— До того, чтобы опуститься, усилий-то надо приложить совсем немного, Мари, — произнесла целительница. — Не тебе это рассказывать. А потом страх наказания еще глубже в дерьмо затащит. Пока престол был слаб, много где такие вот императришки голову подняли. Ничего. Сейчас их всех в чувство приведут. Корона взялась за это жестко. Даже до этой дыры новости доходят.

— И? — заинтересовалась Марана. — Что говорят?

— Да говорят, что уже половина столичных родов, или антов бьет, или руду добывает, — зло усмехнулась Фери. — Кто поумнее, в армию отскочили. А сейчас по провинциям визг пошел.

— Вот это хорошо! — удовлетворенно произнесла Марана. — Это правильно! Ладно, Фери! Пойдем мы! А то скоро колесник прибудет. А мне не только этого верзилу, еще почти два десятка лбов, сопроводить надо!

— Ага, давай, — махнула рукой целительница. — Чтобы я тебя больше не видела!

— Постараюсь, Фери, — слегка грустно усмехнулась Марана. — Но, сама понимаешь, обещать не могу.

— А ты постарайся, Мари, постарайся, — тепло ответила женщина.

40 день весны. Колесник «Кветэйр». Вечер

Это было странное чувство. Оно было каким-то неявным, но постоянным, словно очень маленький камешек в обуви, который начинает мешать только тогда, когда за спиной многие километры. Вот и какое-то… Смутное ощущение неправильности было. Словно Хог не замечал чего-то очень важного, но едва стоило сосредоточиться, как это чувство пропадало, заслоняемое другими, гораздо более важными моментами.

Люди… Они были такими же. Одежда другая, так это не то, что так волновало бы. Какая разница, что надето? В чем важность одежды? Тем более, вокруг не гарцевали в бальных платьях, а носили совершенно тривиальную, бытовую, банальную одежку.

А потом Хогвар увидел наставницу в парадной форме. Марана Скагэр была в явно новеньком черном камзоле, черных же штанах. Начищенные высокие сапоги. Черная шинель нараспашку. Она пришла в таком виде забирать их, в крепости легиона в Хайрегене.

На ее груди справа поблескивали два круглых знака. На одном скрещены черные мечи, на красном фоне, на втором — имперская птица на фиолетовом фоне. Судя по уважительным (не так, очень уважительным) взглядам окружающих, эти значки были очень крутыми знаками отличия. То есть, наградами. На эфесе меча наставницы висел красный темляк, то же, надо полагать, не просто так. Такой же темляк Хог видел только уначальника крепости.

Скагэр выглядела в своей форме не только круто, но и одновременно, очень солидно. Так выглядят только те, которые носят не только награды, но и чудовищные шрамы на теле. Те, которые заглянули за Грань и при этом спокойно могут посмотреть туда еще раз. И вид наставницы словно вырезал Хогвара из общего восприятия реальности вокруг него, и он смог оценить себя как бы со стороны.

Он же такой же битый жизнью пес войны. Пусть теперь на его молодом теле нет тех шрамов… Зато уже есть другие. Но это не суть… А суть в том, что он воспринимал происходящее, как еще одну командировку «за ленточку». Понимая головой, что происходящее с ним не временное явление, Хогвар… А точнее Андрей Бестужев, все равно подсознательно ждал, что придет команда на возвращение. И поэтому…

Поэтому, он отодвинул от себя восприятие окружающего мира. Он не вливался в него. Да, он стоял на Стене, но опять же, как военный советник. И вот выйдя из казармы в Хайрегене, он стал видеть кое-что еще.

Легионеры в крепости вели себя немного не так, как он привык. Слишком уверенные лица. Слишком гордые взоры. При взгляде на флаг, которые реял над башней, не проскакивало у окружающих того выражения легкого скепсиса, типа «ну, вы понимаете, что на самом деле, я не такой уж прожженный солдафон». Люди вокруг спокойно и буднично воспринимали свое положение, не собираясь его стесняться даже в малом.

А потом они шли по Хайрегену и Хогвар увидел другие лица и взгляды. Молодые девушки строили глазки крепким парням. И опять Хог не чувствовал ни грана фальши. Он шел вместе со всеми за наставницей, по слегка припорошенной снегом улице. И словно губка впитывал нюансы, которые раньше от него ускользали. Вот какие-то парни смотрят исподлобья, угрюмо. Но взглядами с крестэйрцами пересекаться не хотят. Такое Андрей уже видел не раз. Но в этих мимолетных взглядах не было фанатичной злобы. Эти парни смотрели не с ненавистью, а так, как смотрят на тех, кто пришел в их деревню на дискотеку. Да, чужие, но, в общем, свои.

А вот еще. Новобранцы идут с оружием. Казалось бы, в чем тут странность? Странность в том, что это доверие. Молодым и, разумеется, очень горячим парням и девушкам, доверяют носить боевое оружие. А вот это уже черта не просто армии, а государства. Империя доверяет своим воинам. Доверяет настолько, что… Что считает их заранее правыми. Да, это вот именно так. А ведь это же не привилегия. Это ответственность. Ношение оружия — это ни разу не преимущество, кто бы, что ни говорил. Оружие предназначено для убийства. Это его суть. А воин — это обученный убийца. О чем это говорит? О том, что такое Империя Алестис.

И когда они вышли на пристань, до Хогвара дошло, что это было за чувство, которое постоянно тыкало в подсознание.

Он завидовал. Андрей Бестужев завидовал этим людям. Завидовал тому, что они спокойно, без условий, были имперцами. Без патриотического надрыва, без угара делали свое дело. И даже не считали, а как бы… пребывали на этом пути изначально. То есть, у них даже не вставала проблема какого-то выбора. Империя была их единственным миром. Для них так было единственно правильно.

И вот на это смотрит человек из другого мира. С одной стороны, все эти разумные были в определенной степени наивны. Грамотная пропаганда смогла бы здесь порезвиться. А может быть наоборот, столкнулась бы с железобетонной уверенностью, что есть Империя, а все остальное лживая ересь. И самое интересное, были бы правы.

Словно подтверждая эти мысли, перед взором Хогвара предстал колесник. Возле обледенелого причала, парень увидел… колесный пароход. Именно так. Здоровый корабль, словно сошедший с фотографий девятнадцатого века. Через открытые ворота из грузового трюма в этот момент выезжала на причал по широким сходням телега…

… Забросив пожитки в каюту, Хогвар вышел на палубу. Он ни с кем не разговаривал. Парень словно боялся в беседах потерять ту нить, ту мысль, которая крутилась в голове. Он смотрел, как колесник, словно диковинный зверь, зашевелился и стал ломать лед, сдавая задом от пристани…

… Вокруг были люди, которые четко знали, что делать. Они не теряли время на всякую чушь, типа нахождения себя. А он…

Он просто смирившийся. Тот самый, принявший… В зад. Грубо, но именно так. Он примирился там, в прошлой жизни. А здесь… А здесь не примиряются. И он оказался чужим, со своим опытом маленькой мерзости, небольшого предательства и закрывания глаз. А то, что его «корябало», так это была совесть. И гордость. Душа не хотела больше «примиряться». Поэтому и пер этот цинизм, поэтому он и ухмылялся с презрением, мол, «я-то знаю, как все на самом деле обстоит».

«Да нихера ты не знаешь, — Хогвар стоял у борта и, выпятив челюсть, смотрел на догорающий закат. — Давно уже согласился, утерся и заткнулся».

А теперь он просто боялся. Этот пугливый обыватель в нем, боялся идти вперед. Уже все потеряно, все, к дерра, просрано! Но все равно: «А вдруг чего? А вдруг будет плохо?».

Будет! Будет, мать твою, если снова подставить жопу, а не щит!

Он завидовал этим молодым парням и девушкам, которые выстояли на Стене, а теперь у них нет ни грана сомнения, что они все смогут. Преодолеют и победят. И ведь преодолеют. Победят же! Чем их можно напугать, смертью?! Их, тех, которые стояли перед волной антов и дерра? Они отодвинут брезгливо в сторону обоссавшегося землянина, вот как Свейров и встанут в линию. Врастут в землю. И не «за», а потому что. Потому, что это их воля. Не за деньги и награды. А потому что так решили.