Вот они разобьют Темир-Кутлуга, вернутся в разгромленный Сарай. Но ни Темир-Кутлуг, ни Идигу не смирятся с поражением. Опять начнется бесконечная степная война, выжженные пастбища, подыхающий от бескормицы скот… А на Руси затеется грызня с Витовтом… Был ли какой толк от того, что он повестил Ивану Федорову во время последней встречи в Крыму? Что за князь Василий Дмитрич, коему Витовт приходится тестем? Или махнуть рукой на них всех и податься в Сибирь, куда-нито за Иртыш, окончательно забыть родину, забраться в леса, найти себе узкоглазую жену, пасти овец на склонах Алтая… Или все-таки воротить в Русь? Бек-Ярык ладит женить его на какой-то своей не то племяннице, не то троюродной внучке и тем окончательно привязать к Орде… Оглану нужны хорошие воины. А он, Васька, умеет ли что-нибудь кроме ратного дела, которым занимается, почитай, всю жизнь? С чем он придет к своему брату, что будет делать в глухой деревне, затерянной в заокских борах?

В конце концов у него от всех этих мыслей закружило голову. Ничего нельзя решить, пока не состоялось сражение, и, верно, и не надобно ныне ничего решать! Иван говорил когда-то, еще в Сарае, что он, Васька, мог бы поступить в княжескую дружину или стать толмачом… Он вздыхает, плотнее закутывается в халат. Хрупают сочной травою кони. Луна плывет парусною лодкою среди мерцающих звезд. Кусты в предутрии оделись тишиной и туманом. Лишь издали, со стороны ратного стана, по-прежнему доносит звуки песен и веселые клики: неутомимые шляхтичи продолжают гулять вплоть до утра.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ЧЕТВЕРТАЯ

Татары показались на той стороне Ворсклы, справа от тяжело движущегося русско-литовского войска. Сперва — отдельными разъездами. Иные всадники вихрем проносились по самому берегу, с гортанными выкриками подбрасывая и ловя на скаку легкие метательные копья; постепенно густея, посверкивая шеломами и чешуей кольчуг, они сливались в полки, занимая все пространство до окоема. Рдели на солнце крытые узорным шелком, стеганые, красные, с железным подбоем монгольские панцири, прозванные на Руси тегилеями. Глухой топот многочисленной конницы и тяжелый душный жар десятков тысяч коней и всадников доносило аж сюда, на правый берег реки, и литовские кони, натягивая поводья, начинали ржать и рыть копытами землю. Яснело, что они сблизились уже не с передовыми куренями, а с самим Темир-Кутлугом, с его главною ратью.

Литовская сторожа уже не по раз совалась в воду, кони съезжали по обрыву берега, фыркая, плюхались в воду, плыли, не обретая брода, заворачивали назад.

Витовт, удерживая поводьями скакуна, щурясь, смотрел с обрыва на тот берег. К нему то и дело подъезжали воеводы, стремглав мчались с приказами вестоноши, подгоняя отставших. Рать, почти месяц бредущая по колеистым степным шляхам, стягивалась, ощетиниваясь копьями и остриями шеломов. Рыцари надевали свои бочкообразные нагрудники, поножи, наручи, шеломы, знаменосцы подымали штандарты, разворачивали знамена, в воздухе плыл вибрирующий призывный медный голос боевых труб. Пешая рать смыкала ряды, четче печатала шаг, ратников уже охватывало лихорадочное веселье предвестия боя.

Скоро вокруг Витовта столпились воеводы полков: оба Ольгердовича, Андрей и Дмитрий, Киевский князь Иван, оба Корибутовича, Патрикеевичи, Боброк, Спытко, Сендзивой Остророг, Иван Юрьич Бельский, Ян Гловач, Павел Щурковский, командир отряда немецких рыцарей рагницкий комтур Марквард Зальцбах с двумя подручными, Глеб Рюрикович и иные. Воеводы шумели, перебивая друг друга, поляки заспорили с немцами, следует ли тотчас переходить реку или идти дальше, выше по течению, отыскивая удобные броды.

Витовт продолжал вглядываться в движущуюся громаду татарской конницы, по ползущим бунчукам отыскивая вражеских воевод, впервые почуяв смутную тревогу за исход близкого сражения. Оба войска продолжали двигаться, но если литовское тяжко ползло, вздымая пыль, то татарские полки, словно пролитая ртуть, легко переливались по равнине.

Витовт нервничал, но не посылал герольдов: сожидал, чтобы Темир-Кутлуг первым начал переговоры. Низило солнце. Вот его последние багряные лучи прошли над землей, зажгли яркою зеленью истоптанные травы и багряным огнем гнедые бока коней, погорели и смеркли, оставив на окоеме одинокое золотое облачко. Темнело, ратники, останавливаясь, начинали разоставлять шатры, окружали стан телегами, связанными железными цепями. Тохтамыш на этот раз приблизил своих вплоть к литовскому стану. Вдоль берега рассыпалась конная сторожа. Иные спали, не снимая кольчатых рубах. Коней не расседлывали, лишь ослабили подпруги, вынув из пасти удила. В темноте южной ночи загорались далекие костры, и по числу костров воеводы той и другой ратей старались понять, сколько же войск у противника.

Темир-Кутлуговы послы показались на утро. (Было шестое августа.) На самом рассвете кучка всадников под бунчуком остановилась у самой воды, выкликая литовских воевод. Скоро их кони стали, осторожно подымая копыта, опускаться в воду. Плюхнулись, поднявши фонтаны брызг, и поплыли наискось, пофыркивая. Всадники поводьями подымали головы коней над водою. Двое из них переплывали реку форсисто, стоя на седлах, и поднялись на правый берег, почти не замочив цветных сапог.

Витовт сидел в шатре за раскладным стольцом и, хмурясь, перечитывал уже, кажется, в четвертый раз прежний ультиматум Темир-Кутлуга, когда-то принятый им за выражение безмерной татарской гордости, а ныне показавшийся даже и вполне умеренным. Темир-Кутлуг писал: «Выдай мне беглого Тохтамыша! Он мой враг, не могу оставаться в покое, зная, что он жив и у тебя живет, потому что изменчива жизнь наша: нынче хан, а завтра беглец, нынче богат, а завтра нищий, нынче много друзей, а завтра все враги. Я боюсь и своих, не только что чужих, а хан Тохтамыш чужой мне и враг мой, да еще и злой враг! Так выдай мне его, а что ни есть около его, то все тебе! »

Ультиматум этот Витовт отверг сразу, ибо выдача Тохтамыша разом разрушила бы все его дальние замыслы. Но теперь в сознание его проникла скользом нехорошая мысль: а может быть, договариваться стоило с Темир-Кутлугом? Быть может, ежели он отказался бы от русского улуса в его, Витовтову пользу…

По-прежнему гладкое, без морщин, желтоватое лицо монгольского хана пряталось в глубине шатра, за спинами ближайших сподвижников литовского князя. Когда-то давным-давно разбитый ханом Урусом Тохтамыш так же вот ждал своей участи в шатре Великого Тимура, а послы Уруса требовали его выдачи.

«Я не выдаю своих друзей! » — хмуро ответил тогда Витовт на требование Темир-Кутлуга. Он и сейчас ответил бы то же самое, и все-таки… И все-таки разбитый Тимуром, потерявший трон, не выигравший за всю жизнь ни одного сражения Тохтамыш был безопаснее Темир-Кутлуга!

Витовт прячет клятую грамоту, подымает голову. Вводят послов.

Татары кланяются. Подносят подарки. Главный из них, оправляя негустую бороду, подает грамоту и говорит громко, по-русски, как бы повторяя слова хана:

— Зачем ты на меня пошел? Я твоей земли не брал, ни городов, ни сел твоих не грабил, я снова предлагаю тебе мир!

На войлочный ковер перед Витовтом кладут, слегка развернув, увесистый сверток золотой персидской парчи, ставят серебряные, украшенные бирюзой, узкогорлые сосуды, кладут отделанную рубинами хорезмийскую саблю.

Витовт, начиная говорить, тщательно изображает гнев. Он требует полного подчинения себе татарского хана, выплаты даней и прочего. Послы выслушивают его на удивление сдержанно, приглашают Витовтовых посланцев в свой стан, обещают передать Темир-Кутлугу все требования великого литовского государя, намекая, что хан склонен будет их принять. Винятся, что не могут сразу, без повеления своего хана, дать литовскому князю удовлетворительный ответ. Витовт гордо отпускает послов. Он не ведает главного, того, что Темир-Кутлуг ожидает подхода войск Идигу и потому только затягивает переговоры с литвином.

В стан Темир-Кутлуга на другой день отправляются Спытко, Сендзивой Остророг и каштелян литовского великого князя. Они везут требования Витовта: признать его власть, назваться младшим братом литовского великого князя, выплачивать дань, на деньгах ставить его, Витовтову, тамгу, и прочая, и прочая. О Тохтамыше пока нет и речи. Возвращаются они довольные, пьяные, с целым стадом скота — коней, быков и баранов. Темир-Кутлуг, похоже, готов не только дарить воевод, но и кормить все литовское войско, лишь бы договориться подобру-поздорову. Кое у кого является мысль, что они и вправду смогут обойтись без боя. Однако с утра литовский стан подымается, свертывает шатры и продолжает медленное движение вперед, выискивая броды. Татарская же рать, зыблясь, сжимаясь и разжимаясь, движется вослед литвинам, не обгоняя, но и не отставая от медленного перемещения литовских дружин.