По мере того как лодка приближается к суше, море совсем успокаивается, а ветер стихает. Однако до берега, представляющего собой низкий пляж, мы плыли еще целый час.

Люди расположились поодаль. Почти все лежат, завернувшись в свои накидки, и дремлют, безразличные к происходящему.

Я удивляюсь, что никто не разводит костер и не занимается оборудованием временного лагеря.

Абди объясняет мне, что мы еще не на континенте, суша находится более чем в пяти километрах отсюда. Оказывается, лодка причалила к песчаной косе, и от побережья нас отделяют лагуны. Надо дождаться рассвета. Пока же я произвожу осмотр всего, что уцелело после крушения.

Сперва я делаю перекличку: никто, слава Богу, не пропал.

Наши средства к существованию: пятьдесят литров воды, двадцать килограммов риса и немного сахара. Это все.

Есть еще оружие: три ружья системы грае и несколько патронов, они могут всегда нам пригодиться. Итальянский пост в Ракмате, вероятно, расположен не более чем в десяти километрах от этого места, и я рассчитываю отправиться туда, как только рассветет.

Наконец небо светлеет: солнце встает над морем, становится тихо. В открытом море я вижу наш бедный корабль, он в том же виде, в каком мы оставили его вчера.

Я быстро убеждаюсь в том, что мы находимся на той песчаной полосе, которая тянется параллельно берегу, тут и там прорезанная широкими и глубокими проходами, через которые проникает морская вода, заполняя лагуны, отделяющие эту полоску суши.

На юге все эти болотца поросли лесом манглий (белых корнепусков), простирающимся до залива Бейлул. В таких местах вряд ли встретишь людей. Можно быть уверенным, что наше вчерашнее кораблекрушение из-за большой дистанции не было замечено несколькими рыбаками, находящимися на суше.

Для того чтобы добраться до деревни Ракмат, надо преодолеть лагуны. Я пробую сделать это пешком вместе с Абди и двумя другими матросами в надежде раздобыть продукты. Но скоро нам приходится отказаться от этой затеи: мы то вязнем по пояс в трясине, то выходим на глубоководье, где надо плыть. Опасаясь, как бы нас не поглотили зыбучие пески, я решаю вернуться назад.

Тогда мы плывем на лодке, пытаясь отыскать проход со стороны моря.

Поднявшись примерно на милю к северу, мы обнаруживаем проход, куда в часы прилива яростно устремляется море. Проще всего положиться на силу течения, которое куда-нибудь нас вынесет. И в самом деле, подхваченные потоком, мы оказываемся в отдаленной части лагуны, где можно сесть за весла.

Преодолев не один поворот, мы наконец подплываем к жалким хижинам деревушки Ракмат. Эти несколько лачуг теснятся на пляже, у подножия конусообразной горы из черной лавы. Я не без радости замечаю две вытащенные на песок заруки, что дает мне надежду получить здесь хоть какую-то помощь.

Я иду к квадратному жилищу, где обитает туземец, уроженец Тигриньи, являющийся представителем итальянских властей. Он видел, как мы приплыли, и торопится привести в порядок свою форму (то, что надето на нем сейчас, ее упрощенный вариант). Он нахлобучивает на себя монументальную феску уставного образца: в подобные головные уборы итальянцы обряжают своих туземных ополченцев. Ему бы очень хотелось щегольнуть и своим мундиром цвета хаки, но, увы, рукава, завязанные у обшлагов, служат ему в качестве мешков для хранения сахара и других ценных вещей.

Вся деревня высыпала из хижин, сооруженных из циновок: мужчины и голые мальчишки столпились вокруг нас, чтобы послушать рассказ о кораблекрушении. Люди узнают меня, ибо я останавливался в Ракмате три года назад. Это весьма облегчает переговоры.

Завтра в Асэб отправится гонец. Я сочиняю письмо для комиссарио, в котором прошу его срочно отправить телеграмму моей жене. Надо опередить слухи, которые распространяются быстрее, чем нам хотелось бы, если речь идет о чрезвычайном событии.

Затем я договариваюсь с владельцами арабских зарук о том, какую сумму они получат за предоставление нам питьевой воды и попытку спасти кожи, оставшиеся в трюме затонувшего корабля.

Я кладу в шлюпку немного хвороста, и мы плывем через лагуну к нашему лагерю. Моя первая забота — перевезти двадцать четыре араба в деревню Ракмат, ибо они потребляют воду в непомерных количествах и уже израсходовали все наши запасы.

Дальше они пойдут пешком, вдоль берега. Пройти надо сущий пустяк — двести километров, но по чудовищной местности, среди нагромождения лавы и шлаков. А может быть, арабы подождут, когда их добрая звезда пошлет им другое судно. Корабли иногда проплывают мимо здешних берегов в период зимних муссонов. Всего каких-то три месяца терпеливого ожидания, ведь время так мало значит для тех, кто сознает бренность человеческой жизни.

После полудня я замечаю белые паруса зарук, приближающихся с моря и огибающих край мыса.

Стоит тихая погода, и мы без труда доплываем до судна, все еще находящегося в плену у подводной скалы. Это отделено стоящий коралловый риф, одна из верхушек которого, когда мы проплывали над ним, пропорола корпус корабля возле киля.

Судьбе было угодно, чтобы мы оказались в этом зловещем месте как раз в то мгновенье, когда судно провалилось вниз с гребня волны, и к тому же именно в разгар отлива.

Случись это несколькими секундами раньше или позже, и мы благополучно миновали бы риф. Кроме того, нам дважды не удавалось повернуться другим бортом, словно чья-то злая воля подстроила все таким образом, чтобы мы оказались в данной точке именно в эту роковую минуту.

Я невольно вспоминаю о Джобере, который приносит несчастье!

Совпадение! Это первое, что приходит на ум, но цепь следующих одно за другим совпадений не может не озадачить! Трудно отделаться от чувства страха, когда сталкиваешься с великой тайной и смутно ощущаешь себя игрушкой в ее руках. Быть может, то, что мы зовем суеверием, выглядит менее нелепо в своей простоте, нежели самодовольство вольнодумца, который думает, что объясняет недоступное разуму явление, именуя его случаем.

Заруки подплывают вплотную к нашему судну: на них многочисленная команда, состоящая из данакильцев, присоединившихся к арабам. Тут же организуются спасательные работы.

Я велю снять мачты, реи и весь такелаж, который может еще пригодиться, ибо я вновь чувствую решимость приступить к строительству другого судна.

Когда с нами случается несчастье, надо решительно повернуться спиной к прошлому, сохранив лишь воспоминание об уроке, который всегда в нем заключен, и пусть новая цель становится единственной нашей заботой!

Надежда — это образ жизни, а сожаления о потерях — не более чем прах!

Джобер, будучи профессиональным ныряльщиком, руководит спасением кож при участии данакильцев. Злой дух, следующий за ним неотступно, на мой взгляд, должен быть доволен. Впрочем, я просто не представляю, какие еще несчастья могут обрушиться на нашу голову.

Люди извлекают из затопленного судна все, что может нам пригодиться, и из всего этого составляется большой плот, который судно медленно тащит за собой на буксире. Абди, не обращая внимания на акул, плывущих за плотом, прохаживается по шатким деревяшкам, хохочет и ударяет руками по воде, чтобы прогнать хищников. Он развлекается.

Работа ныряльщиков в трюме вызывает чувство брезгливости: раздувшиеся бычьи кожи освободились от своих пут, они плавают под водой, дряблые и липкие, шевелясь в зловонной темноватой жидкости, наполнившей трюм. От этой клоаки исходит непереносимый запах падали. Четыре голых ныряльщика погружаются в жижу, они исчезают у бортов судна, а затем выныривают из люка, вытащив свертки кож, которые их товарищи подцепляют баграми и втаскивают на палубу.

Заражаясь друг от друга суетливым возбуждением и желая поскорее получить свое вознаграждение, они ныряют почти все сразу, и в этой суматохе невозможно разобрать, все ли поднимаются обратно на поверхность.

Из трюма извлечены также разбухшие мешки с зерном, в которых началось брожение. Я вынужден удалиться, настолько невыносима вонь.