<1905>
Старый дом
Воздух к вечеру прозрачен.
Ветер тише. Пыли нет.
Старый дом тревожно-мрачен.
В старом доме поздний свет.
Кто-то щурится пугливо,
Кто-то ходит за окном…
А ведь было: спал счастливо,
Спал спокойно старый дом.
Спали лапчатые ели,
Спали мощные дубы.
На деревне песни пели
Истомленные рабы.
Песни пели. Песни плыли,
Разливались по реке.
Дни за днями проходили
Здесь — неслышно, там — в тоске.
Завтра так же, как сегодня,
А сегодня — как всегда.
Что же, — станет посвободней?
Если станет — так когда?
Было время — миновало
И травою поросло.
Старый дом глядит устало.
Птица бьется о стекло.
Тихий парк в ограде древней
По ночам не может спать.
За рекою на деревне
Звонких песен не слыхать.
Странно-чуткою дремотой
Все охвачено вокруг.
На деревне ждут чего-то,
Что-то ярко вспыхнет вдруг.
Где-то тень летучей птицы
Промелькнула, замерла.
В старом парке стало тише,
Всюду трепет, всюду мгла.
В старом доме бродит кто-то,
Окна мертвы. Свет погас.
На деревне ждут чего-то.
Ждут, когда свершится час.
Ждут, когда прольются росы,
Звонких песен не поют.
На деревне точат косы,
Эй, вставай, крещеный люд!
<1906>
ВАЛЕРИЙ БРЮСОВ[25]
ИЗ КНИГИ СТИХОВ «TERTIA VIGILIA»[26]
(1900)
Из цикла «Возвращение»
«Ребенком я, не зная страху…»
Ребенком я, не зная страху,
Хоть вечер был и шла метель,
Блуждал в лесу, и встретил пряху,
И полюбил ее кудель.
И было мне так сладко в детстве
Следить мелькающую нить,
И много странных соответствий
С мечтами в красках находить.
То нить казалась белой, чистой;
То вдруг, под медленной луной,
Блистала тканью серебристой;
Потом слилась со мглой ночной.
Я, наконец, на третьей страже.
Восток означился, горя,
И обагрила нити пряжи
Кровавым отблеском заря!
21 октября 1900
Из цикла «Любимцы веков»
Ассаргадон[27]
Ассирийская надпись
Я — вождь земных царей и царь, Ассаргадон.
Владыки и вожди, вам говорю я: горе!
Едва я принял власть, на нас восстал Сидон[28].
Сидон я ниспроверг и камни бросил в море.
Египту речь моя звучала, как закон,
Элам[29] читал судьбу в моем едином взоре,
Я на костях врагов воздвиг свой мощный трон.
Владыки и вожди, вам говорю я: горе!
Кто превзойдет меня? Кто будет равен мне?
Деянья всех людей — как тень в безумном сне,
Мечта о подвигах — как детская забава.
Я исчерпал до дна тебя, земная слава!
И вот стою один, величьем упоен,
Я, вождь земных царей и царь — Ассаргадон.
17 декабря 1897
Скифы[30]
Если б некогда гостем я прибыл
К вам, мои отдаленные предки, —
Вы собратом гордиться могли бы,
Полюбили бы взор мой меткий.
Мне легко далась бы наука
Поджидать матерого тура.
Вот — я чувствую гибкость лука,
На плечах моих барсова шкура.
Словно с детства я к битвам приучен!
Все в раздолье степей мне родное!
И мой голос верно созвучен
С оглушительным бранным воем.
Из пловцов окажусь я лучшим,
Обгоню всех юношей в беге;
Ваша дева со взором жгучим
Заласкает меня ночью в телеге.
Истукан на середине деревни
Поглядит на меня исподлобья.
Я уважу лик его древний,
Одарить его пышно — готов я.
А когда рассядутся старцы,
Молодежь запляшет под клики, —
На куске сбереженного кварца
Начерчу я новые лики.
Я буду как все — и особый.
Волхвы меня примут, как сына.
Я сложу им песню для пробы.
Но от них уйду я в дружину.
Где вы! слушайте, вольные волки!
Повинуйтесь жданному кличу!
У коней развеваются челки,
Мы опять летим на добычу.
29 ноября 1899
Данте в Венеции
По улицам Венеции, в вечерний
Неверный час, блуждал я меж толпы,
И сердце трепетало суеверней.
Каналы, как громадные тропы,
Манили в вечность; в переменах тени
Казались дивны строгие столпы,
И ряд оживших призрачных строений
Являл очам, чего уж больше нет,
Что́ было для минувших поколений.
И, словно унесенный в лунный свет,
Я упивался невозможным чудом,
Но тяжек был мне дружеский привет…
В тот вечер улицы кишели людом,
Во мгле свободно веселился грех,
И был весь город дьявольским сосудом.
Бесстыдно раздавался женский смех,
И зверские мелькали мимо лица…
И помыслы разгадывал я всех.
Но вдруг среди позорной вереницы
Угрюмый облик предо мной возник.
— Так иногда с утеса глянут птицы, —
То был суровый, опаленный лик,
Не мертвый лик, но просветленно-страстный,
Без возраста — не мальчик, не старик.
И жалким нашим нуждам не причастный.
Случайный отблеск будущих веков,
Он сквозь толпу и шум прошел, как властный.
Мгновенно замер говор голосов,
Как будто в вечность приоткрылись двери,
И я спросил, дрожа, кто он таков.
Но тотчас понял: Данте Алигьери.
