— Не придет она, — шепот коснулся уха. А потом его коснулись и губы, пуская по телу лавину мурашек. — Она на другом конце парней гоняет. Некогда ей нами заниматься, — прикусил мочку уха, сорвав очередной стон, который заставил меня густо покраснеть, и усмехнулся. — Милая, моя милая девочка! Миланка! Я так по тебе скучал. А ты чернее тучи ходила, глаза отводила, да нос воротила. За что ты так со мной? — заглянул он в глаза, словно в самую глубь души забраться хотел.

А я… А что я ему скажу? Не хочу правду говорить. Жуткая она, безнадежная, беспросветная. Но я все равно верю, что у меня все получится, ведь, если не верить, то и жить незачем. Так что, придется вести себя, как настоящая ведьма. Настоящая безрассудная ведьма.

Склонилась, нашла его губы и поцеловала. Со всем своим желанием, со всей своей влюбленностью, жадностью, страхом и верой. Хотела в этом поцелуе передать все свои чувства, поделиться с ним и забыться на мгновение. И у меня получилось, несмотря на то, что он быстро перехватил инициативу и буквально распластал меня у себя на руках.

Глава 23

Проснулась от того, что дышать было тяжело и жарко. Вот и рука затекла, онемела, и нос во что-то теплое уперся, да так, что едва воздух поступал. И это теплое — живое. Сопит рядом, лапищи свои на меня сложил. Ох, мамочки! Все воспоминания мигом промелькнули. И окно это злосчастное, и герой-любовник-скалолаз, который тут на моей кровати сладко посапывал и поцелуи жаркие дарил до самого утра. И ведь совсем голову от них потеряла. А уж руки Рада, тьфу, стыдоба какая. Хорошо хоть ум за разум не совсем зашел, вовремя остановились, а то чего доброго и сдалась бы на волю этим рукам, губам и глазам завораживающим. Только не позволила себе глупость совершить страшную. И пусть тело вновь загорелось от воспоминаний приятных, как губы обжигали кожу нежную, как руки наглые по ногам скользили, под сорочку забрались, как голос бархатистый обволакивал да глупости приятные нашептывал. Да и я сама хороша, в долгу не осталась, все же в современном мире выросла, мужика красивого грех не полапать, когда он вот тут сам прижимался. Красивый, зараза. И мешать никто не спешил. Только в самый последний момент струсила, взбрыкнула. Из объятий вывернулась, в одеяло завернулась, да ладони горячие к щекам прижала. Не могла я так. Не время. Да и уверенности в правильности не было. Кто ж его знает, поматросил бы, да и с видом победителя заявил, что больше бегать за мной, причин нет. Но ведь такой искренний был, и от желания горел не меньше меня. Но настаивать не стал, понял, что не готова я к такому продолжению. Только, вот упрямый, и уходить не торопился. В одеяле меня, как была, так и сграбастал, на кровать на мою узкую завалился и целовал, целовал, целовал, словно жажду утолить никак не мог. Только ближе к утру и успокоился, когда я едва глаза уже могла разлепить, да и язык уже заплетался ото сна. Или от поцелуев, кто его знает. Так и уснули, на кровати в обнимку тесно друг к другу прижавшись. А теперь вот страшно стало. Вдруг не проснется? От этой мысли по спине холодок пробежал. Дура! Спит ведь, дышит, волосы на макушке моей шевеля.

Завозилась в объятиях его медвежьих, чтобы воздуха глотнуть, да и вставать уже пора, скоро занятия начнутся. А тут и он глаз свой хитрый зеленый открыл, один. На меня глянул, улыбнулся, как кот сметаны обожравшийся до полуобморочного состояния и к губам потянулся. Ну уж нет. Я в твою власть больше не дамся. Чмокнула этого лиса зеленоглазого, да и соскочила с кровати со всей прытью.

— Опять шарахаешься, — недовольно пробурчал он и тоже поднялся.

Отвернулась, чтобы не глазеть на его торс оголенный, да по комнате заметалась, чтобы одеться скорее, не щеголять же перед ним в одной сорочке. Да так и замерла, платье ученическое натягивая. И как мне его теперь из комнаты своей выводить, чтобы незаметно? Вот смеху-то будет, когда он средь бела дня через окно полезет… Всем смешно будет. Кроме меня. Марья Федоровна точно нам головы открутит, если узнает. А через дом вести, так девчонки по всей округе растрезвонят, как этот страдалец общешкольный из моей комнаты с наглой моськой выходил. Вот же дура, сразу гнать надо было этого ухажера соблазнительного.

— Чего испугалась, птичка моя, — платье дернул, поправляя, да тут же руки его на моей талии сомкнулись. Губы мягко к шее у самого плеча прикоснулись, опять жар по телу разгоняя.

— И как теперь уходить будешь? — прошептала я, словно кто услышать нас мог.

— Как-как, — хмыкнул он, — ножками да через дверь.

— Я те дам через дверь! — развернулась в его руках и гневно в глаза посмотрела, — чтобы меня девчонки с потрохами сожрали?

— Через окно не полезу, — упрямо смотрел на меня и снова к губам склоняться начал. Голову хотел задурить. Только если вчера от неожиданности и страха я соображала плохо, то сегодня голова ясная была, и туманить ее я не собиралась.

— Вот как все мы уйдем, так и ты следом из пустого дома уйдешь, — отклонилась от него и губы упрямо поджала.

— Так на занятия опоздаю, — удивленно смотрел на меня.

— Вчера надо было думать, — дернулась, отступила от него. — А мне и без этого сплетен хватает. Новые совсем с ума сведут. И не спорь.

А в голове уже, как комары на болоте, мысли одна другой хуже крутились. И одна особенно навязчивой была — ошибкой была эта ночь нежности полная. Как есть — ошибкой. Уходить теперь придется. Снова из себя недотрогу равнодушную строить не получится. А форточник этот недоделанный снова в окно полезет, если избегать начну. Да и глупо это. Вся моя игра в щепки разлетелась о поцелуи вчерашние. Значит, придется в ближайшие дни уходить. Только все вещички необходимые соберу, с Ядвигой Петровной объяснюсь, да советом ее заручусь. И пойду искать эту Мстиславу, которая всю жизнь нам с мамой и бабушкой загубила.

Рад только глазами сверкал, пока я по комнате суетилась, на занятия собираясь. Вздрогнула, когда крик Олянки снизу услышала, которая на завтрак звала, да только отказаться пришлось. Лишь уже на выходе меня этот ведьмак поймал, поцеловал крепко, в объятиях сжал.

— Не сбежишь теперь, моя птичка, — многообещающе улыбнулся, чем только уверенность мою подкрепил. Бежать надо. И чем быстрее, тем лучше. Не дай Бог, и правда сердце его украду, жизни долгой и счастливой лишу.

Согласно помычала, улыбку вымучила и ускользнула из его рук.

В школе оглядывалась постоянно, да прислушивалась, не шепчутся ли сороки о том, как этот герой-любовник из домика нашего выходил, но, вроде, тихо было. Значит, ушел он спокойно. И только вечером уже к себе вернувшись, выдохнула. Успокоилась немного, а то весь день сердце от волнения дробь отбивало, а щеки от воспоминаний жаром обдавало. Надеюсь, сегодня даст отдышаться мне, не явится опять лазутчик через окно.

От мыслей дурных делом отвлечься решила. Сначала все травки, какие к этому моменту подсобрать успела, в кулек собрала, вещички кое-какие поближе переложила, чтобы быстрее собраться, когда уходить решусь, да за тетрадь свои школьную села. И не заметила, как вечер сгущаться начал.

За окном какой-то шум нездоровый появился. Выглянула, вроде никого. Видимо на школьном дворе шумели. А я снова за тетрадь уселась. Вот и топот слышен. Нервный какой-то. И сердце бьется неспокойно. А как Олянка в комнату ворвалась, так я и поняла, что беда случилась.

— Там твой, — пыхтела Олянка. Бледная, как смерть, только одни глазищи огромные сверкают, — Рад, — она выдохнула и руками в колени уперлась, чтобы отдышаться.

А я вовсе дышать перестала. Прямо почувствовала, как кровь от лица отливает.

— Что? — выдавила, сквозь сжавшееся горло.

— Его из теплиц вынесли. Дышит едва. Сказали, что еще бы немного и совсем мертвый был бы. Если бы не Стас, он тоже там. Только тот живее будет. А так, — она махнула рукой на выход, — непонятно ничего.

Сорвалась с места, чуть Олянку не снесла. Как ступеньки пролетела, не убилась, сама не поняла. Да я себя и помнить перестала. Бежала, дороги не разбирая.