— Как будто это была игра, — подсказала Гвен.

— Именно, как будто это была игра, — согласился Джек.

Тошико снова вытащила диктофон и включила его. Все услышали крик бродяги:

— У тебя его быть не может! Это не твой ход! Это мой ход! — и она нажала на кнопку «стоп».

— Парень в клетчатой рубашке сказал мне, что сейчас его очередь, — сказал Джек. — В тот момент я действительно не понял, что он имел в виду.

— Итак?.. — спросил Оуэн.

Тошико отвернулась от них и посмотрела на бродягу. Он по-прежнему лежал, скрючившись, под забором.

— Где Амок, мистер Норрис? — спросила она.

— Кыш! Кыш! — закудахтал он, плюясь и отмахиваясь. — Фляк!

— Да уж, никакой от него пользы не будет, — сказал Оуэн.

Тошико ткнула указательным пальцем в кучу мусора, вокруг которой столпились торчвудцы.

— Туфля, — сказала она.

Джек поднял детский кед, мгновенно ощутив, какой он тяжёлый. Он перевернул кед, и оттуда что-то выкатилось.

Это оказалось геометрическое тело около пяти сантиметров в ширину, которое выглядело так, словно было вырезано или отлито из меди. По виду, цвету и патине оно напоминало двухпенсовые монеты, которые вошли в обращение после перехода на десятичную денежную систему. Оно, звякнув, упало на землю и покатилось по дорожке. Глядя на этот предмет, все внезапно почувствовали отвращение.

Хотя эта вещь была во всех отношениях безупречно симметричной, никто из присутствующих не мог в достаточной мере описать её геометрию.

И даже просто смотреть на неё было невыносимо.

— Это… — начал Джеймс. — Что это? Додекаэдр? Нет, это… это…

— Я не могу описать это, — сказала Тошико.

— Меня сейчас стошнит, — сообщил Оуэн.

— Не надо, — сказал Джек.

— Я действительно не могу это описать, — повторила Тошико.

— Меня действительно сейчас стошнит, — сказал Оуэн.

— Когда я сказал «не надо», это относилось к вам обоим! — заявил Джек. Он закрыл предмет рукой. — Ты не можешь описать его, потому что в нём больше четырёх измерений. Ты не можешь смотреть на него по той же причине.

Оуэн кивнул в знак согласия и отвернулся, потому что его всё равно вырвало.

— Джек? — прошептала Гвен.

— О, — сказал Джек, широко улыбнувшись. — О, я понимаю, что они имели в виду, когда говорили о двух синих огнях. Которые двигались.

Его улыбка увяла. Он сел на дорожку, обеими руками сжимая предмет и глядя вдаль, в дождь.

— Они двигаются, — сказал он. Его голос внезапно понизился, став еле слышным. — Крутятся. Большие, синие, мигающие огни. Ой.

Тошико бросилась к нему.

— Джек? Брось это и позволь нам…

По-прежнему глядя в пространство, Джек оттолкнул Тошико.

— Сейчас моя очередь, — сказал он.

— Джек?

— Большие, — сказал Джек Харкнесс. — Большие, большие, — добавил он, выделив второе слово «большие».

После этого он упал на спину и начал конвульсивно подёргиваться.

— Джек! — закричала Гвен.

— Твою мать, Джек! — воскликнул Джеймс. Гвен обернулась. Все обернулись. И увидели то, что заметил Джеймс.

Десятки людей шли по заросшей травой набережной в их сторону, натыкаясь на гремящий сетчатый забор и по-прежнему пытаясь продолжать идти вперёд; их глаза казались мёртвыми. Другие люди ковыляли по дорожке с обеих сторон. Оуэн был уверен, что это завсегдатаи опустевшего паба, сотрудники круглосуточного магазина, жители близлежащих домов. Это было слишком похоже на фильмы Джорджа Э. Ромеро[17], чтобы быть смешным.

— О, чёрт возьми, — сказал Оуэн. Неуклюжие фигуры что-то бормотали на ходу; их голоса из-за дождя звучали приглушённо. Все они повторяли одно и то же.

— Большие, большие, большие. Большие, большие, большие.

Выделяя каждое второе из трёх слово «большие».

Мистер Дайн очень нравился Шизней. Он ужинал в «Династии Мугал» уже шесть месяцев, каждый понедельник и каждый четверг, как будто вся его жизнь была чётко распланирована. Он всегда заказывал одно и то же: шашлык, затем пасанду[18] из ягнёнка, затем — чашку шоколадного мороженого. За едой он выпивал одну бутылку лагера. Платил карточкой, расписываясь в чеке: «Дайн».

Он был худощавым человеком с прямой спиной, острыми скулами и коротко остриженными светлыми волосами. На нём всегда был костюм, иногда серый, иногда чёрный, а изредка — голубой, и галстук с узором из каких-то клубных эмблем на угольно-чёрном фоне. Хрустящая от крахмала белая рубашка. Он всегда был очень вежливым, хотя и не слишком разговорчивым. Шизней представляла, что он работает в сфере информационных технологий, оставляет красивый автомобиль на близлежащей парковке и частно ездит в Бристоль, Бат и Суонси — в города, относящиеся к его региону. Она размышляла, куда он ходит. Скорее всего, в крупные офисы у залива. Может быть, развивает свой новый европейский бизнес. Да.

Две недели назад, таким же вечером четверга, как этот, с той лишь разницей, что дождя тогда не было, мистер Дайн пришёл и сел за свой обычный столик. Когда Шизней принесла ему меню, он поднял на неё взгляд, улыбнулся и спросил, как её зовут — если, конечно, она не против ответить.

— Я уже так давно сюда хожу, но до сих пор не знаю, как вас зовут, — сказал он.

— Шизней, — ответила она, краснея.

— Шизней, — повторил он, словно пробуя слово на вкус.

В тот четверг она принесла ему бутылку лагера, которую он ещё не успел заказать, и поставила её рядом с перевёрнутым бокалом.

Мистер Дайн улыбнулся.

— Спасибо. Вы читаете мои мысли, Шизней.

— На здоровье. Вы уже выбрали, сэр?

— Минутку.

Шизней отступила к дверям кухни и стала ждать. Как всегда, в ресторане было, мягко говоря, не слишком много народу.

— Что ты делаешь? — спросил её отец, торопливо выходя из кухни. — Бездельничаешь?

— Я жду мистера Дайна, отец, — ответила Шизней.

Отец бросил взгляд на пустой ресторан и увидел за дальним столиком мистера Дайна.

— Он тебе нравится, — заметил он.

— Он клиент, отец, и постоянный. Что вы хотите, чтобы я сделала?

— Понятия не имею, — сказал её отец.

У Шизней было множество идей. Мистер Дайн знал её имя. Мистер Дайн ей улыбался. Он хотел узнать, как её зовут. Она ему нравилась.

Она поймала взглядом собственное отражение в высоком, в полный рост, зеркале, которое находилось за дверью ресторана. Её отец настаивал, чтобы они все носили на работе аутентичную одежду — несмотря на то, что никто из её родителей никогда в жизни не покидал Южного Уэльса. Аутентичный костюм открывал её живот, а также то, что местные белые парни называли «верхушкой кекса»[19]. Однако, кроме того, он делал акцент на её груди.

Шизней гордилась своей грудью, но в то же время она была абсолютно справедливо убеждена в том, что у неё красивое лицо.

— Он любитель грудей, — сказала ей её мать.

— Что, мама?

— Этот мистер Дайн. Я видела, как он на тебя смотрит. Он любитель грудей.

— Что значит «любитель грудей»? — удивилась Шизней.

— Существует четыре типа мужчин… любители грудей, любители задниц, любители ножек и все остальные.

— Остальные?

— Те, кому нравится всё. Мистер Дайн…

— Мистер Дайн очень приятный человек и наш постоянный клиент.

— Мистер Дайн любитель грудей, Шизней, запомни мои слова.

Шизней отвернулась от зеркала и посмотрела на мистера Дайна, сидящего в дальнем конце «Династии Мугал». «Ты что, любитель грудей?» — задумалась она. Что это вообще означает — быть любителем грудей?

Мистер Дайн положил меню на стол.

Она направилась к нему, сделав глубокий вдох, втянув живот и выпятив грудь. Может быть, может быть, он пригласит её на свидание. Как это будет? Они дойдут до парковки, он распахнёт перед ней дверцу своей красивой машины. И они поедут в…