нас не может быть любови или романтики. Только общая боль. Черная дыра, в которую мы летим, взявшись за руки.

Утыкаюсь лицом в плечо Этерна. Вдыхаю пряный запах разгорячённого мужского тела. Это всё, что мне сейчас нужно.

Этерн

Оксана оказалась совсем не такой, как он ожидал. Кто бы мог подумать, что в интимные минуты она будет такой нежной и трепетной? Ее двойник, пожирательница времени, была такой блестящей и дерзкой, что ее хотелось наказать. А эта… Этерн даже растерялся. Он вдруг понял, что с одной стороны ему хочется сделать ей больно, потому что именно она вырастила внутри себя хронофага. И в ее душе есть склонность к предательству и обману, которые хронофаг взяла от нее. Но с другой стороны, сейчас Оксана была такой беззащитной, что ему захотелось просто закрыть ее собой от всех и никому не отдавать. Как может быть такое, чтобы хотелось любить и душить одновременно?

Дерзость, наглость — всё это оказалось маской, что давно срослась с Оксаной и заменила кожу. Ее нельзя снять. Потому что она закрывает боль, как пластырь. Если его зацепить за край и рвануть, то можно вырвать душу, вывернуть ее наизнанку.

Этерн лишь слегка потянул за краешек этой раскрашенной в яркие и радостные цвета маски, что создавала образ успешной деловой женщины. И оттуда выглянула настоящая Оксана. Робкая и нежная девочка, что когда-то закрылась от всего мира, потому что этот мир сделал ей так больно, что стало просто невозможно дышать. Как же он ее понимает! Она даже не представляет себе, насколько! Никогда и никому Этерн не признался бы в том, что внутри него больше нет радости и света. И даже золотые песчинки времени получаются темнее, чем когда-то. Потому что продолжая создавать время для всех миров, он сам закрылся от всего и всех. В холодной и пустой раковине одиночества, где так спокойно! Так уютно, потому что пустота не может ранить. Пустота никогда не предаст. И вот в эту раковину ворвалась она, Оксана. Просто раздвинула створки, потом закрыла их за собой и села рядом. Молча и тихо.

И им было бы очень хорошо вдвоем в этой раковине, если бы не мытарь. Этерн закрывал Оксану собой, чтобы она не поняла, что Мафхид стоит рядом. Жадно смотрит на них, облизывая уродливые губы, которые никому и никогда не показывает. И ощущает на них вкус времени Оксаны. Но сам Этерн чувствовал мытаря каждый миг любви с Оксаной. Знал, что мытарь физически испытывает всё то же, что и он. Что каждый поцелуй в мягкие и податливые губы девушки остаются сладким привкусом на губах мытаря. Знал, что когда его пальцы гладят шелковую кожу Оксаны, мытарь замирает от восторга, чувствуя жар ее тела на своих руках. Этерну хотелось выть от бешенства. Будь прокляты боги, что придумали соединить страх и время. Так было тысячи лет, но пора это закончить. Эта девушка будет принадлежать только ему. Он, Этерн, изгонит мытаря из своей жизни. И если нужно будет разорвать всю вселенную, то Этерн сделает это голыми руками, не задумавшись ни на миг.