— Дочь? Ты не говорила, что у тебя есть дети.

Мужчина останавливается рядом с мамой и кидает на нее вопросительный взгляд.

— Теперь ты знаешь, — отвечает раздраженно женщина, а я готова сгореть от стыда, потому что это слышит Син.

— Привет, — Грэг протягивает руку, и я быстро ее пожимаю, — приятно познакомиться, Джинет.

— Да, мне тоже, — невнятно бубню и утыкаюсь взглядом в пол.

— Нам надо поговорить, — Триша берет меня под локоть, бросая Сину и Грэгу: — Простите, мальчики, подождите пару минут здесь. Можете взять на кухне сок или что-то покрепче.

Син никак не реагирует на ее слова, вопросительно глядя на меня, а Грэг устраивается на диване, открывая какой-то журнал о бизнесе. Киваю и поднимаюсь на второй этаж в свою комнату.

— Почему ты не предупредила о своем приезде? — слышу недовольный с упреком голос Триши, и сжимаю зубы, игнорируя ее. — Ты прекрасно слышала мой вопрос, Джинет.

Я кладу свой лэптоп в сумку и складываю некоторые учебники в рюкзак.

— У тебя что, переходной возраст только начался? — напирает с вопросами моя настырная мама, но я молчу и невозмутимо собираю вещи.

— Этот Эванс случайно не племянник нефтяного магната Вилсона Эванса? — зудит на заднем плане Триша, а я незаметно все же закатываю глаза. Еще бы: она знает наизусть всех миллиардеров. — Когда ты успела перекрасить волосы? В любом случае, этот цвет тебе больше подходит, чем ужасный рыжий.

Не удостаиваю ее ответом и хочу пройти мимо, но мама загораживает проход, скрещивая руки на груди.

— Как долго будет продолжаться твой детский протест?

— Детский протест? Это не протест. Мне всего лишь невыносимо находиться с тобой в одном доме, — брови сходятся на переносице от негодования и гнева.

— Неужели? И где ты живешь? С тем парнем? — возмущается Триша, а голубые глаза ползут вверх от удивления.

— Я живу у него дома, — выделяю каждое слово и пытаюсь пройти, но ничего не выходит из-за стены в виде моей горячо любимой мамочки.

— Мы не договорили, Джинет.

— Нам не о чем говорить, — бросаю устало и смотрю на заправленную кровать с горой небольших подушек и игрушек. За неделю я от нее отвыкла и возвращаться почему-то не тянет… совсем. — И, кажется, я вам помешала… с Грэгом, — делаю акцент на имени ее нового любовника.

— Перестань разговаривать со мной в таком тоне, — шипит Триша и хватает мое запястье, больно сжимая. — Я твоя мать и имею полное право не выпускать тебя из дома, посадить под домашний арест и перевести в закрытый пансионат для девочек!

Я истерически хохочу и вырываю руку из цепкого захвата.

— Ты в прошлый раз сказала, чтобы я не возвращалась, поэтому больше и шагу не сделаю в этот дом.

Отталкиваю ее и быстро шагаю в сторону лестницы. Наверное, Син все слышал, потому что тихо и цивилизовано у нас не получилось поговорить. В глазах непроизвольно собираются слезы, губы дрожат, а в горле стоит ком. Почему она не понимает меня и… не любит?

Син резко поднимается, когда замечает меня, и в каком я состоянии. Забирает рюкзак и берет за руку, переплетая наши пальцы. Сейчас я не смущаюсь такого знака внимания, только с благодарностью смотрю в синие обеспокоенные глаза. Слезы скатываются градом по щекам. Быстро вытираю их рукавом куртки, а Син поворачивается и щурится. Заключает мое лицо в прохладных ладонях и проводит большими пальцами, убирая остатки слез, слабо улыбаясь.

— Ты же большая девочка, что за всемирный потоп?

— Большим девочкам тоже бывает больно, — прерывисто шепчу, не разрывая зрительного контакта с сапфировыми глазами. Я имею в виду не только ситуацию с мамой, но и… его.

Выражение парня меняется, становится жестким, взгляд — стальным. Он неожиданно притягивает меня к себе, крепко обнимает и кладет голову на макушку.

— Поехали домой, Джи, — тихо произносит Син с теплотой в голосе. Я согласно киваю, а байк через несколько минут покидает Юго-Западный Эдмонтон и дом, который когда-то был родным, и ставший за несколько минут чужим.

Син

Ощущаю вибрацию кавасаки, которая проносится под кожей и подзадоривает все больше; порывы ветра, пахнущего дождем и листвой, руки на талии, грудь, прижимающуюся к спине, бедра, тело Джи. Чувствую каждой клеточкой, и увеличиваю скорость, глядя только вперед, а ее пальцы сильнее впиваются в куртку. Надо нагрузить себя физически и пойти позаниматься, затем зависнуть с гитарой, потому что слышу отчетливо мелодию в голове. Она должна вылиться на листки бумаги. Правда ее услышит только тишина. Такое забытое чувство, болезненное, но одновременно приятное.

Поднимаюсь в комнату и достаю из кармана телефон, пестрящий пропущенными звонками и сообщениями от друзей. Оззи жалуется, как ему хреново, и что он по уши в дерьме из-за красноволосой красотки с прослушивания. Люси. Какое дурацкое имя. «Она ох***** трахается, но мозги выносит так же профессионально, как делает минет». Ухмыляюсь и качаю головой, печатая: «Надолго тебя не хватит, братан, завязывай с ней. Или она высосет твой мозг, вместо члена».

Райт спрашивает о следующей репетиции и пишет «не сегодня, я умираю». Снимаю футболку и прохожу мимо приоткрытых дверей в комнату Джи. Девушка вытаскивает из рюкзака вещи, не замечая, как я наблюдаю за ней. Перед глазами вспыхивает утренняя ситуация: ее округлившиеся и восхищенные глаза, пылающие щеки. Она первый раз видела полуобнаженного парня? Судя по ее реакции — да, хотя это поражает. Затем врывается образ ее стервы матери, которой хотелось кинуть парочку «ласковых» на прощание. Я не имею права лезть в ссору между ними, даже не зная причин. Это не мое дело. Но я помню слезы на глазах Джи, ее расстроенное лицо, подавленное состояние… Сжимаю челюсть и выпускаю со свистом воздух сквозь зубы, ощущая порывы гнева. «Большим девочкам тоже бывает больно…». Да, Джи Браун маленькая и неопытная с виду, но в ней есть что-то особенное, привлекательное — она не из разряда глупых дур с отсутствием извилин.

Физическая нагрузка благоприятно отображается на напряженном теле. В мышцах чувствуется усталость, боль и тусклый намек на успокоение. Этой ночью я послал фанатку, не согнав стресс, а лишь усугубив ситуацию. Она сделала минет и дальше не поперло… какого-то хрена: меня от нее тошнило. От всего тошнило.

В ушах орет Кори Тейлор и излюбленный Slipknot.

— Я нажимаю пальцами на глаза — это единственное, что способно остановить боль, которая соткана из всего, с чем мне приходится сталкиваться.[20]

Выдох. Косточки на пальцах побелели от напряжения, опускаю штангу с несколькими «блинами». Втягиваю воздух через сжатые зубы и снова поднимаю накалившийся металл.

— Боже, это никогда не закончится… Боль не останавливается, становясь только сильнее… Я кричал, пока мои вены не лопнули. Я ждал, а мое время истекало.

Выдох.

— Помоги мне вернуться к жизни или прикончи меня. Оставь мне осколки былого — и можешь идти на все четыре стороны. Ты говоришь, что реальность лучше, чем мечта, но я на собственной шкуре убедился, что в реальности всё не то, чем кажется… Это всё… Безумие! Это всё… Безумие! Это всё… Безумие! Это всё… Безумие!

Выдыхаю весь воздух, убираю штангу, вытаскиваю наушники и опускаю голову с взмокшими прядями, липнущих ко лбу. Достаточно.

После душа открываю нижний ящик стола, где лежат старые табулатуры[21], которые я порывался сжечь несколько раз, но так и не решился. Провожу пальцами по мятой бумаге — все-таки это написанная мной музыка. Как давно это было… Когда в последний раз я слышал ее?