— Во Втуц поехал. На ваш завод.

— Вот жизнь пошла… С партнером и другом повидаться некогда.

— Все-таки ты зря, Савва, Плотто обидел. Он о тебе всегда заботился.

Водка уже ударила по мозгам и меня несло.

— Сначала он обидел меня. Я всего лишь поставил его на место. Ишь, раскомандовался тут… Я ему не подчиненный. И чином повыше буду. Я имперский рыцарь, а не его матрос.

— Понятно. Пиписьками, значит, тут мерялись, — усмехнулся Шибз. — Как дети, право слово. А тебя еще водка есть?

— Чтобы у меня, да не было? Все есть. Особенно для тебя. Ты настоящий друг. Я помню какую ты компанию в газетах организовал пока я в камере у контрразведке раненый сидел. Все у меня есть, только не здесь. Поехали в отель, там для тебя будет все что пожелаешь. Нет, ты вот мне скажи… Я поднял в воздух аппарат тяжелее воздуха. Первый в мире. А этот солдафон мне рычит 'запрещаю'. Ну, не гад же?

Поднялся. Вышел в створ ангара и крикнул в темноту.

— Эй, там… есть кто живой. Коляску к подъезду.

— Совсем забыл, — поднялся Шибз с ящика. — Тебе большой привет от Маары.

На следующий день все офицеры-воздухоплаватели теснились у меня в ангаре.

Ощупали все что можно.

Спорили до хрипоты с моими инженерами-авиастроителями. Сравнивали плюсы и минусы воздухоплавания и авиации, представленной пока что двумя аэропланами из которых один калека, а второй вообще не готов.

Показывал им фотографии подлетов над аэродромом. Журнал испытаний с подписями всех свидетелей.

Только Плотто не пришел.

Обиделся на меня.

Мне об этом Шибз рассказал. Он притащил свой фотоаппарат и снимал меня в разных ракурсах на фоне первого прототипа самолета, который для этого выкатили под солнышко. Он внешне больше смотрелся карикатурой на самолет, если не знать что он уже отрывался от земли.

— Иной раз мне кажется, Савва, — сокрушенно сказал Данко когда все убрались из ангара и мы, сидя на ящиках, вдвоем пили водку под керосиновой лампой, закусывая остатками моего 'полевого' обеда, — что ты желаешь быть на каждой свадьбе невестой и на каждых похоронах покойником. Шарахает тебя из стороны в сторону. То ты оружейник. То ты бронемастер. То ты химик. То ты самолетостроитель. Я уже не говорю о том, что каждой этой области ты еще и фабрикант, — и засмеялся обидно.

Шибз был в партикулярном костюме, но я провокационно спросил, проигнорировав его вопрос.

— Данко, а ты сам-то, чьи погоны носишь? Моласа или Плотто?

— Ты и со мной хочешь поссориться. Савва? — оторопел фотограф.

— Не хочу. Но мне просто интересно с кем я водку пью.

Шибз ответил серьезным тоном.

— Не ношу я погон, Савва. Я придворный служитель, королевский фотограф. Мне этого достаточно. Если его величество, как командующий фронтом, не отказывает тому же Моласу использовать меня в воздушной разведке, кстати, с твоей же подачи, то я как патриот своего королевства от этой работы не отказываюсь. Я принципиально гражданский человек и в имперские граждане не рвусь. Я вообще в жизни люблю только фотографировать или на движущуюся пленку снимать, что по большому счету одно и то же. Я художник света и тени.

— Когда война закончиться, покажи свои пленки людям, — предложил я ему. — Я уверен, что им будет настолько интересно, как выглядит планета с высоты птичьего полета, что они даже деньги платить за это станут. Или спектакль с актерами сними.

— Что толку с того спектакля если люди не услышат что актеры говорят? А главное как они это говорят, — возразил он мне.

— Напиши титры и врежь. А еще лучше для начала сними балет.

В отличие от него я знал, что кино ждет блестящая перспектива. Шибз ничем не хуже братьев Люмьер подходит на первопроходца кинематографа.

— Ага… без музыки. Это не балет уже, а даже не знаю, как сказать… — развел он руками.

— Оркестр конечно в маленький зал ты не запихнешь, — убеждал я его, — но пианиста запросто. Зато представь себе, что будет лет через тридцать. Мы сейчас о великих балеринах прошлого имеем только рассказы от тех, кто видел их танец и имел талант рассказчика, чтобы донести до нас свой восторг. А что там, на самом деле, правда… Вопрос веры. А у тебя будет документ. Документ эпохи. С которым не поспоришь.

— Ну… не знаю… — не поверил мне Шибз.

— Хороший ты фотохудожник, Данко. Но вот нет у тебя полета мысли… — заметил я.

— Зато у тебя, Савва, все мысли только летают, — усмехнулся он. — Хотя город ты построил. Я его, кстати, на пленку снял с высоты. Панорама — блеск.

— Вот видишь, — я поднял указательный палец к потолку ангара. — Один документ эпохи у тебя уже есть. Спустя полвека, когда здесь встанет прекрасный город-сад люди с удивлением увидят из какой грязи и мусора возникла та красота, среди которой они живут.

— Да, пока у тебя тут грязновато и пыльно, — согласился Шибз.

— Любая стройка — грязь, — высказал я философскую мысль. — Человек и тот рождается в крови и слизи. А где Гоч? Я его сегодня не видел.

Действительно Гоч в эту встречу что-то скромно прятался за спины высокопоставленных гостей, у которых я был нарасхват.

— Во Втуц поехал. На ваш завод.

— Вот жизнь пошла… — огорчился я. — С партнером и другом повидаться некогда.

— Все-таки ты зря, Савва, Плотто обидел, — вернулся Шибз к первоначальной теме разговора. — Он о тебе всегда заботился.

Водка уже ударила по мозгам и меня несло.

— Уж не-е-е-ет… Сначала это он обидел меня. Я всего лишь поставил его на место. Ишь, раскомандовался он тут… Я ему не подчиненный. И чином повыше буду. Я имперский рыцарь, а не его матрос, — возвысил я голос.

— Понятно. Пиписьками, значит, тут мерялись, — усмехнулся Шибз. — Как дети, право слово. А тебя еще водка есть?

Фотограф в отличие от меня выглядел совсем трезвым, хотя пили мы на равных.

— Чтобы у меня, да не было? — втянул я воздух ноздрями. — Все есть. Особенно для тебя. Ты настоящий друг, Данко. Я помню, какую ты компанию в газетах организовал, пока я в камере контрразведки раненый загибался. Все у меня для тебя есть, только не здесь. Поехали в отель, там тебе будет все, что пожелаешь и даже больше. Нет, ты вот мне скажи… Я поднял в воздух аппарат тяжелее воздуха. Первый в мире. А этот солдафон мне рычит 'запрещаю'. Ну, не гад же?

Поднялся. Вышел в створ ангара и крикнул в темноту.

— Эй, там… есть кто живой. Коляску к подъезду.

— Совсем забыл, — поднялся Шибз с ящика. — Тебе большой привет от Маары.

— Как она там? — спросил я ради приличия. Я про нее давно и думать забыл.

— Ходит как уточка, живот в руках держит. А кто отец молчит. Заявила что это ее последний шанс стать матерью.

Тут нам и коляску подали.

Аршфорт таки взял Щеттинпорт на штык.

На двадцать шестой демонстрации штурма.

Островитяне расслабились и принялись ждать, запасаясь попкорном, когда закончится очередное субботнее представление, называемое 'штурм города'. Но тут сразу в нескольких местах вслед за огненным валом артиллерийских разрывов вклинились в их оборону штурмовые саперные батальоны, снявшие заграждения еще до окончания артподготовки и растекшиеся по траншеям, как только артиллеристы перенесли огонь вглубь обороны. За ними в прорывы лавой потекла огемская пехота, рванувшая вглубь городских кварталов и заходя в тыл обороне.

И понеслась кровавая потеха…

Оборона островитян очень сильная в инженерном отношении с фронта совершенно не была рассчитана на удары с тыла. Тем более что расположение вражеской артиллерии давно уже было выявлено разведкой боем, которой и являлись, по сути, все эти демонстрации штурмов.

Начался штурм с рассветом и уже к полудню над портом, на единственном сохранившемся кране затрепывало на ветру знамя Ольмюцкого королевства.

Империя ликовала.

Одних пушек и гаубиц затрофеили больше сотни.

Сто восемьдесят пулеметов.

Пятнадцать паровозов, стоящих в депо и отстойниках вокзала.